Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Во время Венгерского восстания 1956 года члены НТС собирались у нас, чтобы слушать радио на коротких волнах. Было написано письмо в Госдепартамент США, требовавшее американского вмешательства в связи с введением в Венгрию советских войск. Один из присутствовавших, Серафим Рождественский, нелегально ездил туда по заданию Союза, к тому времени финансировавшегося ЦРУ. Следует добавить, что, как я писала во вступлении, нас с братом не пустили в школу в день смерти Сталина – как объяснение учителям мама написала, что в семье этот день был большим праздником.

Отец впервые за много лет приехал в Любляну в 1965-м, отчасти чтобы познакомиться с Владимиром Матичем (чью фамилию я ношу), – или, как папа любил с иронией говорить, мама послала его в Югославию, чтобы вернуть меня в Америку. Она боялась, что я там выйду замуж и останусь. Впрочем, без предупреждения мать сама приехала ко мне в Нови-Сад, где она познакомилась с Владимиром. В Любляне у родителей остались близкие друзья, в особенности семья Асеевых, с которыми отец очень тепло встретился. Как и остальные друзья, они в 1930-е годы были членами НТС, хотя младший Асеев, Вова, стал членом компартии Югославии.

Первым браком Вова (Владимир) Асеев был женат на дочери Фрица Райнера, знаменитого дирижера Питтсбургского симфонического оркестра. Она была словенской актрисой. В 2010 году, когда я ездила в Любляну в поисках семейных следов, я общалась со своим поколением Асеевых после длительного перерыва, но мы сразу нашли общий язык – так, как будто не расставались. С Наташей Асеевой-Кожель у меня образовалась особенная близость – оказалось, что в некоторых ситуациях она использует те же слова и фразы по-русски, что и я, – например, называет себя «идиоткой», когда ошибается. Ее муж Янез Кожель – профессор архитектуры в университете и вице-председатель Любляны. У них я впервые познакомилась с внуком Райнера, Вовчеком, – с дедом он встречался в детстве, когда тот приезжал в Любляну. Теперь Вовчек стал информантом тех, кто занимается люблянским периодом дирижера.

Возвращаюсь к 1960-м годам: камнем преткновения для родителей было то обстоятельство, что Владимир (подробно я пишу о нем в посвященной ему главе) был членом Коммунистической партии Югославии, а когда мы познакомились – вице-мэром Нови-Сада (как и теперь муж Наташи). Я, конечно, очень волновалась при мысли о встрече белогвардейца и коммуниста, но, к моему удивлению, они быстро нашли общий язык, за что я безмерно папе благодарна. (Мамина встреча с Владимиром была менее удачной.)

Из Любляны мы втроем отправились в Далмацию; в свободное от посещения старых прибрежных городов и созерцания красот Адриатического моря время папа с Владимиром говорили о политике и неожиданно для себя обнаружили, что их взгляды не слишком различаются. В Дубровнике на балете Нью-Йоркской труппы Баланчина Владимир указал нам на вице-президента Югославии Александра Ранковича, сидевшего недалеко от нас, ранее курировавшего УДБУ, югославские органы госбезопасности. Как молодой югославский либерал-шестидесятник, Владимир критически относился к Ранковичу за его реакционность. Думаю, что их разговоры повлияли на отцовское отношение к отдельным коммунистам и на отношение Владимира к белой эмиграции. Можно сказать, что к концу нашей поездки отец полюбил Владимира, а тот – его.

То, что Владимир оценил папу, и то, что папа так терпимо отнесся к его политическим убеждениям, открыло мне глаза на тонкость папиной души. Владимир прозвал его «рыцарем с трепетными очами», прозвище это я запомнила навсегда. Но главное – папа нашел слова, чтобы утешить меня после отъезда Владимира в Нови-Сад: мне казалось, что я больше его никогда не увижу. Нас с папой эта поездка очень сблизила. В юности я больше ценила мать, чем отца, она выгодно отличалась от других матерей экстравагантностью, нежеланием соблюдать некоторые светские условности и умением общаться с молодежью. Отец казался мне менее интересным – ведь в юности мы часто не умеем оценить неброские черты.

Родители впервые поехали в Советский Союз в 1966 году – первые из своих друзей кроме Григоровича-Барского, работавшего там как представитель Госдепартамента. Потом папа дважды побывал там со мной. В 1977 году нашим московским проводником оказался Василий Аксенов, начинавший писать тогда «Остров Крым» – этот роман напоминает псевдоэмигрантскую фантазию, правда, вполне в советском духе. Одним из ее подтекстов оказались воспоминания отца о Белой армии, которые Аксенов прочел в 1975 году, впервые оказавшись в Америке. В них папа передал свое подростковое восприятие происходящего, не драматизируя событий и не идеализируя белых. Не белоэмигрантский пафос, а искренние переживания, установка на повествование от лица подростка – вот что в первую очередь представляет интерес в этих мемуарах. Это помимо того, что они представляют исторический документ.

Встреча с кадетами в Лефортове (1977)

Аксенов свозил нас в Екатерининский дворец в Лефортове, где до революции располагался папин корпус, а затем – Академия бронетанковых войск. Отец разговорился с кадетами в белых косоворотках и фуражках, напомнивших ему о прошлом. Они с большим интересом слушали «человека с раньшего времени», а папа утолял ностальгию по далекому детству.

Вот как эти трогательные моменты преобразились в «Острове Крым»:

Представь, отправился я в Лефортово искать свой кадетский корпус. Представь, сразу нашел. Все те же красные стены, белые колонны, вокруг почти ничего не изменилось, в здании помещается Артиллерийская академия, у входа дежурный офицер, стройный, перетянутый ремнями, наш, настоящий… русский офицер. Я обратился к нему и сказал, что учился здесь кадетом. Представь, никакой враждебности, представь, наоборот, дружелюбие, уважение[226].

Вопреки ироническому тону по отношению к приехавшему белому эмигранту, автор был ласковым с самим прототипом. Папа, как человек открытый и добрый, со скромным чувством достоинства, всегда располагал к себе людей.

Последние двадцать пять лет своей жизни отец посвятил занятиям историей – к этому его еще в Югославии расположил Римский-Корсаков. Его главным сочинением стали воспоминания о годе, проведенном в Алексеевском полку: «Первые четырнадцать лет. Посвящается памяти алексеевцев» (1972). Он их издал за свой счет под псевдонимом Борис Пылин, чтобы не навредить своей торжковской семье Павловых – именно под фамилией тех Пылиных, дом которых он узнал в 1986 году. «Вместо предисловия» начинается словами: «Ведь писать мемуары – привилегия не только государственных мужей и знаменитостей». Вот как Зинаида Шаховская, главный редактор «Русской мысли», отозвалась об этих мемуарах: «Книга написана предельно просто. Она не романизирует событий и не драматизирует их. Она не предлагает объяснения происшедшему, не оправдывает и не осуждает ни тех, ни других»[227]. Возможно, именно поэтому папины воспоминания имели большой успех. А вот как отозвался известный литературовед В. Ф. Марков: «Меня в книгах редко занимает о чем пишут, и я часто читаю прозу как пьют, скажем, вино. Так вот: меня пленила Ваша безыскусственность, полное отсутствие претензии, честная простота. Всего этого так мало в русской прозе теперь»[228].