Смерть как искусство. Том 1. Маски - Александра Маринина

– А со мной вы не хотите поговорить? Мне сказали, вы со всеми тут беседуете, вопросы задаете.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, но из-за сложного грима так и не смогла понять, кто это.

– А мы с вами не разговаривали? Простите, но в гриме я вас не могу узнать.

– Звягин, Иван Звягин. Меня все эти дни в театре не было, у меня ни спектаклей, ни репетиций. Так что мы с вами не встречались.

Звягин! Тот самый Ванечка Звягин, о котором рассказывала Люся Наймушина. Тот самый Звягин, который привел в гримерку девушку-поклонницу и нарвался на Богомолова, из-за чего вышел конфликт и возникли финансовые трудности… Что ж, можно поговорить, только, конечно, не о том, о чем поведала Наймушина. Если сам расскажет – хорошо, а если промолчит – показательно.

– У меня следующий выход только во втором акте, так что минут тридцать у нас есть. Пойдемте?

Он, казалось, ни секунды не сомневался в том, что Насте захочется с ним беседовать. Видно, актер так привык к обожанию поклонниц, что уверен: они душу продадут за счастье лицезреть его и разговаривать с ним хотя бы две минуты. Настя посмотрела туда, где стоял Чистяков, – муж был целиком поглощен происходящим на сцене. Пожалуй, он и не заметит ее отсутствия. А во время антракта Лешка найдет, чем себя занять, будет наблюдать за закулисной жизнью.

Она наклонилась к Федотову.

– Саша, я пойду поговорю со Звягиным, оставляю мужа на ваше попечение, ладно?

– Конечно, – кивнул Федотов, переключая какие-то рычажки на встроенном в стол пульте, – не беспокойтесь, я за ним присмотрю.

– Где мы можем поговорить? – спросила Настя, идя рядом с Бегемотом по коридору.

– Давайте поднимемся ко мне в гримуборную, там спокойно, никто не помешает.

– А как же правила внутреннего распорядка? – с улыбкой напомнила она. – Вам ведь запрещается принимать посетителей в гримерках.

– Да ну! – весело махнул рукой Звягин. – Все равно все нарушают. Тем более Льва Алексеевича нет, так что все вразнос пошли. Как говорится, кот из дому – мыши в пляс.

Они поднялись на тот этаж, где располагались гримуборные, и повернули в «мужскую» сторону. Гримерка Звягина была захламленной и тесной, в нее, кроме диванчика для отдыха, шкафа для одежды и умывальника, были втиснуты три гримировальных стола.

– Как же вы тут втроем помещаетесь? – изумилась Настя.

– А нас никогда не бывает трое, иногда – двое, а чаще получается так, что актер один. Обитатели одной гримерки, как правило, не пересекаются в одном спектакле. Ну, – он картинно уселся на диванчик, – я готов, спрашивайте. Если вас интересует, знаю ли я, кто ударил Льва Алексеевича по голове, то отвечаю сразу: не знаю. И даже не предполагаю.

Он отвечал на вопросы с видимым удовольствием и очень артистично, при этом приклеенные на черное лицо длинные кошачьи усы угрожающе топорщились, а подведенные фосфоресцирующей краской глаза бешено сверкали.

– Может ли артист убить в принципе? А почему нет? Нет, из наших, конечно, никто не может, это точно, но, вообще-то, почему нет? Актер – такой же человек, как и все остальные, в нем тоже кипят страсти, обиды, ревность, а уж зависть-то – и говорить нечего. Зависти в актерской среде – хоть лопатой греби. А в отношении режиссера какая может быть ненависть? История еще не знает случаев, чтобы актер убил режиссера, у которого он снимается или играет. Потому что с нами, с актерами, мирно работать невозможно, мы же как дети, мы безответственные, лживые, злые, жестокие, хулиганистые. То кто-то пришел не в форме, чтобы не сказать пьяным, то актриса ноет, что она плохо выглядит и сегодня сниматься не может, кто-то не выучил роль, кто-то опоздал, кто-то валяет дурака, потому что у него такое настроение. И вообще, с нами, с актерами, очень трудно, вы это поймите, с нами по-хорошему нельзя, мы хорошего обращения не понимаем, с нами можно только криком, руганью, матом, тогда можно еще как-то справиться. Поэтому обстановка скандала на съемочной площадке или во время репетиции – это совершенно нормально, не надо на это обращать внимание и думать, что это какой-то конфликт, из-за которого и убить могут. Не могут, зарубите это себе на носу. Актер-убийца – это нонсенс. Они даже из ревности или мести не убивают, они по-другому устроены и по-другому решают свои внутренние проблемы. Они и страдать-то по-человечески не умеют, потому что преданы своей профессии и как чуть страдание – так в копилку, в копилочку, и холят его, лелеют, рассматривают со всех сторон, запоминают, для работы все пригодится. Ведь нормальный человек для чего убивает? Для того чтобы избавиться от какой-то эмоции, которая мешает ему жить, не дает дышать. Ненависть, например, или там ревность, или обида, или еще что. А актер со своей такой эмоцией ни за что не расстанется, она не мешает ему жить, наоборот, она дает ему новые краски для ролей, новые нюансы, новый взгляд. Настоящий артист всегда вцепится в эту эмоцию, как нищий в прохожего.

Звягин говорил, жестикулировал, словно произносил длинный монолог на сцене, но Настя видела, что краешком сознания он прислушивается к радиотрансляции спектакля. Вот закончился антракт, прозвенел звонок, и актер встал с диванчика.

– К сожалению, вынужден закончить, – улыбнулся он, и его улыбка, которая при нормальных обстоятельствах была бы, наверное, обаятельной и милой, в гриме показалась Насте устрашающим оскалом. – Скоро мой выход.

Они вернулись в кулисы, Звягин оделся и вышел на сцену, а Настя продолжала, стоя рядом с Федотовым, смотреть спектакль и одновременно думать о только что состоявшемся разговоре. Черт знает что, она совершенно подпала под актерское обаяние Звягина и поверила ему, отнеслась к его словам без должной критики, а теперь, перебирая в уме все, что он говорил, поняла, что вся его пламенная речь была не более чем набором красивых слов. Иван был совершенно непоследователен: то актер может убить, потому что он такой же человек, как и все, то не может, потому что он не такой, как все. В голове у молодого актера полная каша. А ведь Гриневич ее предупреждал! Видимо, как раз сейчас Настя и присутствовала при мини-моноспектакле, который разыграли для одного доверчивого зрителя. Звягину нужно было покрасоваться, он хотел внимания, и пусть это внимание не со стороны юной поклонницы, а тетки в годах, выполняющей свою работу, все равно это внимание, в центре которого он, молодая звезда телеэкрана Иван Звягин. Ну, конечно, что это за роль: Кот Бегемот! Не Воланд, не Мастер, даже не Понтий Пилат и уж тем более не Иешуа Га-Ноцри, а всего лишь большой черный кот. С такой ролью вечер, почитай, зря прошел. А вот с мини-спектаклем вечер прошел уже не напрасно.

Надо будет обязательно поговорить с Евгенией Федоровной Арбениной. Вообще-то аргументы Звягина в пользу того, что актер не может быть убийцей, показались Насте любопытными, но она ведь полный дилетант в деле артистического творчества и не может отделить зерна от плевел, а простую болтовню от дельных соображений. Может быть, Арбенина что-то подскажет.

Роль Кота Бегемота актер Звягин не любил еще и за то, что после спектакля приходилось долго снимать грим салфетками, смоченными специальным составом. В урне, стоящей рядом с гримировальным столом, лежала уже целая куча использованных салфеток, а остатки черного грима все еще виднелись на лице.

Дверь гримерки распахнулась, и на пороге появился помреж Федотов.

– Ну, как ты? – спросил Александр Олегович.

– Да нормально, – чуть удивленно протянул Иван. – А что?

Он встал из-за стола, стянул через голову футболку, открыл кран и начал с удовольствием умываться.

– Я про эту, с Петровки. Навешал ей лапши на уши?

Звягин в последний раз плеснул в лицо прохладной водой и потянулся за полотенцем.

– Уф, хорошо! Навешал, навешал, старался изо всех сил. Соловьем разливался.

– И что? Она поверила?

– Вроде поверила. А чего ей не поверить-то? Впрочем, кто его знает… А у тебя какие успехи? Накапал ей на Бережного?

– Ага, – кивнул Федотов, устраиваясь за пустым гримировальным столом. – И на Сеню Дудника заодно. Скушала, даже не поперхнулась. Она вообще доверчивая, эта дамочка, всех слушает, всем верит, ничего не перепроверяет. Как они там работают – не понимаю! Даже удивительно, что они какие-то преступления раскрывают.

Звягин закончил вытираться и достал из шкафа чистую футболку, а ту, которая была надета под сценическим костюмом, сунул в пакет и тут же спрятал в сумку.

– Ты говорил, что их двое. Второй – это тот, который из-за кулис спектакль смотрел, такой седой красавчик?

– Нет, это ее муж. Второго сегодня вечером не было, он пораньше ушел.

– Да ты что?! – изумился Звягин. – Муж? Что, у престарелых дамочек с Петровки еще и мужья бывают? Ну надо же! А второй-то что из себя представляет? А то у меня послезавтра репетиция, наконец-то и до меня очередь дошла, и я тут подумал: а если сегодняшним разговором дело не закончится и на меня второй сыщик нападет?