Брюс Чатвин - Тропы Песен (1987) - Chatwin Bruce

Титус, который знал об Аркадии только понаслышке, призвал его на помощь.

На инструктаже в Алис Аркадия заверяли, что все это — просто мелкая ссора из-за денег. Но Титусу, как выяснилось, плевать было на деньги. Дело было гораздо серьезнее: подделав чуринги, люди Амадеуса совершили попытку переписать историю Творения.

Титус рассказал Аркадию, что по ночам слышит вой Предков, требующих отмщения, — и говорил, что чувствует себя обязанным повиноваться им.

Аркадий, со своей стороны, понял, что необходимо срочно заставить обидчиков «отречься» от своего святотатства, но пока мог только попытаться выиграть время. Он предложил Титусу отправиться в Алис, отдохнуть.

— Нет, — хмуро заявил Титус. — Я останусь здесь.

— Тогда обещай мне одну вещь, — попросил Аркадий. — Ничего не предпринимай до моего возвращения.

— Обещаю.

Аркадий верил, что тот сдержит обещание; но что по-настоящему потрясло его — так это мысль о том, что отныне аборигены сами готовы извратить собственные законы, чтобы набить карман.

— А если такое будет происходить и дальше, — сказал он, — я, пожалуй, брошу все это дело.

В тот вечер Эстрелья решила приготовить «эстофадо [14] для кровельщика», и пока мы ждали в ее караване, по крыше вдруг забарабанили капли дождя. Я высунулся поглядеть на небо и увидел над Либлером плотную завесу туч, по краям которых сверкали молнии.

Через несколько минут дождь перешел в мощный ливень.

— Боже! — сказал Аркадий. — Да мы здесь на недели застрянем!

— Я не против, — заметил я.

— Вот как? — рявкнул он. — А я — против!

Во-первых, нужно было заниматься делом Титуса. Во-вторых, был Хэнлон. В-третьих, через четыре дня у Аркадия была назначена встреча в Дарвине с инженером-железнодорожником.

— Ты мне об этом не говорил, — удивился я.

— А ты меня об этом не спрашивал.

Потом в генераторе вышел из строя выключатель, расцепляющий катушки, и мы погрузились в полутьму. Дождь барабанил еще полчаса, а потом прекратился так же внезапно, как и начался.

Я вышел из каравана.

— Арк! — позвал я. — Выходи скорей.

Над долиной между двумя горами раскинулись две радуги. Утесы гряды, прежде глухого рыжего цвета, сделались багрово-черными и полосатыми, как зебра, с вертикально льющимися потоками белой воды. Туча казалась даже плотнее земли, и из-под ее нижнего края проглянул напоследок солнечный луч, озарив колючки полосками бледно-зеленого света.

— Да, — сказал Аркадий. — Такого нигде в мире больше не увидишь.

Ночью опять лило. Наутро, еще до рассвета, Аркадий растолкал меня.

— Пора ехать, — сказал он. — Живей.

Он слушал прогноз погоды. Обещали ухудшение.

— И что, мы обязаны ехать? — спросил я спросонок.

— Я — да, — ответил он. — Ты, если хочешь, оставайся.

— Да нет, я тоже поеду.

Мы выпили чаю и навели порядок в караване. Вытерли пятна грязи с пола и написали записку Уэнди и Рольфу.

Мы проехали по лужам вдоль полевого аэродрома и выехали на дорогу, идущую от озера Маккай. Рассвет был унылый и бессолнечный. Мы преодолели гребень… а дальше дорога пропала в бескрайнем озере.

— Ну, вот и все, — сказал Аркадий.

Когда мы добрались обратно в Каллен, снова лил дождь, Рольф стоял возле магазина в непромокаемом пончо.

— Ага! — ухмыльнулся он мне. — Думал улизнуть, не попрощавшись? Я с тобой еще не разделался!

Аркадий все утро провел у радиоточки. Прием был ужасный. Все дороги к Алис размыло, так что мы оказались отрезаны дней на десять, не меньше. На почтовом самолете было два свободных места — если только пилот согласится сделать крюк.

Около полудня пришло сообщение, что самолет попытается приземлиться.

— Ты летишь? — спросил меня Аркадий.

— Нет, — ответил я. — Я здесь остаюсь.

— Хорошо, — сказал он. — Следи, чтобы ребятня не лезла к «лендкрузеру». — Он припарковал машину под деревьями, возле нашего каравана, и вручил мне ключ от нее.

В медпункт к Эстрелье пришла женщина, которую мучил нарыв. Ей срочно нужно было в больницу в Алис, и она должна была занять мое место в самолете.

Из-за Либлера, похоже, начала надвигаться еще одна грозовая туча, как вдруг толпа закричала, указывая на черное пятнышко, летевшее к нам с юга. «Сессна» приводнилась на взлетную полосу, обрызгав себе фюзеляж грязью, и на малой скорости подкатила к магазину.

— Залезайте скорее, черт возьми! — прокричал пилот из кабины.

Аркадий сжал мне руку.

— До встречи, дружище, — сказал он. — Дней через десять — если все удачно пройдет.

— До встречи, — ответил я.

— Пока, Маленькое Чудовище, — попрощался он с Рольфом и повел стонущую женщину к самолету.

Они поднялись в воздух, вылетев из долины как раз перед тем, как сюда пришла гроза.

— Ну, — сказал Рольф, — и каково это — застрять здесь в моем обществе?

— Ничего, выживу.

Пообедали мы пивом и сэндвичем с салями. От пива меня потянуло в сон, и я проспал до четырех часов. Проснувшись, я начал переоборудовать караван в рабочий кабинет.

Письменный стол я соорудил из фанерной доски, положив ее поверх второй койки. Нашелся даже офисный стул на колесиках. Я поставил карандаши в стакан, а рядом положил свой швейцарский армейский нож. Вытащил чистые блокноты и с той маниакальной аккуратностью, которая обычно сопутствует началу долгожданного дела, разложил в три аккуратные стопки свои «парижские» записные книжки.

Во Франции эти записные книжки называются carnets moleskines [15]: «moleskine» [16] в данном случае означает черный клеенчатый переплет. Всякий раз, бывая в Париже, я заходил пополнить свой запас блокнотов в papeterie [17] на рю дел'Ансьен Комеди. Страницы были квадратными; форзацы скреплялись пластичной лентой. Я пронумеровал их по порядку. На первой странице я надписал свое имя и адрес, с обещанием вознаграждения нашедшему. Потерять паспорт — полбеды; потерять записную книжку — катастрофа.

За двадцать с лишним лет странствий я потерял только две записные книжки. Одна пропала в афганском автобусе. Вторую стащила бразильская тайная полиция, которая в порыве ясновидения усмотрела в некоторых моих строках — о ранах барочного Христа — зашифрованное сообщение об пытках, которым подвергают в Бразилии политических узников.

За несколько месяцев до того, как я отправился в Австралию, владелица той papeterie сообщила, что раздобыть vrai moleskine [18] становится все труднее и труднее. Остался лишь один поставщик — маленькая семейная фабрика в Туре. Но они очень медленно отвечают на письма.