Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

– Да, вот тебе и «ё»… – Андропов пожевал губами и продолжил: – И этот «герой» в числе прочего, видимо, сдал Бутенко, помнишь историю с посадкой твоего однофамильца?

Иванов молча покрутил головой, раздались щелчки позвонков.

– Да, ну ты меня и ошарашил… Вот же ж мрази… – Лицо Бориса начала кривить жутковатая улыбка, сквозь маску интеллигента внезапно стало продавливаться что-то запредельно хищное. – Ну этого-то я с удовольствием зачищу. – Он еще раз поласкал взглядом фотографию Калугина и с затаенной надеждой в голосе уточнил: – Пьяные хулиганы зверски замучают случайного прохожего?

Андропов с облегчением перевел дыхание – обсуждение вошло в конструктивное русло. Он в общем-то в Иванове и не сомневался, но получить очередное подтверждение своему доверию приятно:

– Не-а, не пойдет. Дело ушло наверх, как минимум до Савенкова. Я заставлю пять раз перепроверить причины и обстоятельства смерти, землю носом рыть будут, чтобы выяснить правду.

– Э-э-э… А если до удивления пьяные хулиганы с криминальным прошлым заснут метрах в ста от жертвы? – Иванов никак не хотел отказываться от приглянувшейся ему идеи.

– Нет.

Борис тяжело вздохнул и упавшим голосом внес следующее предложение:

– Тогда автомобильная авария? С пожаром?

Андропов подумал, потом опять отрицательно покачал головой:

– Ненадежно. Экспертиза может выявить нестыковку какую-нибудь.

– Замучает совесть и повесится?

– А предсмертная записка?

– Я его уговорю… – Иванов посмотрел предельно честными глазами.

– Борь, не зли меня, мне и так хреново.

– Ну ладно, ладно. Сейчас… – Он всерьез задумался. – Кстати, а как срочно?

– В идеале – до конца майских бы развязаться.

– Угу… Майские… О! Эврика! – возбужденно наклонился вперед Иванов. – Смотри, отметит Данилыч праздник на даче, и потянет его на приключения – искупаться в карьере. И все… Белое раздутое тело вытащат потом багром. То, что раки не объели.

– Хм… – теперь задумался Юрий Владимирович. – Звучит привлекательно.

– Вот и ладушки. – Иванов довольно потер руки и набулькал в бокалы. – У Женьки боевая пятерка отличная, сделаем в лучшем виде. Я сам все проконтролирую. За успех!

– За успех, – эхом откликнулся Юрий Владимирович, и под мелодичное «дзинь» белое вино отправилось в путь по пищеводам. – Давай, Борь, не подведи. Закончим это дело, перевернем страницу, и там такие перспективы открываются… Очень интересные. Очень… – Андропов задумчиво посмотрел сквозь стену. – Даже страшно иногда становится.

Суббота 16 апреля 1977 года, 09:30

Ленинград, улица Чернышевского

Перед утренней летучкой Фред, проходя, привычно тиснул ее за ягодицу, она точно так же привычно отмахнулась. Сначала ее это пугало: в кровать она была готова прыгнуть только ради брака, а тут, сколько ни прислушивайся, никакого звона свадебных колокольчиков в воздухе не висит. Потом, спустя пару месяцев, поняла, что в этом ставшем уже обычным ритуале нет даже намека на сексуальный оттенок, – лишь привычка хищника метить свои охотничьи угодья, и успокоилась.

– Фред, есть тема. Возможно, на меня кто-то пытается выйти.

Молодой, лишь двадцать девять лет, руководитель ленинградской опергруппы ЦРУ задумчиво почесал бровь и бросил:

– После.

Быстро насовал всем заданий и, непонятно хмыкнув, закончил совещание фразой:

– Синти, а вас я попрошу остаться.

Мередит тут же сожгла ее взглядом, а пепел развеяла над Невой. Дурочка, ей-богу. Всем уже ясно, что Фред на нее безнадежно запал. Неужели общие ирландские корни так притягательны, что можно влюбиться в эту рыжую образину? Синти искренне надеялась, что дети этой парочки возьмут от них все худшее – пугающий волчий взгляд Фреда, его высокие, выдающиеся вперед скулы, а от Мери – грузный подбородок, широкий зад и кривые ноги. Ну и, понятное дело, они будут ярко-рыжими и омерзительно конопатыми…

– Рассказывай, – выдернул ее из мечтаний Фред.

Босс любит получать сначала лаконичную выжимку. Поэтому она уложила суть в семь заранее составленных фраз, затем взяла лист и нарисовала «сяо гуй» и «нюй».

– Так… – протянул Фред и наконец доломал скрепку, первую за сегодня. Обломки привычно полетели в мусорное ведро. – Так… – протянул он опять, недоверчиво разглядывая иероглифы. – Странно… Очень странно… Давай подробности.

– Понимаешь, Фред, у меня с одной стороны есть ханьские корни. Один из предков был в числе «людей сорок девятого». Но в отличие от большинства ему повезло в калифорнийской золотой лихорадке. Он вовремя вышел из игры и начал заниматься тем, что умел, – торговлей, потом передал дело сыну. Где-то прямо перед законом от восемьдесят пятого, когда во Фриско пришла триада, прадед все распродал и перебрался во Флориду, чтобы начать там с нуля.

Синти прервалась, набодяжила себе жиденького кофе со сливками и продолжила:

– В общем, последние лет сто семейство было довольно состоятельным. При этом, как это принято у китайцев, внимательно следили за тем, чтобы ими и остаться: в семье всегда говорили только на мандаринском, привозили учителей литературы и каллиграфии… Ханьцы тогда считали, что униженное положение страны – это временный зигзаг истории, за которым начнется очередное возвышение Срединной империи.

– Боже, какая чушь, – презрительно фыркнул Фред. – Эти голоногие навсегда останутся позади нас. У нас такой отрыв, что им за пять столетий его не закрыть.

– Ну… чушь не чушь, но верили… Мой дед, несмотря на сопротивление семьи, женился на белой женщине по большой любви. Шла Великая депрессия, он был состоятельный мужчина, а она – бедная секретарша… Успела родить мою маму, через год дядю и умерла от горячки. Потом дедушка Сю женился еще раз, уже на китаянке, но это был деловой брак с дочерью партнера. В итоге мама была у него любимым ребенком, а я – любимой внучкой, особенно после того, как папу сбили в Корее. Дедушка меня всячески баловал, оплатил хорошую школу и университет, сам учил каллиграфии. Сейчас я могу пользоваться примерно тремя тысячами иероглифов.

– Сдуреть можно! – Фред уважительно поцокал языком. – Боюсь, сколько бы я мозги ни крючил, мне этого не достичь.

– Я тогда не знала, что это сложно, потому и выучила, – улыбнулась Синти. – Теперь перехожу от предыстории собственно к делу… Тут я вижу три момента. Первый – молочное имя. У китайцев принято давать детям внутрисемейные имена, которые не знает никто посторонний. Дедушка Сю назвал меня «чертенком», и этот иероглиф, – Синти обвела «сяо гуй» карандашом, – был чуть ли не первым, который я выучила. Мы с мамой жили отдельно, и, насколько я помню, «чертенком» меня звали только дедушка, мама и дядя.

– Стоп. – Фред выставил вперед руку, останавливая рассказ. Потом ловким щелчком выбил из пачки «Лаки Страйк» сигарету, закурил и, пустив дым в потолок, задумался, рассеянно глядя вверх. – Но гарантировать, что посторонние этого не знали, невозможно?

– Да, я тогда была ребенком, такие вещи не отслеживала. Но у ханьцев не принято выпускать молочное имя из семьи… Это внутренний запрет примерно такого уровня, как не заниматься сексом прилюдно.

– Понял… Дальше.

– Второй момент – стиль написания иероглифов. В китайской письменности есть кайшу – «уставное письмо». Это эталон написания иероглифов. И есть несколько видов скорописи, которая допускает их упрощение, соединение чертами, отклонение от строго вертикального или горизонтального расположения, разные размеры. Меня научили писать иероглифы в стиле скорописи цаошу, и «сяо гуй» был выполнен именно в этом стиле. Более того… – Синти на мгновение заколебалась, но потом продолжила: – Он был выполнен почерком, принятым в нашей семье.

Она подтянула лист поближе и, повернув его к Фреду, показала карандашом:

– Видишь, первый иероглиф, вот эта птичка, в три раза меньше второго. Это не общепринятое начертание, это семейная особенность, как и их взаимное, чуть наискосок, расположение. Традиционное для цаошу написание иное, вот примерно так… – Она начертила рядом еще один иероглиф и, сдув упавшую на глаза челку, задумчиво закончила: – Вот так…

Фред наклонился к столу, длинно выдохнул дым через нос, затем старательно вдавил окурок в массивную пепельницу и задумчиво потеребил ус:

– Да, дела… Синти, принципиальный вопрос – тебе не могло показаться? В смысле эти черточки… Они не могли случайно сложиться в нечто похожее на иероглиф?

Она уверенно замотала головой:

– Нет… Это как случайно написать стихотворение на английском, не зная латинского алфавита. И еще третий момент… Написали его на том месте, куда я всегда смотрю, проходя мимо, и вижу в текстуре древесины иероглиф «нюй», что означает «девушка».