Брюс Чатвин - Тропы Песен (1987) - Chatwin Bruce

В клинышках ее прозрачных пластмассовых каблуков лениво плавала в «формальдегиде» парочка золотых рыбок.

Я был так увлечен разглядыванием этих золотых рыбок, что даже не заметил карлика в роговых очках, стоявшего на сидении рядом со мной.

— Позвольте полюбопытствовать, сэр, — обратился он ко мне скрипучим голосом, — какое из человеческих качеств вы цените больше всего?

— Я как-то не задумывался об этом, — ответил я.

— Раньше я верил в сочувствие, — поделился он. — Но с не давних пор предпочитаю сострадание.

— Приятно слышать.

Позвольте задать вам еще один вопрос, сэр? Какого рода деятельностью вы в настоящее время занимаетесь?

— Учусь на археолога.

— Вы удивляете меня, сэр. Я и сам подвизаюсь в той же области.

Он работал «коллекторной крысой». Его друзья спускали его с металлоискателем в главный коллектор, проходящий под отелями на Майами-Бич. Там он выискивал драгоценности, случайно упавшие в унитазы и смытые в канализационные трубы.

— Могу заверить вас, сэр, — сказал карлик, — это весьма прибыльное занятие.

Кто не видал чужих краев — бедняга,

Но жалок и отчаянный бродяга.

[23].

Эта жизнь — больница, где каждый больной одержим желанием переменить постель. Один хотел бы страдать у печки, другой думает, что он выздоровел бы у окна.

Мне кажется, что мне всегда было бы хорошо там, где меня нет, и этот вопрос о переезде — один из тех, которые я беспрестанно обсуждаю с моей душой.

Бодлер, «Куда угодно, прочь из этого мира» [24].

Названия такси: машина «Доверие»; «младенческое доверие»; «Возвращение Шофера-Джентльмена»; «Le Chauffeur Kamikadze».

Вчера вечером — ужин на рю дел'Абе дел'Эпе. Там был Мальро. Чревовещатель! Он безупречно передал, с каким звуком хлопнула дверь сталинского кабинета в лицо Жиду. Они с Жидом отправились в Кремль, чтобы выразить недовольство обращением с гомосексуалистами в России, и Сталин прослышал об их намерении.

Гостиница «Coq Hardi» одновременно является борделем. Хозяйка, мадам Мартин, владеет рыболовным судном, поэтому на ужин мы едим лангуста. Из двух проституток, живущих при отеле, одна — моя подруга, мамзель Йо-Йо, носит громадный красновато-розовый тюрбан; вместо ног у нее — штоки поршня. У второй, мадам Жаклин, есть два постоянных клиента — герр Киш, гидролог, и посол Мали.

Вчера была ночь Киша. Она показалась на своем балконе, сверкая браслетами: Мать-всей-Африки в струящихся одеждах цвета индиго. Она послала ему воздушный поцелуй, сбросила вниз веточку бугенвиллии и проворковала: «Иду, герр Киш».

Сегодня, когда к гостинице подъехал «мерседес» посла, она вылетела в соблазнительном костюме цвета кофе со сливками, в блондинистом парике, в белых туфлях на высоких каблуках и зычно прокричала: «Monsieur l'Ambassadeur, je viens!» [25].

На террасе ресторана французы-толстяки, муж с женой, по едают fruits de mer [26]. Их такса, привязанная к ножке стула толстухи, все время прыгает в надежде на подачку.

Толстуха — таксе: «Taisez-vous, Romйо! C'est l'entracte». [27].

Внутренний жар… лихорадка странствий…

В «Происхождении человека» Дарвин отмечает, что у некоторых птиц миграционный инстинкт оказывается сильнее материнского. Мать скорее бросит птенцов в гнезде, чем откажется от дальнего перелета на юг.

На пароме, возвращающемся из Мэнли, маленькая старушка случайно услышала, как я разговариваю с собеседником.

— Вы же англичанин, верно? — спросила она с северным английским акцентом. — Могу поспорить, что вы англичанин.

— Да, я англичанин.

— Я тоже англичанка!

На ней были очки с толстыми стеклами в стальной оправе и милая фетровая шляпка с синей ленточкой над полями.

— Вы путешествуете или у кого-то гостите в Сиднее? — спросил я.

— Нет, голубчик, что вы! — сказала она. — Я здесь живу с 1946 года! Я поехала сюда к своему сыну, чтобы поселиться вместе с ним, но случилась странная вещь. Пока корабль доплыл сюда, он умер. Представьте себе! Я уже продала свой дом в Донкастере. Тогда я подумала — что ж, останусь здесь. Я попросила своего второго сына приехать сюда, ко мне. Он приехал… а потом эмигрировал и… Знаете, что произошло?

— Нет.

— Он тоже умер. У него отказало сердце — и он умер.

— Какой ужас, — сказал я.

— У меня был третий сын, — продолжала старушка. — Он был моим любимчиком, но он погиб на войне. В Дюнкерке — знаете! Он был очень смелый. Я получила письмо от его командира. Очень, очень смелый! Он стоял на палубе… весь в горящем масле… и бросился в море. О-о! Настоящий живой факел!

— Но это же ужасно!

— Но сегодня такой чудесный день, — улыбнулась старушка.

— Разве может быть чудеснее?

Был ясный солнечный день, высоко по небу плыли белые облачка, а с океана дул бриз. Несколько яхт плыли против ветра в сторону Голов, другие яхты шли под парусами-спинакерами. Старый паром мчался перед беляками в сторону Оперы и Моста.

— А как хорошо в Мэнли! — сказала старушка. — Я любила там бывать с сыном… до того, как он умер. Но я не была там уже двадцать лет!

— Но это же так близко, — удивился я.

— Но я шестнадцать лет не выходила из дома. Я была слепой, голубчик! У меня на глазах были катаракты, я ничего не видела. Глазной хирург говорил, надежды никакой нет, и я сидела дома. Подумать только! Шестнадцать лет в темноте! И тут на прошлой неделе приходит эта милая социальная работница и говорит: «Нужно все-таки, чтобы кто-то как следует посмотрел эти катаракты». И поглядите на меня сейчас!

Я взглянул сквозь очки на ее мерцающие — другого слова не найти — мерцающие голубые глаза.

— Меня отвезли в больницу, — продолжала она. — И сняли катаракты! Ну не чудесно ли? Теперь я вижу!

— Да, сказал я. — Удивительно!

— Сегодня я первый раз выбралась на дальнюю прогулку, — доверительно сообщила она. — Никому ничего не сказала. За завтраком я решила: «Сегодня такой чудесный денек. Доеду автобусом до Круглого Причала, потом сяду на паром до Мэнли… совсем как в прежние времена». На обед я ела рыбу. О, как же все чудесно!

Она с озорным видом сгорбила плечи и захихикала.

— А сколько лет вы мне дадите? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я. — Погодите, мне надо поглядеть. Я бы сказал, вам лет восемьдесят.