Степень вины - Ричард Паттерсон

— Должна быть.

Мария покачала головой:

— Честно говоря, впечатления, что ты все хорошо продумал, нет. Прекрасно понимаю и твою реакцию на моих родителей, и то, почему ты сразу прилетел в Париж. Но все это не может быть достаточным основанием, чтобы менять жизнь Карло.

Неожиданно у Пэйджита появилось ощущение, что Мария испытывает его, а возможно, даже пытает — он не мог бы сказать, что вернее. Это будило в нем надежду и отчаяние.

— Мне с ним хорошо. Не знаю почему, но хорошо. Остальное приложится.

Она взглянула на него:

— Просто тебе в твоем теперешнем состоянии нужно, чтобы кто-то был рядом. Если это так, тебе следует сосредоточить внимание на домашнем очаге. Как обстоят дела у тебя в семье? Я вынуждена спросить об этом, потому что ты, кажется, всерьез намерен создать этот сандвич с моим сыном посередине.

Какое изящное сравнение, хотелось ему съязвить. Но перед ним была мать Карло, и он не мог не сказать правды.

— У Андреа, — медленно проговорил он, — повышенная требовательность к эмоциональному комфорту. Все хорошо до той поры, пока я могу его создавать.

— А не кажется ли тебе, что прежде надо было поговорить с ней, а потом уже нервировать меня всем этим?

— Я уже поговорил. — Пэйджит сделал паузу. — Самое подходящее слово для определения ее реакции — «отстраненность».

Мария нахмурилась:

— В таком случае рассчитываю, что ты откажешься от своего намерения и вернешься к прежней жизни.

— Невозможно. Я слишком много времени провел с Карло. Пусть я покажусь жестоким, но Андреа не вправе принимать за меня это решение. Если же она поступит так и Карло пострадает, нашему супружеству конец. Я ей об этом сказал.

Мария рассматривала его лицо. А между тем день сменился вечером и облик толпы определяли мужчины и женщины в деловой одежде. Официант явно ждал, что они либо будут пить вино, либо уйдут. Пэйджит игнорировал его.

— Нет, я против, — наконец заявила она.

Он возмутился:

— Но почему?

— Потому что как только Карло появится у тебя, твой брак можно считать расторгнутым. И ты станешь отцом-одиночкой, который обременен маленьким сыном и мучается по поводу развода. Карло будет чувствовать себя виноватым, а ты в глубине души будешь сердиться на него. — Взгляд Марии сделался твердым. — Чем эта жизнь лучше той, которую я смогу обеспечить ему через пару лет?

— Честно?

— Конечно.

— Он в горе — по причине, о которой я рассказывал тебе по телефону, ты превосходно ее знаешь. — Пэйджит заговорил совсем тихо. — Кроме того, для этого мальчика я буду хорошим отцом. Если бы я не был в этом уверен, я бы не сидел сейчас здесь.

Мария вздохнула:

— Уезжай домой, Крис. Сохрани свою семью. Через два года я избавлю Карло от моих родителей. Я же сказала тебе, когда он родился, — ты уже достаточно сделал для меня.

Пэйджит посмотрел ей прямо в глаза со всей твердостью, на которую только был способен:

— Вот мы и подошли к завершению нашей дискуссии.

После небольшой паузы Мария спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Бумаги, которые я подготовил. Они дают мне право на законном основании стать опекуном, и есть у меня, разумеется, довод, чтобы убедить тебя подписать их. Ради деликатности сошлемся на «профессиональные соображения».

Ее глаза едва заметно расширились:

— Ты шутишь.

— Как и многие женщины, ты большое значение придаешь карьере. Взглянув правде в глаза, замечаешь несовместимость карьеры с материнством и тогда приходишь к выводу, что можно отвести более значительную роль отцу. То есть мне.

Она холодно улыбнулась:

— Ты, кажется, забыл, Крис, что «профессиональными соображениями» руководствуюсь не только я, но и ты.

— Это не так. Мы не в одинаковом положении. Прежде всего, как ты когда-то любила подчеркивать, я богат. — Он резко наклонился к ней через стол. — Семь лет назад я не стал терзаться. И теперь не проклинаю то, что со мной случилось. И буду сидеть здесь до тех пор, пока ты не скажешь мне, что безропотно принимаешь выпавшее на твою долю. — И, откинувшись назад, спокойно закончил: — А пока я жду, можно будет выпить бутылочку вина.

Оба замолчали. Странно наблюдать, подумал Пэйджит, как застывшая на ее лице улыбка постепенно становится улыбкой презрения. И в этот момент он услышал:

— Ты на самом деле ублюдок.

Пэйджит почувствовал усталость.

— Это не так, — медленно проговорил он. — Мне совсем не хочется поступать таким образом. И я ненавижу тебя за то, что ты вынуждаешь меня так поступать.

Мария медленно качнула головой.

— Твоя ненависть ко мне меня не удивляет. То, что тебе не хочется поступать таким образом, удивило бы меня, если бы я поверила в это. — Она не отрывала взгляда от бокала с вином. — Но совершенная неожиданность для меня то, что ты вообще делаешь это. Могла ли я семь лет назад предположить, что такой день наступит? Кто бы мог подумать, что ты захочешь растить его?

Пэйджит увидел, что она бледна.

— Сожалею. Но я действительно хочу этого. И если ты не согласишься, мы окажемся в суде, я буду потрясать свидетельством о рождении Карло и добиваться отцовских прав всеми средствами. Любыми средствами. Тебе от этого ничего хорошего ждать не приходится. Карло тоже, и никому на свете.

Глаза Марии на мгновение закрылись.

— Несомненно.

— Несомненно, — тихим эхом повторил он. — И поверь: я так и сделаю.

— О, в это я верю. — Ее голос стал тихим и слабым. — Бумаги, конечно, с тобой.

Кивнув, Пэйджит открыл портфель и разложил бумаги на столе. С тщательностью юриста, которым она когда-то была, Мария перечитала их.

— Какое имя ты намерен дать ему? — спросила она. — Не думаю, что имя «Карло» надо менять.

— Карло Пэйджит.

Она взглянула на него:

— Карло Карелли Пэйджит.

— Хорошо.

Быстро, почти небрежно, она расписалась.

— Ты знаешь, — спросила она, — что Карло любит черничные вафли?

Пэйджит помотал головой; удивительно, подумал он, какое мучительное ощущение, просто ужасное.

— Ладно. Он сам тебе скажет об этом.

Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд — боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.

Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.

— Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.

Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.

10

Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было.

— Тебе надо послушать, — сказал Брукс.

Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости.

— Где вы нашли это? — спросил Пэйджит.

Шарп подалась вперед.

— В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, — резко ответила она. — За каких же дураков вы нас принимали!

— Не за дураков, Марни, за шизиков.

Она поджала губы:

— Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит.

Пэйджит старательно сохранял самообладание.

— С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти?

— Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. — Шарп помедлила. — Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли — прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно.

— Это бездоказательно, — резко произнес Пэйджит. — Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад — работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения.

Брукс поднял руку, призывая к спокойствию.

— Надо послушать кассету.

Пэйджит кивнул:

— Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, — я сам.

— Считай, что мы объяснились. — Брукс положил палец на кнопку. — Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.