Жестокий рикошет - Сергей Самаров

Я собрался встать, Страшков протянул мне руку, но Скорняков отодвинул его.

– Сам вставай.

Он хотел посмотреть, как я вставать буду. Это, кстати, важный момент. Как человек встает, столько у него и запаса сил. Кто утром с кровати встает медленно и лениво, тот и в делах такой же. Проверено на многократных примерах.

Я встал легко и не поморщился. Конечно, это не столько моя заслуга, сколько парамедола. Это он боль притупляет.

– Он в порядке, – сказал Скорняков в микрофон. – Мы едем. Авдорхан уже заждался.

Он глянул на часы и покачал головой.

– Ведут пленников. Я вижу их. Ведут не через село, в обход, – сообщил командир. – Четверо конвоиров~ Дистанцию соблюдают, стволы наготове. Грамотно ведут. При любой попытке неповиновения могут всех расстрелять. Так~ Из села идет вторая группа. Пятеро бандитов и сам Авдорхан. Он безоружный. Эти на место раньше прибудут. Минут на двадцать. Знать бы только точное место. Все. Мы работаем. Теперь можете не слишком торопиться. Главное, вам прибыть раньше Билимханова.

Я сел в машину. Гена Вологдин, охранявший пленника, из машины так и не выходил. Сам пленник, похоже, вел себя образцово-показательно, поскольку синяков под его глазами заметно не было и нос не распух от нелегкого кулака ефрейтора.

Ризван посмотрел вдруг на меня чуть ли не с сочувствием.

– Ты что, раненый?

– Ножевое. Ваша врачиха меня ножом пырнула. Хирургическую операцию решила провести, да неудачно. Ты же говорил, она терапевт. Вот и~

– Это она может, – усмехнулся Ризван. – Я раз слегка приласкал ее, меня тоже чуть не пырнула. Еле отскочить успел. Она никогда с ножом не расставалась. Говорили, когда училась, в общежитии жила, нож под подушку ночью клала~ Такая баба.

– Больше никого не пырнет, – заметил я. – Ее уже черти в аду ласкают, а нож она с собой не взяла. Чертям безопаснее.

– Крещеный, – скривился Ризван, осуждая мои слова то ли с точки зрения мусульманина, то ли еще с какой-то другой точки зрения, – я не понял, с какой именно. – Как это она тебя? Тоже, похоже, захотел приласкать?

– Их двое было. Я со спины подобрался. Я не видел, что это девка. Разбираться некогда было, когда уже прыгал. Ей ногой в затылок, напарнику лопаткой в затылок. Она упала, тогда только и увидел, что девка. Наклонился, думал, «в отрубе», она и ударила. А я помочь хотел. Пожалел. Опасное чувство – жалость.

Старший лейтенант Скорняков громко хлопнул плохо закрывающейся дверцей, машина все-таки очень старая, известно, чьей сборки, и потому дверцы закрывать приходится звучно, завел двигатель и включил заднюю передачу, чтобы отъехать от скалы, в которую он бампером упирал «уазик».

Дорога показалась мне очень долгой, хотя совсем недавно я всю ее прошел пешком, да еще раненный, да еще не по дорожному полотну, а сначала по не слишком утоптанной тропе, а потом и вообще просто по склону хребта, вроде бы довольно быстро. Хотя как быстро~ Это сейчас показалось, что быстро. А я ведь целый день практически шел. Но тогда у меня было только касательное ранение в бедре, беспокоящее лишь неостанавливающимся кровотечением, но не болью, способной довести до потери сознания. Кроме того, я изначально настраивался на несколько дней такой ходьбы, следовательно, эти первые километры первого дня пути казались мне только началом, коротким началом, и потому я расстояние не ощущал. Сейчас же, когда ехали быстро, машину сильно трясло, и эта тряска отдавалась в моем боку, и уже даже парамедол не так хорошо помогал, как раньше. Теоретически я знал, что в самой ране боль не страшна. Гораздо сильнее ощущается та боль, которая через нервную систему, как сигнал, в голову уходит. Вот от такой боли сознание и теряют. А парамедол нарушает какие-то связи нервной системы. Он совсем боль не глушит, но до мозга ее не допускает. И потому боль быстро становится привычным состоянием, совсем не угнетающим сознание. Через десять минут тряски я уже привык к боли и не особенно на нее реагировал. И потому уже стал следить за дорогой, чтобы не упустить момент последнего подъема.

– Ты же не обманешь меня, – сказал Ризван.

Он не спросил, он утвердительно сказал, словно что-то почувствовал. Он меня уверял, что я не могу его обмануть. Говоря честно, мне было как-то не по себе от этого утверждения, потому что я уже знал, что свободы Ризвану теперь долго не видеть. И получалось, что я использую его, чтобы обмануть, чтобы заманить в ловушку и его, и его старшего брата. Это было неприятное чувство. И я не нашел что сказать ему в ответ, кроме:

– Сколько лет тебе грозит?

– Каких лет? – не понял Ризван.

– Если посадят.

– Пожизненное, – за него решил ефрейтор Вологдин.

– Нет, на пожизненное не тяну, – не согласился молодой террорист. – Адвокат мне говорил, что максимум – пятнадцать по совокупности, но если хорошо дело повернется, если не все доказать смогут, то могут двенадцать или даже десять дать.

– А тебе сейчас сколько?

– Двадцать три.

Надо же, он всего-то на год меня старше, а мне казалось, что минимум лет на пять. Но, наверное, жизнь «лесного волка» никого не делает молодым и цветущим.

– В тридцать три человек еще молод, – заметил старший лейтенант Скорняков. – Десять лет получишь, в тридцать три выйдешь. Возраст учителя, возраст Христа. Еще сможешь заново жизнь начать.

– Сдадите? – переспросил Ризван.

– Денис, ты слово ему давал? – спросил старший лейтенант.

– Я говорил ему, что хочу обменять его на наших пленных. С этим условием он шел со мной. Я не тащил его, он сам шел.

– В таком случае, Ризван, твоя свобода зависит от твоего брата.

Скорняков нашел хороший и верный ход.

– Как так? Если вы захотите его захватить, то вы захватите.

– Мы не будем захватывать, если он поведет себя честно. А если он поведет себя нечестно, это не только его беда, но и твоя. И винить ты будешь должен только его. Младший сержант Кадочников своего слова не нарушал. Он везет тебя для обмена~ То есть пока я везу. Денис, пора местами меняться.

Старший лейтенант остановил машину и вышел. Он правильно определил последний подъем. За ним начнется спуск напрямую к месту встречи.

– Сможешь доехать?

– Смогу, – сказал я твердо.

Мы поменялись местами. Вернее, я занял его место, а старший лейтенант место Ризвана, посадив самого Ризвана к дверце, чтобы я мог выпустить его, не показывая, кто еще едет в машине. Но с места тронуться я еще не успел.

– Как Авдорхан может обмануть вас? Я не понимаю. Он приведет пленных. Вы издали увидите. Он их отпустит, вы отпустите меня. И все.

Я, сидя на водительском сиденье, обернулся.

– А над дорогой полоса «зеленки»~

– И что?

– А что, если Авдорхан выставит там засаду, чтобы нас уничтожить.

Ризван молчал, понимая, насколько я прав в своих предположениях.

– Что скажешь? – настаивал я.

– Не знаю. Я не понимаю, зачем ему это. Авдорхану только я нужен.

– Ему еще нужно пока, до поры до времени, не иметь неприятностей с законом, чтобы вернуться в Грозный и снять со счетов все деньги, какие можно снять, продать все, что можно продать. Ты сам говорил, что твой старший брат жадноватый парень. Может он так сделать?

Ризван не ответил на вопрос, но встречный задал:

– И что, значит, вы пленных заберете, а меня пока в заложниках оставите?

– Нет. Этого мы делать не будем. Нам заложники не нужны. Мы попробуем поверить, а дальше видно будет. Но подстраховаться мы тоже имеем право~ Так что, если что, ты не обижайся на нас. Брата вини, исключительно его.

* * ** * *

Старший лейтенант Скорняков словно бы знал мои водительские способности. Хотя, наверное, он знал способности всех новичков за рулем. И потому остановился в самом начале подъема, когда горка была еще не крутой. Здесь и ручник машину держал нормально. Скорняков начал командовать:

– Отжимаешь сцепление. Включаешь первую передачу.

Я выполнил то, что и без команды знал.

– Теперь одновременно медленно газуешь, так же медленно отпускаешь сцепление и опускаешь ручник. Ручник можно даже в последнюю очередь отпустить, он слабый.

Я слышал, что упражнение «горка» входит в комплекс нормативов при сдаче на права. Этому специально учатся. «Уазик» вроде бы и попытался назад скатиться, но я вовремя добавил газу, и машина поехала.

– Талантливый водила пропадает в спецназе, – сказал старший лейтенант. – Я думал, ты тронуться не сможешь.

Мы медленно начали одолевать подъем.

– Чуть-чуть разгонись и на вторую скорость переключи~ Переключай без напряга, нежно, как женщину ласкаешь.

Переключение скоростей мне всегда с трудом давалось, но я попробовал именно без напряга, с нежностью, и это получилось. Простые слова прозвучали кстати. Машина даже не задержалась при переключении.

– Так на второй и поезжай до конца. На третью не переключайся. Движок старый и слабый, подъем долгий. Третья скорость не потянет.