Повелитель крыс - Ричард Кнаак

Когтистая лапа ухватила Григория за воротник. Страшилище тянуло его к себе, пока их лица чуть-чуть не сблизились окончательно. Уже не впервые испуганный Григорий обратил внимание на то, что никак не может рассмотреть глаза своего мучителя. Черные бездонные пропасти — и больше ничего.

— Позволь, я расскажу тебе одну историю…

Голос грифона терзал Григория столь же мучительно, сколь и само его присутствие. Когда Фроствинг принимался рассказывать истории, они всегда оказывались каким-то образом связаны с жизнью Николау… но ничего хорошего от этих рассказов ждать не приходилось. Мерзкий грифон добивался того, чтобы каждая из его повестей накрепко запечатлевалась в сознании жертвы, и старался, чтобы Григорий никогда не забывал услышанного.

— Жил-был один человек. Он страдал огромными амбициями, и эти амбиции превышали все допустимые пределы и были этому человеку совсем не по плечу, но он этого не видел. Он почитал себя воплощением власти над миром. — Грифон презрительно фыркнул. — Что бы он понимал во власти над миром, малявка! О да, он овладел кое-какими фокусами, сумел взрастить стайку проворных и смекалистых зверушек, но он жестоко ошибся, почитая свое положение выше положения удачливого дурня.

«Франтишек, — подумал Николау. — Он говорит о Франтишеке».

— Как вижу, тебе знакома эта история, — отметил крылатый демон. — Это славно, дорогуша Григорий, вот только я почти уверен, что ты не знаешь, как она заканчивается. Быть может, ты перепутал эту историю с другой… которая не так бесповоротно безнадежна. Прошу понять меня правильно, когда я утверждаю, что та история, которую я рассказываю тебе сейчас, совершенно безнадежна. В финальной сцене этот дурень гибнет и исчезает без следа, а вместе с ним — все те тупицы, что служили ему… о, а еще гибнет и тот человек, что был еще большим глупцом, ибо истина была ему открыта куда более явно, чем всем остальным, и все же он не видел опасности, пока она не поглотила его вместе со всеми остальными.

Фроствинг резко отпустил Григория, и тот с трудом удержался на ногах — он не сразу понял, что грифон снял с него обездвиживающее заклятие. Николау попятился на несколько шагов.

— Мораль сей истории достаточно проста, на мой взгляд, — продолжал разглагольствовать грифон. Он сложил крылья и протянул когтистую лапу к человеку. — Но на всякий случай, если ты вдруг ее не понял…

Сначала Григорий подумал, что грифон снова тянется к нему и хочет подтащить поближе к себе, но вскоре он понял, что лапа протянута не к нему, а дальше…

— Нет! — в отчаянии прокричал Николау, еще не успев обернуться. А когда обернулся, то увидел, что жуткой лапой грифон манит Терезу.

Она стояла на пороге спальни, опустив руки. Веки ее отяжелели от сладкого сна. Фигуру ее окружало сияние, и свет лился как бы изнутри нее. Тончайшая кружевная ночная рубашка почти не скрывала прекрасного тела. Григорий со все возрастающей тревогой следил за Терезой, а она шагнула к Фроствингу, словно ребенок к любимому отцу. Григорий бросился к ней, чтобы остановить, но как в том сне, где ему привиделся Мэтью Эмрих, рука его прошла сквозь тело Терезы.

А Тереза медленно приближалась к воссевшему на спинке дивана чудищу и наконец застыла рядом с ним, а потом повернулась лицом к Григорию. Фроствинг дружески обнял ее за плечо, затем позволил себе еще большую интимность — стал мять когтями ткань рубашки над грудью Терезы. Другой лапой он поглаживал щеку женщины.

— У тебя всегда был отменный вкус. Это я должен признать, дорогуша Григорий… А ведь самая красота — в глазах, верно? — Когти грифона зависли в дюйме от глаз Терезы. — И цвет какой чудесный… Чьи же глазки он мне так напоминает…

— Фроствинг, пожалуйста! — взмолился Григорий. — Она тут совсем ни при чем!

Его мучитель склонил голову набок.

— Еще как при чем, Григорий, еще как при чем! У нас у всех роли в этом спектакле расписаны. Мы все — марионетки, болтающиеся на ниточках, а держит их в руках наш повелитель с древних времен! Неужели ты так скоро все забыл? — Фроствинг рассмеялся, но смех его прозвучал странно — на слух Григория, в этом смехе была… горечь. — О да, конечно, забыл, еще бы тебе не забыть!

Грифон какое-то время лениво шевелил когтями возле глаз Терезы, затем поднял лапу повыше и стал теребить ее волосы. Вечная ухмылка, запечатленная на каменной морде Фроствинга, стала шире.

Когти грифона вонзились в щеку Терезы.

По лапе чудовища потекла кровь. На белой щеке Терезы залегли три глубокие влажные алые борозды. Раны были неглубоки, но жестокость грифона возмутила Григория до последней степени. Сам не зная, как это у него получилось, он высвободился из сковывавшего его ступора. С губ его сорвались слова на непонятном ему языке, которым он уже пользовался раньше. Пусть смысл слов оставался скрытым — Григорий знал, что произносит именно те слова, что нужны сейчас.

Фроствинг бочком отодвинулся от застывшей в неподвижности Терезы. Отогнал его не страх — нет, скорее, боль. Григорий это почувствовал. Тем не менее каменный демон сохранял самоуверенность и ухмылялся, невзирая на полученный удар.

— Славно, славно, дорогушенька Григорий. Ты просто молодчина, честное слово! Замечательно у тебя получается, но только не забывай, что властвую над тобой я, и никто другой! Попробуешь встать на сторону тупиц — тебя постигнет их жалкая участь!

Григорий, вне себя от ярости, вновь произнес заклинание на странном языке, но грифон покачал головой и расправил крылья, словно собрался взлететь. Однако не таков был Фроствинг, чтобы оставить последнее слово за Николау.

— То, что я делаю, я делаю только потому, что ты меня об этом просишь, дорогуша Григорий, и ни по какой иной причине! Можешь ненавидеть меня самой лютой ненавистью, но тогда научись ненавидеть и самого себя. Это твой единственный шанс, если он у тебя вообще есть…

Он не стал отбирать у Григория воспоминаний, не украл ни частицы души. Он просто исчез бесследно, как и не было его.

Краткую тишину нарушил дикий крик.

Григорий очнулся и обнаружил, что лежит на диване. Он заморгал, пытаясь понять, в чем дело.

Второй крик разбудил его окончательно. Он донесся из спальни Терезы.

Григорий вскочил и бегом бросился к соседней комнате, толкнул дверь, на ходу сотворил яркий огонек, мгновенно рассеявший тьму.

Тереза сидела на кровати.

Ее лицо, руки, ночная рубашка и даже подушка были в крови. Крови было немного, но смотреть на Терезу было страшно. На ее щеке алели три рваные раны.

Она смотрела на Григория широко открытыми глазами.

— Грифон… — прошептала она сдавленно. — Там был ты… и грифон по имени Фроствинг.