Три доллара и шесть нулей - Вячеслав Денисов

– Мама родная... – ошалело пробормотал мошенник, который уже давно перестал удивляться чему бы то ни было. – Сороки, наверное, уже улетели... Не слышно их что-то...

Взяв себя в руки, он развернулся и кривой трусцой последовал в глубь леса.

Где-то на полпути до ближайшей автобусной остановки, промокший до нитки от горячего пота усталости и холодного пота страха, он остановился и, уперев руки в бока, стал переводить дух.

– Общий счет встреч один-один в мою пользу...

Немного подумав, он вполголоса выматерился.

– Да какой тут, к маме, Голливуд?!! Это Тернов, чтоб его!..

Глава 2

Белокурого переводчика Пермяков нашел через полчаса после того, как, оставив Струге и Пащенко в кабинете, отъехал от прокуратуры. На конференции специалистов деревянного зодчества Европы XV века, в здании краеведческого музея.

– Но я не могу сейчас все бросить и уехать, – сказал толмач, указывая аристократической рукой на заполненный зал.

– Да, товарищ, не мешайте конференции, – поддержал его председатель собрания. – Этой встречи с немецкими и венгерскими коллегами мы ждали почти два года! Вы рушите нам всю повестку дня!

– Я вас могу одарить другими повестками, если не перестанете мешать следственным действиям, – пообещал Пермяков. – Гражданин переводчик, собирайтесь, мы уже в пути...

Председатель не остался в долгу и тоже кое-что пообещал.

– Я сообщу вашему руководству.

– Сообщайте кому угодно, хоть президенту. Только ничего не говорите Пащенко. Это зверь. Хотите, чтобы я остался без работы?

Окрыленный подсказкой председатель подбежал к столу, нашел организацию, указанную в удостоверении Пермякова, в справочнике, и приник к телефонной трубке.

– Здравствуйте, товарищ Пащенко! Происходит форменное безобразие! Приехал ваш следователь по фамилии Пермяков и увозит нашего переводчика! Это просто беспредел, и я полагаю, что вы должны об этом узнать! У нас, понимаете, зодчество XV века... Не понял... Где вы видели зодчество?? А-а-а... В этом смысле... Ну что же, я буду вынужден жаловаться областному прокурору.

Нечего и говорить, что венгерские и немецкие коллеги были возмущены столь безапелляционным поведением прокурорского работника. Деревянное зодчество XV века, оно же ведь... Оно, елки-палки, не вечно. А с такими следаками, да еще при финансовых трудностях конференции, оно вообще скоро превратится в тлен!

Пока следователь ездил по музеям, прокурор разыскал Мариноху, и сейчас тот, сиротливо наблюдая за тем, как Струге и Пащенко курят, смиренно сидел на краю стула в углу кабинета.

Когда переводчик вошел, он был темнее тучи, отчего его светлые волосы превращали молодого человека в жгучего блондина.

– Это безобразие. – Первое, что услышали из его уст судья и прокурор.

– Во, это он! – обрадовался Мариноха, тыча в толмача пальцем.

– Что здесь происходит?! Это какое-то недоразумение, я законопослушный гражданин...

– Да подождите вы, ради бога! – досадливо оборвал его Вадим. – Что вы душу рвете, когда не знаете, зачем пригласили?

– Прокуратура все же... И потом, господин кричит – «он, он»...

– Все нормально, – успокоил гостя прокурор. – Курите, чай пейте, если хотите... – Сорвав трубку внутреннего телефона, он коротко бросил: – Мила, четыре чая!

– Я чай вообще-то...

– Мила, четыре кофе!.. Вы узнаете этого гражданина?

– Нет, – с опаской посмотрев на Мариноху, ответил толмач.

– Да как это нет?! – взорвался тот. – Ты чего тут головы прокурорам морочишь?! Утро третьего июня помнишь?

– Нет.

– Ты ччче?!! Быкуешь, полиглот?! Как же ты языки учишь, если не помнишь даже того, что с тобой две недели назад происходило?!

Было видно, что Мариноха, раздавленный обстоятельствами несовершенной сделки, в последнее время находился не в самом хорошем расположении духа.

– Я этого бандита первый раз вижу.

Струге понял, в чем дело.

– Леонид Алексеевич, сядьте сюда, за общий стол. Сейчас нам кофе приготовят, мы все успокоимся... Вас как зовут, гражданин переводчик?

Переводчик по фамилии Гранцев понял, что Мариноха в кабинете прокурора находится приблизительно на тех же основаниях, что и он, и отрицать факт общения с ним на привокзальной площади не имеет никакого смысла.

Мила еще не успела внести разнос с угощением, а разговор уже завязался. Да завязался так сильно, что бизнесмен и Гранцев вспоминали день убийства Бауэра с точностью до наоборот.

– Не было никаких разговоров о флаге, – говорил Гранцев, упрямо глядя в окно. – Бауэр поинтересовался, где находится гостиница, и я ему ответил. Ни о флаге, ни о гербе, ни о погоде речь в то утро не шла. Мы поговорили, после чего он, в сопровождении вот этого господина, поехал в гостиницу. А я поехал к себе в офис. И более мы не виделись.

– Но я же своими ушами, – Мариноха подергал пальцами мочки, – слышал, как он показывал на мэрию и что-то говорил о флаге! «Флэтиг», это что по-твоему, грамотей?! И еще он сказал – «морден»! Мол, флаг мордой наоборот повесили! А потом этот мент приехал, и мы доказали, что так и есть! Мент этот, у него еще фамилия такая странная...

– Эйхель, – подсказал Пермяков.

– Точно! Эйхель! Ну, тот, который флагом занимался!

Переводчик тоскливо смотрел в окно и делал губы бантиком, давая всем понять, что немецкий знает лучше Маринохи.

– Так как? – уточнил Пащенко, крайне заинтересованный диалогом.

– Не «флэтиг», а «фертиг»! – взорвался Гранцев. – Я предупредил его, чтобы он был осторожным, ибо город Тернов – не самое лучшее место для того, чтобы кому-то давать в руки фотоаппарат с просьбой снять на фоне памятника старины! И он ответил: Mit solchen Meuchelmцrdern werde ich bald fertig! – «С этими бандитами я живо разберусь!» «Морден»... Это у тебя – «морден»! Девальвированная...

– Даже так?.. – задумчиво пробормотал Пащенко, не обращая никакого внимания на раздутого от гнева, словно индюк, Мариноху. – Сам разберется? Смело. Словно знал, куда ехал.

– Как будто кто-то не знает, куда едет, отправляясь в Россию... – проворчал Гранцев.

Струге молча, едва видимым жестом, подозвал Пермякова. Так же тихо, незаметно, спросил:

– Что у тебя изъято и хранится в качестве вещдоков?

Пащенко, Гранцев и Мариноха продолжали диалог, и из них троих лишь прокурор изредка бросал взгляд в сторону стола в углу кабинета, на который его подчиненный выкладывал вещи.

Белая рубашка с воротником, который раньше тоже был белым, потом, две недели назад – красным, а теперь – черным. Половины воротника не хватало, эта часть была направлена на экспертизу. Пиджак, и на нем не было никаких видимых изменений цвета, потому что он был изначально черным. Однако и у него не хватало части воротника. Значит, что-то и на нем все-таки было...

Маленькая записная книжица в сафьяновом переплете, почти такая же, как у Пащенко, только толще. Еще документы с открытой визой и почти новая тетрадь в клеточку.

Выбрав из всего предложенного книжицу и тетрадь, Антон Павлович придвинул их к себе, поймал взгляд Пащенко и поморщился, указывая подбородком на Мариноху.

– Хорошо, Леонид Алексеевич, – мгновенно среагировал Вадим. – На сегодня спасибо. Очень обяжете следствие, если в ближайшее время не станете покидать город ни под каким предлогом. Не нужно этого делать, ладно?

Недовольный тем, что ему дважды повторили то, что ему было ясно с первого раза, Мариноха вежливо со всеми попрощался, бросил уничтожающий взгляд на Гранцева и вышел.

Записную книжку переводчик «разобрал» быстро. Номера телефонов, адреса, фамилии и имена. Все для него было просто, и он читал содержимое сафьянового блокнота, как с театральной афиши. Герр Бауэр, как истый немец, содержал все записи в порядке.

То, что с тетрадью все оказалось гораздо сложнее, Струге понял, рассматривая лицо Гранцева, когда тот просмотрел содержимое первых двух страниц. Бегло просмотрел, невнимательно. Перелистнув их, он распахнул тетрадь посередине, потом немного почитал в конце. И все это время с его лица не сходило выражение растерянности.

– Что не так? – помог ему начать разговор Струге.

– Все не так, – странно отреагировал переводчик.

– А конкретно? – полюбопытствовал Пащенко, которого стала раздражать манера поведения независимого толмача.

– Я могу перевести все, что здесь написано. Тем паче что написано немного. Четыре страницы в начале, три в середине и две в конце. Но могу вас уверить в том, что все написанное не имеет к Тернову или к кому-то из проживающих в нем никакого отношения.

Пермяков покосился на Гранцева.

– Могу без экспертизы сказать, что все тексты написаны в одно время. Смущает лишь то, что износ тетради предельный, а текст как будто написан не более пяти лет назад. Так кажется, во всяком случае.

– Слушай... – пробормотал Пащенко. – А не могло это быть написано в годы Второй мировой?

– Исключено, – отрезал Струге. – Текст написан шариковой ручкой. В то время их еще не было. А вы что скажете, Гранцев?