Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Но всё же главный вопрос, что стоял на повестке – а что же делать дальше? В результате обсуждений Дума из сонного царства превратилась в бурлящий котёл. А поскольку в этот раз отхода от союза с нестяжателями не произошло, то и уменьшение роли боярства в политической жизни страны пока что не случилось, что так же сказалось и на составе Боярской Думы. В своё время, отринув союз с Вассианом, Василий практически сразу уменьшил и состав Думы, став решать вопросы "сам третей у постели". Тогда из девяти бояр осталось лишь четверо, а из пятнадцати окольничьих – восемь. Ныне же Дума была, наверное, самой большой из всех существовавших до этого. И, разумеется, не имела единого мнения и быстро поделилась на несколько частей, желающих подчас, прямо противоположное.

Самая малочисленная её часть объединилась вокруг боярина Григория Фёдоровича Давыдова, исполнявшего при Василии Ивановиче роль этакого министра иностранных дел. К ней же примкнул и формально не входящий в Думу казначей Пётр Иванович Головин. Эта часть стояла за мирные переговоры и окончание войны, правда, настаивая на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" государевой "отчиной", которая всё ещё оставалась под его управлением: то есть городами Киевом, Минском и прочими, входившими в "ярославово наследие".

Самая многочисленная группа сложилась вокруг именитых воевод, князей Шуйского и Репни-Оболенского. Они настаивали на продолжении войны и возврате всех "отчин и дедин" исключительно силовым путём, "покуда литвин силу свою растерял". На возражение казначея, что казна ныне хоть и не пуста, но большой поход станет для неё чрезмерной обузой, у партии войны был лишь один ответ: ввести новый налог, ведь не абы что, а честь государева на кону стоит.

Разумеется, к старым воякам примкнула и думская молодёжь в виде князей Дмитрия Бельского, попавшего сюда больше из-за родственных связей с государем, потому как в двадцать лет ничем иным отличиться пока не сумел, и Михаила Щенятьева, ставшего думцем вместо покойного отца – видного полководца Даниила Щени. Им по молодости лет хотелось разом поиметь и богатой добычи и ратных подвигов. А градопад последних лет навеял благостную картину от предстоящего похода.

А вот братья Александр и Дмитрий Ростовские и примкнувший к ним окольничий Константин Фёдорович князь Ушатый предлагали воспользоваться столь выгодным предложением датского короля и, ограничившись на литовском направлении действиями загонных ратей, дабы разором додавить-таки литвинов до мысли о мире, раз и навсегда решить вопрос с землями у Каянского моря.

Отдельной группой стояли боярин Семён Воронцов с окольничьими Сабуровыми и примкнувшим к ним старомосковским кланом Захарьиных. Соглашаясь в основном с партией войны, они предлагали основные усилия направить не в центр, а на юг. Там древняя столица Киев, да и вотчины князей Глинских неподалёку. И если Михаил Глинский сейчас томился в тюрьме за свою неправду, то ведь есть сыновья его брата, Юрий и Михаил. Можно попытаться доделать то, что не удалось в ходе прошлой войны – присоединить-таки к Руси глинский удел.

Упоминание о последнем заставляло каждый раз недовольно морщиться боярина Давыдова. Что ни говори, но в своё время упомянуть в договоре про Глинск и окрестные земли забыли именно его дьяки, что иной раз не чурался вспоминать и сам государь, вменяя ему в вину то небрежение. Так что, настаивая на мирных переговорах, Григорий Фёдорович был бы вовсе не прочь закрыть эту прореху в его довольно-таки безупречном послужном списке дипломата.

В общем, заседания думы очень даже напоминали телетрансляции приснопамятных девяностых, когда по окончанию всех иных доводов в дело вступал грозный рык, благо до прямого дубасанья посохами всё же пока не доходило. Но потихоньку партия войны и партия войны на юге начали находить точки соприкосновения, сливаясь в одну мощную фракцию. И подтягивать к себе Ростовских, которые, по большому счёту, тоже были явно не за мир. Партия мира, понявшая, что стремительно теряет позиции, с надеждой обратила свой взор к государю. Но тот, словно истинно третейский судья, хранил молчание, терпеливо выслушивая все доводы, что приводились в защиту предложений и даже не осаждал наиболее громкоголосых, хотя раньше подобное часто вызывало праведный государев гнев. И это больше всего ввергало думцев в ступор, потому как никто не мог понять, к какому мнению он больше склоняется.

Наконец, словно устав от шумных дебатов, Василий Иванович велел думцам разойтись и обдумать всё рядком, пока гремит масленичная неделя, после чего вновь собраться в первый день Великого поста, дабы уже окончательно решить столь животрепещущий вопрос.

Не менее жаркие дебаты, хотя и по значительно более простым вопросам, развернулись в московском доме князя Барбашина, куда к заранее установленному сроку были вызваны все послужильцы, что руководили его делами на местах. Носится, словно электровеник по стране дело весьма не благодарное, к тому же отнимающее слишком много времени. Чем больше он обрастал собственностью, тем труднее было охватить всё сразу. И вот пришло время, когда куда проще стало собрать всех "управляющих высшего звена" в одном месте, дабы получить детальный отчёт по сделанному и определить им новые задачи, а потом просто контролировать, посещая не все вотчины разом, галопом по европам, а одну-две, с вдумчивым вниканием в проблемы.

Приезжающих людей селили в гостином крыле, спланированном ещё при постройке дома. Многие приехали не одни, а с супругами, чему Андрей вовсе не препятствовал, считая, что его жене было бы неплохо познакомиться со столь нужным для семьи контингентом. Выражение про ночную кукушку ведь не вчера родилось.

Само совещание состоялось в личном кабинете князя, обустроенном в лучших традициях офисов и штабных кабинетов, с поправкой на возможности нынешних умельцев и технологий.

Сначала шёл отчёт управленцев о проделанной ими на местах работе и достигнутых результатах.

Первым поднялся Олекса. По пути в Москву они с женой завернули в Бережичи, попроведовать родню, и, катаясь по Жиздре, старый друг умудрился провалиться под лёд. Хорошо хоть не утянуло – успели вытащить. Отпарили в баньке, отпоили липовым медком – не дали заболеть, но и вовсе без последствий всё же не обошлось, и ныне Олекса простуженно хрипел.

– Почитай, всё сладилось, княже. Торговые связи Митковича в большинстве своём на себя замкнул, так что перед другими купцами, что в Полоцке ныне поселились, у нас преимущество, как ты того и хотел, образовалось. Вот только, рижане жаловаться начали, что мы все товары ныне на Ивангород тянем и их обижаем! Мол, по Двине на Ригу, из центральных-то земель чай, куда ближе везти.

– И сильно торговля просела? – вообще, кое какой информацией по сложившейся ситуации Андрей владел, но знаний лишних ведь не бывает. На рижский порт у него были свои планы и дела того района он пускать на самотёк не собирался.

– Достаточно, – прохрипел Олекса. – Стружков из Полоцка ранее куда больше уходило. Почитай ведь вся Литва товары везла. А ноне купцы только-только обживаются, связи заводят, да война опять же, оттого на русские товары в Риге дороговизна учинилась. Нам-то на руку, да и купцам рижским, что с нами торгуют, тоже. А вот в общем, как ты говариваешь, всё плохо. Ливонского зерна да иных товаров рижанам явно не хватает, дабы процветать как раньше.

– То знаю, – усмехнулся Андрей. – Рига через магистра ливонского послов к государю прислала. Слёзно просит помощь оказать. Поняли, что Русь это им не боярский Новгород, тут оружием сильно не потрясёшь: можно и слезами кровавыми умыться. Теперь вот плачутся, бедненькие, на жалость давят. Но задаваться не стоит: со временем замену нашим товарам найдут, а это уже нам не выгодно. А вот стать главными на том пути – вот то нам прямая льгота. Ладно, то лирика. Что по иным делам?

– Канатных мастеровых организовали в одну большую мастерскую, благо места пустого пока хватает. Станки иноземные канатоплетущие заказаны.