Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

Андрей внимательно проследил за тем, чтобы Генрих записал все его указания в тетрадочку. А как же без записей-то? Он ещё с первых лет службы запомнил, как его учили записывать за начальством, чтобы потом не выглядеть глупым, когда за неисполнение ценных указаний по причине плохой памяти его же песочить и станут. Так в привычку и въелось на все заседания с блокнотом ходить. Теперь эту привычку он прививал подчинённым, на их глазах записывая себе в тетрадь, что и кому указал делать и к какому сроку. Учёт и контроль наше всё, как говорится.

Следующим поднялся с места слегка погрузневший Годим.

Сельцо, отданное ему в условное держание, стояло на многолюдном тракте, вот только постоялый двор в нём принадлежал отнюдь не Андрею, а совладельцу села. Тесть так и не смог выкупить все доли, а потому первой задачей бывшего боевого холопа стало требование перехватить владение столь доходным местом и при этом не подставится под статьи Судебника. Казалось бы, масштаб несравним с другими делами, но Андрей хорошо помнил Денискино высказывание: "тот, кто не понимает цену мелких денег, не сколотит большое состояние". Его не сильно интересовало, насколько спорно это утверждение, потому что он имел перед глазами наглядный пример. Да, как уже сказано было не раз, олигархом Дениска не стал, но свободно оперировал суммами в сотни миллионов. А потому доклад Годима, что отныне всё в сельце принадлежит ему, порадовал князя не меньше, чем доклад о прибылях в Руссо-Балте.

Ну и последним поднялся со своего места Игнат.

Камские вотчины продолжали быстро расстраиваться, ведь большая часть прибыли шла именно на них. Начатые буриться ещё до налёта Кулуг-Салтана две новые скважины были, наконец-то, закончены и обставлены варницами, точно по рецепту бывших в иной реальности владельцев Соликамска – Строгановых. То есть по четыре на каждую скважину. В результате этот год стал первым, когда соляное производство вышло на полную мощность, дав, с учётом бедной на рассол боровской варницы, аж 401'280 пудов соли, что принесло в княжеский карман 5'878 рублей чистой прибыли. Можно было и больше, но почти тысячу рублей съедали вечно голодные мурзы и беки Казанского ханства, через чьи таможни приходилось проводить суда. Да и главной бедой было то, что денежный рынок на Руси не был развит так, как ему хотелось бы, а потому серебром из этой суммы едва пятая часть набралась. А всё остальное по бартеру пошло. Разумеется, брали не абы что, а весьма нужное и полезное, но всё одно, серебром было бы куда сподручнее.

Но главное было в другом: хоть эта сумма и была куда меньше, чем дало каперство, но этот доход обещал стать стабильным на многие годы вперёд. Ведь большая часть добываемой русской соли, как это ни прискорбно, была всё же некачественной, потому как из-за большого количества примесей часто горчила на вкус. А соль же, добываемая из рассолов на Урале, в большинстве своём была чистой, без горчинок, и оттого пользовалась на рынке большим и устойчивым спросом. Так что становилось понятно, что забыли в этом краю Строгановы, и откуда взялось их приснопамятное могущество.

Кстати, молодого Анику за эти годы андреевы прознатчики сумели-таки отыскать, и теперь князь негласно присматривал за ним. Парень не подвёл и, как и в ином варианте истории, уже вовсю развернулся в Сольвычегодске, подминая под себя конкурентов, доводя многих до полного разорения. Что ж, в виду того, что Соликамск ныне стал Княжгородком и принадлежал Андрею, было интересно посмотреть, куда молодой Аника направит свой взор теперь. И очень бы не хотелось схлестнуться с ним из-за местных земель. А вот предложить совместный промысел на берегах того же Студёного моря, наверное, стоило. Уж там точно их интересы пересекутся в ближайшие годы.

Но это планы на будущее, а пока что Игнат продолжал свой доклад.

Поисковики Ядрея отыскали ещё три места, где обещался неплохой выход соляного раствора, вот только одно из них уже было помечено людьми Третьякова. Настырный промышленник всё никак не хотел признать, что в округе появилась сила, бодаться с которой себе дороже, ведь когда-то он был тут самый богатый и влиятельный человек, с которым уважительно говорили даже усольские воеводы. И до поры до времени он мог справиться с любым возомнившим о себе и поднявшим слишком высоко голову конкурентом. Но к той интервенции деньгами, людьми и силы, что совершил Андрей, он оказался не готов. Не потому что был глупее, а потому, что просто не выдержал темпа. Там, где Андрей горевал из-за медлительности исполнителей, Третьяков терялся из-за скорости проводимых работ. Нет, будь у него хорошая подушка безопасности, он бы успел адаптироваться к новым условиям так, как это сделали все, кто подолгу работал с Андреем, но вот именно её-то у него и не было. А попытка решить дела по иному, привела к тому, что из тайги вдруг выскочили немирные вогулы и пустили по ближайшим варницам (большинство из которых оказались к несчастью третьяковскими) красного петуха, после чего быстро скрылись обратно, потому что из Усолья по их души вышел воеводский отряд, усиленный княжеской дружиной.

После того инцидента отношения у Игната и солепромышленника перешли в стадию этакой "холодной войны", а потому коль приглянувшееся место оказалось занято, то и претендовать на него, по крайней мере, пока, Игнат не стал. А Андрей действия послужильца одобрил. При игре в долгую Третьякову ничего не светило, а значит, пусть уж он вложится в бурение и постройку, а там видно будет.

Но больше всего внимания у Андрея занимала школа.

Поучаствовав в своё время во взятии Полоцка, он вывез из него кроме всего прочего ещё и большое количество учителей, до каких только смогли дотянуться его люди. И так уж получилось, что в этом отношении ограбление древнего города стало для него просто сверхприбыльным. Потому как в Литве как раз в это время разгорался процесс формирования системы городских приходских школ, как конкурента уже существующей системе обучения школ церковно-приходских. А новые школы перенимали на себя европейскую систему обучения, что опиралась на семь так называемых свободных искусств (грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку). Старая же школа могла преподать своим учащимся лишь тривиум (три первых искусства). Об элементах квадривиума (четырёх остальных искусств) ученикам давалось лишь некоторое представление. И пусть школьное обучение в Литве ещё не до конца освоило все семь направлений, но даже и на таком уровне это была уже работающая система со своими наработками и учебниками, причём, в отличие от Руси, многие из них были уже печатными. Да, в княжестве не хватало учебной литературы на все школы, но если ограбить всех и свести всё в одну, то проблема с учебниками решалась вполне добротно. И если различные проповеди (а они были прикладной дисциплиной в области практической риторики), теологические трактаты, комментарии к гимнам и псалмам и прочие подобные издания тут же передали в руки митрополита для ознакомления, то художественную литературу, представленную Овидием, Феокритом или той же общеисторической хроникой Гартмана Шеделя, подчистую вывезли к себе.

Вообще, Полоцк на книги оказался этаким Клондайком. В нём хватало всего: от переписанных старорусских повестей, многие из которых давно уже были забыты на Москве, до переведённых трудов европейцев, начиная от древних греков и до современности. А потому всюду, куда только смогли дотянуться загребущие руки андреевых слуг, книги изымались в обязательном порядке. И потому типография в Княжгородке ныне работала безостановочно, перемежая заказанный казной Судебник то с художественной повестью, то с блоком учебников. Андрей, с благословения митрополита, разумеется, решительно примерил на себя роль русского Антона Кобергера, начав открывать книжные лавки, как филиалы своей типографской мастерской, во многих крупнейших городах Руси. Успех оказался сногсшибательный.

Ведь кто сказал, что на Руси не любили читать? Пишущий человек, человек с книгой – эти очень распространенные сюжеты в древнерусской живописи говорят как бы сами за себя. Другой вопрос, что цены на книги кусались, и кусались прилично. Три-четыре рубля – для подавляющего большинства целый годовой доход. Где уж тут на книгу разорится. А тут на рынок поступают издания, чья цена не превышает 50 новгородок. Апостол, Четвероевангелие, Триодь, Псалтырь перемежаются повестями и учебниками. Особо дёшево стоит "Азбука" – всего-то три новгородки.