Замок братьев Сенарега - Анатолий Коган

Бедняжка Мария и вправду лежала на девическом своем ложе, подперев головку кулачком. Рыцарь, конечно, ошибался; Мария, никем не замеченная сама, успела рассмотреть и Конрада, застывшего в середине пути, и передвижения Тудора. Мария не выходила, гневаясь на старших Сенарега. И мысли ее витали теперь по Леричам, вокруг многих обитателей фортеццы, но более — у Лимана, где слушал, верно, речи друзей плечистый воин, смутивший ее покой так глубоко, что даже братья, не очень — то присматривавшиеся к настроениям Марии, в конце концов заметили это и осердились.

Марии нравился раньше прекрасный ликом, храбрый Конрад фон Вельхаген. Она по — своему жалела статного воина — несчастливца и, почитая себя влюбленной, настроилась на долгую и светлую печаль по счастью, недоступному вовек, ибо знала об обете безбрачия, даваемом паладинами[77] Ордена. Но вот явился другой, и все перевернулось в душе Марии, да так быстро, что стало стыдно ей самой. Мессер Теодоро, правда, оказался вовсе не диким, какими рисовали перед нею людей его племени другие итальянцы, Теодоро был вполне воспитанным, образованным кавалером, жил в Италии, повидал и иные страны. Но как был непохож на людей, окружавших доселе Марию! Трепетным девичьим сердцем мадонна Леричей чуяла в усатом сыне Молдовы буйное озорство долгой юности, даруемой сынам степей, и стойкость мужа, рано пробуждающуюся в душах юношей, и все безудержные чувства, вскипающие в этих людях В' свой час и успокаивающиеся, когда он минует, — жестокость воина и нежность возлюбленного, лихость расходившегося гуляки и спокойную мудрость гражданина, супруга, отца. Было в мессере Тудоре еще одно, отличавшее его от знакомых фрягов, роднившее молдаванина разве что, пожалуй, с милым Мазо. Не было в мессере Теодоро — Мария чуяла чистым юным сердцем — не было в нем ни торгаша — купца, ни богомольного ханжи — лицемера, ни, тем более, исступленного фанатика веры. Ни расчетливой хитрости, ни затаенной всеядной алчности, ни тайной готовности предать, коли есть в том корысть, ни трусости, прячущейся за бравым видом, не было в этом чужеземце — всего, что так часто крылось в ее земляках, кощунственно соседствуя с храбростью и умом, с любовью к Делу и искусством в нем, с бережливостью и трудолюбием. Только мужество воина и доблесть землероба угадывала Мария в Тудоре — душу мужа, для семьи — добытчика хлеба и защитника, для сынов — учителя жизни. И при всем этом — затаенная разрушительная сила, вырывающаяся на волю в бою, дикая и грозная. Даже когда Теодоро был спокоен, Мария, женщина, угадывала в нем эту силу.

Вчера братья, правом старших запретили Марии видеться с мессером Теодоро наедине, гулять с ним, обмениваться иными словами, кроме «доброго утра, мессере» и «здравствуйте, синьор». «И не смей называть его рыцарем, глупая, — прогремел Амброджо, — в его нищей стороне не бывает рыцарей, одни латронес».

Братья, конечно, не разумели во гневе, что Мария не преступит их запрета, но о варваре с того вечера станет помышлять еще упорнее. Впрочем, братьям мало было дела до того, что мыслит женщина, обязанная им повиновением, не чая еще, к чему могут привести упорные девичьи думы.

Тудор Боур в это время, в компании Бердыша, наблюдал за тем, как под руками Мастера на берегу вырастает новый замок из мокрого прилиманного песка. Скрепляя постройку прутиками, мессер Антонио возводил высокие зубчатые стены, островерхие башни, крепкую цитадель — донжон. Под его ловкими пальцами появлялись бойницы, ворота, подъемные мосты, нависали над удобными для приступа местами боевые балконы — машикули. Башни новой фортеццы доходили уже Мастеру до колена.

— И долго будешь, — спросил Василь, — долго будешь тако, дойлид[78] Антон, из сыпучего праха, ни себе, ни людям строить?

— Разве замок плох? — продолжая трудиться, невозмутимо возразил Зодчий.

— Куда как хорош! — усмехнулся Василь; зеленопанцирный краб, сослепу ткнувшийся в твердыню венецианца, переполз ров и вломился в толщу обводного пояса, круша все на пути сильнее, чем сотня кулеврин.

— А по мне — добрая крепость, — Тудор, взяв морское диво двумя пальцами, отнес его к близкой воде и вернулся к постройке. — Добрая, удобная к защите. Погляди, Василь, как все измыслено! Подойдет с той стороны ворог — его уже вдалеке встретят ратники, сидящие в барбакане[79], немало войников оставит перед ним супостат. Далее — малая стена, французы зовут ее мерлоном[80]; и эту возьмешь не сразу. За нею — ров... На башнях есть амбразуры для наряда, ворогу же пушки ставить негде, слишком крут предо рвом подъем. Меж вершинами стен и башнями — подъемные мостки, полу — башни; если падут, их легко обстреливать с тылу, с донжона... Везде — расчет, все — ближе полета стрелы, все со стен видно во все стороны. Такую бы крепость — нашему Белгороду на Днестре. Только не из песка бы, в камне.

Мессер Антонио с интересом слушал обычно несловоохотливого молдаванина.

— Вы не ведаете, синьор и друг, — продолжал сотник, — как нужен новый замок нашему городу, всей Земле Молдавской! Взгляните, вот она! — Тудор, схватив щепу, начертил ею у моря широкий овал. — А тут Белгород, — сотник положил на черте камень, у самой волны. — Сей город — земли нашей гортань, им Молдова в сине море дышит. Сдави его ворог — и не станет дыхания моей земле! И не одной лишь ей. Через Четатя—Албэ держат путь к Востоку купцы Мадьярщины и Польши, Германии, Литвы, Ливонии, Италии. Через эти врата проходят фландрские и генуэзские сукна, фламандские брокарты, вина Архипелага[81], оружие и пушнина из Московии — все, чем богаты восток и запад, север и юг.

— Для турок Белый город — тож врата, — вставил Бердыш. — К той же Молдове, Литве, Польше. К нашей Руси...

— Потому и надо его крепить, — улыбнулся Тудор. — Немедля, пока не подступил осман.

Зодчий слушал рассуждения воинов с интересом.

— Но у вас уже есть там крепость, — заметил он. — Судя по имени — белая.

— Была белая в прежние дни, ныне серая, — сказал сотник. — Скорее — золотистая, как тот песок на солнце. Но крепка — не гораздо. Сейчас покажу.

Тудор, отойдя шага на три, начал строить свою твердыню, какой она была в тот тревожный год. Насыпал у воды холмик, вылепил на нем цитадель, наметил торопливо стену главного двора, бревенчатый тын вкруг второго.

— Да, покамест надежен один донжон, — подтвердил мессер Антонио. — Нужно опоясать камнем весь холм, чтобы неоткуда было противнику идти толпою на штурм... Нужны добрые башенные ворота. Но главное — ров, хороший ров...

Под уверенными движениями Мастера вокруг крохотной цитадели начали расти новые стены, поднялись башни. Отрытый мгновенно глубокий ров стал быстро наполняться морской водой...

— Именно так, синьор и друг, — с восхищением одобрил молдавский сотник. — Словно ваша милость побывала на месте и видит своими очами, где что надо возводить. Остается одно — построить нам эту крепость в камне. Доброго зодчего город наш ждет давно! Ждет вся земля!

— Земля Молдавская... — проговорил задумчиво Мастер. — Расскажите мне о ней, рыцарь, еще...

Тудор поудобнее уселся на выброшенном морем бревне, лицом к заходу солнца, словно хотел, повествуя, видеть родимый край.

— Древнее имя наше — волохи, — начал витязь. — Испокон веков населяли мы заднестровские земли...

Тудор рассказывал о том, как жили его предки, в дружбе со славянами, основавшими многие города и села на тех же землях, рядом с волошскими, о нашествии Чингизидов, оттеснившем их вместе в горы, о том, как возвращались на отчины прадедов, тесня в свою очередь захватчиков. О господарях и витязях, прославивших Молдову за два столетия, как стала она княжеством, о плохих и вероломных, слабых и жадных князьях, каких было на ней еще больше. Перед слушателями сотника вставали, как живые, храбрые воины — пахари той земли, спесивые и алчные бояре.

— Худо нам ныне: ворогов много, со всех сторон, — заключил сотник. — Но земля наша, пока дышим, стоять будет. И для того у моря должны держаться, Белгород наш крепить.

— Камень мужу — недолгое прибежище, — несогласно промолвил Бердыш.

— Ведаю, друже, — ответствовал Тудор. — Земля, взъерошившаяся крепостями, — земля слабых; от страха камень на ней вздыбился. Сильные не хоронятся за камнем стен и веж. И мы не строим фортецц да твердынь. Но врата земли крепкими быть должны. А Белый город — наши главные врата. Морские. Сделайте нам, синьор и друг, у моря добрую крепость, и Земля Молдавская не забудет вас вовек!

— И вправду, ваша милость, — с усмешкой поддержал Василь, — чего бы не взяться? Оживлять добрый камень не лучше ли, чем неблагодарный, переменчивый песок?

— И камню жизнь давать не всегда полезно, друзья мои, — улыбнулся Мастер. — Давние счеты с ним, конечно, у меня есть, слишком часто подводил он меня, обманывал. Да и я перед ним — не без вины; оживив, бывало, не мог защитить. Это ведь — предательство тоже. И камень меня предавал, однажды — чуть не заглотал навеки, — добавил он загадочно и грустно.