Степень вины - Ричард Паттерсон

Он перевел взгляд с Шарп на прокурора.

— Что касается этой кассеты — ее содержание никогда не будет оглашено, по крайней мере на суде, и вы это прекрасно знаете.

Шарп покачала головой:

— Только в том случае, если Мария Карелли сама нас к этому не вынудит и если ее защитник не сделает ни единой ошибки. И вы, несомненно, понимаете, что не можете им быть.

Пэйджит улыбнулся:

— Так вот чего вы хотите — отстранить меня от дела.

Она нахмурилась:

— Вы придаете слишком большое значение собственной персоне. Речь идет не о том, кого бы я предпочла видеть на стороне защиты, есть этика. Это не случай Марии Карелли, это случай ваш и Марии Карелли и, возможно, вашего сына. И, как мне кажется, вы знали об этом с самого начала. Я не хочу даже перечислять связанные с этим этические проблемы.

Он обернулся к Бруксу:

— Здесь обсуждается случай с Марией, не со мной. Меня не в чем обвинить, мне не о чем свидетельствовать. И я сам, а не вы буду решать, представлять ли мне ее интересы.

Прокурор покачал головой:

— Положение твое очень щекотливое. Две недели назад ты говорил нам, что у Марии Карелли не было иных мотивов для убийства Ренсома, кроме самообороны. Мотив есть — у Ренсома была кассета, которая, как Мария сама выразилась, способна погубить ее. — Он кивнул в сторону своей сотрудницы. — У меня есть заключение медэксперта, руководителя группы изнасилований, о том, что случай не имеет ничего общего с изнасилованием, если не считать того, что твоя клиентка пытается сослаться на него как на прикрытие. Если это подтвердится, мы выходим на умышленное убийство.

— И тем не менее, — возразил Пэйджит, — представить это присяжным как мотив вряд ли удастся. Закон о врачебной тайне распространяется и на эту кассету. Ни один судья, если он в здравом уме, выслушав заверения Стайнгардта о том, что содержание кассеты останется в тайне, не позволит вам представить ее присяжным.

— Мы выслушали ваши доводы, — вмешалась Шарп. — Послушайте теперь наши. Сомнений в том, что Карелли убила Ренсома, нет, вопрос один — почему. По данному делу у нас есть, во-первых, кассета с записью допроса, проведенного Монком. Затем Лиз Шелтон представила свое заключение о том, что Ренсом не мог погибнуть так, как рассказывает Карелли, что факты свидетельствуют о попытке ввести следствие в заблуждение, в том числе путем нанесения повреждений мертвому телу. Служащий отеля и постоялец, видевшие ее, дают нам еще парочку доказательств ее лживости. Она поймет, что разоблачена, и мы свое дело сделали.

Шарп помолчала, чтобы оттенить заключительную фразу:

— Ни разу не упомянув Стайнгардта.

— Да, не упомянув, но оставив многое неясным. Я подаю ходатайство — судья не примет дело, и разойдемся по домам.

Она сделала предостерегающий жест рукой:

— Вы подаете ходатайство и проигрываете. Случай с Раппапорт отбрасываем, поскольку она соглашалась на все, чего от нее хотел Ренсом. И для вас остаются только две возможности. Первая — вы доказываете, что многое осталось неясным, предоставляя Карелли возможность держаться в тени, присяжные будут немало удивлены тем, что ваша мужественная феминистка прячется за спину своего защитника. И вы, как и я, несомненно, понимаете, что эта позиция рискованная. Вторая возможность в том, чтобы Мария сама защищала себя, давая показания, и я смогла бы провести перекрестный допрос. Возможно, хотя я в этом сильно сомневаюсь, она сможет разъяснить все несообразности, выявленные после ее беседы с Монком, экспертизы Лиз Шелтон и двух свидетельских показаний. И врачебная тайна не запрещает мне спросить ее: была ли она пациенткой доктора Стайнгардта, почему она не сказала об этом Монку, и не было ли у Ренсома кассеты, способной привести к краху ее карьеры.

— Если на последний вопрос, — закончила Шарп, — она ответит «да» — она проиграла. А скажет «нет» — это будет просто анекдот. Потому что судья уже знает, что она лжет, и, я больше чем уверена в этом, даст мне возможность разыскать эту кассету.

Странно, подумал Пэйджит, эта безжалостная женщина заставляет его вспоминать, какой пронзительной болью полон сон Марии, а не о том, как расчетливо-холодна ее ложь.

— А поскольку, — спокойно добавил он, — кассета пока не найдена, прямой резон дать о ней материал в утренние газеты.

Шарп пожала плечами:

— Я не отвечаю за то, что они печатают.

— Ну почему же? — Голос Пэйджита был резок. — Последний раз должны были бы отвечать. — И он холодно продолжил: — Если вы играете в какие-то свои игры с этой кассетой, в любые игры, Мария здесь ни при чем, хотя для нас она — ходячий анекдот. Поэтому для начала я объявлю о нарушении процессуальных норм, а потом прижму вас к стене.

Шарп вспыхнула.

— Теперь понимаю, — воскликнула она, — почему вы хотели утаить уже найденную кассету.

— Понимаете? Тогда вам не стоит затруднять себя, оказывая мне хоть какое-то доверие. — Пэйджит обернулся к Бруксу: — И ты не веришь?

— Нет. — Видно было, что он чувствует себя неловко и с удовольствием оказался бы сейчас в другом месте. — В этих обстоятельствах — нет.

Пэйджит помедлил:

— В каких обстоятельствах?

— Мы обвиняем ее в умышленном убийстве. — Брукс покачал головой, как будто впервые услышав эту дурную весть. — У нас нет выбора.

Боковым зрением Пэйджит увидел триумф на лице Шарп. Он был ошеломлен.

— Это ошибка.

— Ошибкой будет отказ, — снова подала голос Шарп, — отказ от соглашения с нами.

— Соглашения?

Она кивнула:

— Ваша клиентка сознается в непреднамеренном убийстве, а мы предлагаем вынести самый мягкий приговор. Несколько лет тюрьмы, зато эта кассета никогда и нигде не будет фигурировать.

Брукс подался вперед:

— Подумай об этом, Крис. Это избавит мисс Карелли от гораздо худшего.

Не теряй головы, сказал себе Пэйджит.

— И вам, конечно же, не придется опасаться политических последствий из-за нежелательной реакции на вашу мягкость по отношению к Марии. Не говоря уже о том, что позор семьи Кольтов остается совершенно незамеченным.

Прокурор всем своим видом выражал спокойствие.

— Я предпочитаю верить, что справедливость восторжествует. И скажу без обиняков — меня вовсе не волнует «нежелательная реакция», как кому-то представляется. Что касается обид семьи Кольтов, я приложу все усилия, чтобы доказать, что кассета Лауры Чейз не имеет никакого отношения к делу и должна исчезнуть. — Он развел руками. — Кроме того, не думаю, что судебное разбирательство желательно для кого бы то ни было — для мисс Карелли, для тебя, для твоего сына. Поговори с ней, Крис, и приходи ко мне. Пока я не услышу от тебя ответа, мы не будем предъявлять обвинение, а если она подпишет признание, мы столкуемся.

Пэйджит подумал, что окружной прокурор обходится с ним, как с каким-нибудь адвокатом клиента, безусловно виновного в преступлении, но не очень тяжком. Такой оборот дела ошеломил его. Он встал.

— Речь идет не о месячном пребывании на курорте. Для Марии это означает: жизнь кончена, и она это, несомненно, поймет.

— Если бы ее осудили за тяжкое убийство первой степени, — проговорила Шарп, — это был бы действительно конец жизни. По сравнению с этим то, что мы предлагаем, — возможность обретения покоя, и только. Объясните ей.

Пэйджит обернулся:

— Вы не могли бы записать это для меня? Боюсь упустить хотя бы слово.

Шарп молча встала и открыла дверь. Сей жест означает: извольте удалиться, сказал себе Пэйджит.

— Счастливо, — кивнул он Бруксу и прошел в дверь.

Шарп вышла за ним и закрыла дверь, чтобы Брукс не услышал ее слов.

— Когда вы впервые появились здесь, — ровным голосом произнесла она, — я испытывала к вам некоторую симпатию, хотите верьте, хотите нет. Теперь понимаю: вы совсем не тот человек. И хочу, чтобы вы знали: заняты вы не тем, делаете это не для той женщины, и случай этот для вас неподходящий. Как раз это-то я и намерена доказать.

Повернувшись, она гордой поступью направилась в свой офис, и каблучки ее туфель выстукивали дробь на полу.

11

— Крис знал? — спросил Стайнгардт.

Пэйджит сидел в офисе один, и мысли его были заняты ненайденной кассетой.

Он был уверен: началось это той ночью в Вашингтоне, пятнадцать лет назад. Когда Мария помогла ему ускользнуть в аэропорту от людей Ласко. В ту ночь они застали Джека Вудса за обыском стола Пэйджита, как раз в ту минуту, когда он извлек оттуда докладную записку, ставившую крест на судьбах Уильяма Ласко и президента. Докладную записку погибшего. Свидетеля, которого Ласко приказал убить, человека по имени Алек Леман.

Пэйджит помнил, как от изумления лицо Вудса окаменело на мгновение. Потом выражение высокомерия снова появилось на нем. Сломанный нос придавал этому лицу некоторую свирепость.