Степень вины - Ричард Паттерсон

— В конце концов я разыскал ее в Риме — ты мог видеть Марию в вечерних новостях, когда «Красная Бригада» убила Альдо Моро[22]. Дела у нее идут хорошо, она говорит: еще пару лет — и она снова в Нью-Йорке и тогда избавит Карло от своих родителей.

— Но тогда ему будет уже девять лет.

— Да. — Пэйджит нахмурился. — Я брал его табели в школе, смотрел оценки. Успеваемость ухудшается.

— Дело не в способностях, Крис. Сказывается все — самолюбие, необщительность, даже то, что мальчик чувствует себя нескладным, неуклюжим. Следующие два года станут критическими. — Колвин позволил себе закончить на раздраженной ноте. — Да понимает ли мать, к чему придет ее сын? Есть ли у нее какие-то определенные намерения относительно него?

Пэйджит пожал плечами:

— Думаю, она собирается найти au pair[23]. Предпочтительно такую, которая достаточно владеет английским.

Колвин снова сел; на лице его было выражение напряженного внимания.

— Извини меня, Крис, но, думаю, наша дружба дает мне право на какие-то вольности, недопустимые с обычными пациентами. Как получилось, что у таких умных, искушенных в житейских делах людей, как ты и та женщина, которую я видел во время слушаний по делу Ласко, все закончилось нежеланным ребенком?

Фраза «нежеланный ребенок» резанула слух Пэйджита, болью отозвалась в душе: ему представился Карло в полном одиночестве у телевизора.

— Понимаю, почему ты обычно не позволяешь себе таких вольностей. Люди твоей профессии не вправе будить в клиентах чувство вины.

— Вины? Вид у тебя несчастный. — Голос Колвина смягчился. — Это уже отчасти ответ на мой вопрос.

— В детстве я страдал от одиночества и, став взрослым, не хотел иметь детей. — Пэйджит сделал паузу. — Последние четыре дня я вспоминаю то, что сам когда-то пережил.

Колвин подался вперед:

— Тебя удовлетворяет такой ответ? Я имею в виду, для себя самого?

— Избавь меня, Ларри! А то чего доброго ты вытащишь свои картинки, станешь выяснять, отличаю ли я руки от ног и могу ли объяснить, почему дым выходит через трубу.

— Избавь меня от этих остроумных эскапад, договорились? Именно сейчас ты можешь упустить Карло. Пойми, приятель, ведь это важно именно для тебя.

Пэйджит слабо улыбнулся:

— Боже мой, ты снова заговорил по-человечески. Я мог бы и чаще заводить «нежеланных детей».

Колвин в раздражении тряхнул головой:

— Перестань, Крис!

— Хорошо, — проговорил Пэйджит. — Суть в том, что, будь моя воля, Карло никогда бы не родился. Поверь, мне неприятно, что так получилось, еще больше у меня переживаний из-за того, в каких условиях он живет. — Помолчав, он тихо добавил: — Что касается Марии — она хотела ребенка из каких-то своих соображений. То есть рождение Карло служило какой-то цели.

Колвин взглянул недоуменно:

— Что ты имеешь в виду?

Пэйджит помедлил.

— Это касается личного. Сугубо.

Колвин внимательно изучал его лицо.

— Хорошо, — наконец отозвался он. — Вернемся к сегодняшнему дню. Ты рассказал об этом своей жене, Андреа?

— О последних днях — ничего, она сейчас в турне, в Европе. В общем и целом Андреа относится к факту существования Карло как к явлению другого мира; наверное, из-за того, что это ей неприятно. Отрешение — так, я думаю, это называют.

Колвин, казалось, собирался задать вопрос, но не задал. Потом поинтересовался:

— На твой взгляд, Мария имеет ясное представление о том, как живется Карло?

Как объяснить, подумал Пэйджит, что Марии это так же известно, как и ему, но не вдаваясь в подробности, которые Колвину знать необязательно?

— У Марии есть обо всем ясное представление, — ответил он. — Просто она не может это прочувствовать так, как я или ты.

— Из того, что ты рассказал, я понял: она презирает своих родителей и люто ненавидит все, связанное с детством.

— Верно. После того как я смог лично познакомиться с обстановкой в доме Карелли, я просто поражен тем, как многого она смогла добиться в жизни. Но, чтобы стать тем, кем она стала, Марии пришлось лишиться многого из того, что она имела. Сегодняшняя Мария очень целеустремленный человек, у которого все разложено по полочкам. Переживать тяжелые случаи не в ее характере, она о них просто забывает. Это ее закон. Уяснив, что в правилах ее родителей вести интриги, она плетет свои, спокойно делает любую дьявольщину, не заботясь ни о ком. Если у тебя есть цель, Мария скажет: добивайся ее во что бы то ни стало. Не распускай нюни и не смей мне жаловаться. Она настолько практичный человек, что жалость и сострадание ей неведомы. Подобно большинству людей, что всем обязаны только себе, трудности, которые она преодолела, успехи, которых она добилась, позволяют ей брать на себя роль исполнителя приговоров над теми, кто обречен на гибель по социально-дарвинистским законам. — Пэйджит помедлил. — Хотя я думаю, что, судя́ и обвиняя мир, она никогда не придет к суровому моральному осуждению самой себя.

Слушая Пэйджита, Колвин продолжал разглядывать его лицо.

— Кажется, ты хорошо разобрался в ней, — наконец сказал он, — за то недолгое время, что вы были вместе.

Пэйджит невидящим взглядом смотрел в окно.

— Я очень долго размышлял о Марии Карелли.

— Она о чем-либо просит тебя?

— Хуже: она ничего не хочет брать от меня. Не знаю почему.

Колвин задумался.

— О'кей, — проговорил он. — Но почему же она не хочет понять положение Карло?

— Очень просто: где-то в глубине души Мария убеждена, что Карло в состоянии все это выдержать. Раз она сама это выдержала.

Несколько минут Колвин размышлял.

— А ты в это веришь?

— Нет, — ответил Пэйджит. — Про Карло не скажешь, что он — клон[24] Марии. В нем заложено нечто иное.

Колвин молчал. Потом подошел к Пэйджиту. Два друга стояли рядом, смотрели в окно.

— Ты прав, — произнес Пэйджит. — Город великолепен. Я влюблен в него с той университетской поры, когда ты впервые показывал его мне.

Колвин повернулся к нему:

— Что ты собираешься делать?

— Ни малейшего представления.

Закрывая собой дверь, Джон Карелли решительно заявил:

— Ты его не увидишь.

— Почему?

— Потому что это мой дом. — У него был неприятный голос. — Меня тошнит от того, что ты крутишься здесь.

— В следующий раз буду встречаться с ним в другом месте. Карло дома?

Карелли скрестил руки на груди.

— Думаешь, раз обрюхатил мою дочь, то получил какие-то права? Да любой может сделать девку беременной, если она ему даст. Но от этого он не станет ни отцом, ни мужчиной.

Пэйджит в упор смотрел на Джона. Спокойно заметил:

— Как вы правы!

У старика побагровело лицо.

— Ты богатый избалованный мальчишка. Карло никогда не будет таким же, как ты, — или как Мария!

В этом доме способны лишь осуждать, подумал Пэйджит. И только глазами старых Карелли будет смотреть на себя Карло: сын порочной женщины, лишний рот, ребенок, недостойный того, чтобы его любили и холили.

— Вы когда-нибудь задумывались над тем, — спросил он, — каким станет Карло, когда вырастет? Или для вас ненависть к дочери важнее любви к внуку? Хотя я вас достаточно узнал, мистер Карелли, — на любовь вы не способны. — Пэйджит сделал паузу. — Если бы это было не так, вы бы поняли: грех Марии не в том, что она спала со мной, а в том, что оставила сына с вами.

Джон Карелли поднял руку, намереваясь влепить пощечину. Пэйджит перехватил его запястье и вдруг почувствовал смертельную усталость.

— Извините, — мягко произнес он. — Я не имел права так говорить. Я ведь пришел только попрощаться.

Хозяин дома медленно опустил руку.

— Оставь его. Ты и так принес слишком много зла, попусту взбудоражив Карло. А теперь уходи.

— Папа?

Это был Карло — стоял за спиной деда, в прихожей. Оставил свою телевизионную передачу; из гостиной слышались бестелесные голоса Джона и Понча. Мальчик смотрел на него снизу вверх глазами, формой повторявшими глаза матери, и цвета такого же голубого, как глаза самого Пэйджита. «Северо-итальянские рецессивные[25]» — так назвала их Мария, тем самым отвергая напрочь какое бы то ни было отцовское участие.

— О, Карло! — воскликнул Пэйджит и взглянул на Джона Карелли.

— Пять минут, — пробурчал тот. — Потом вызываю полицию. — И отошел в сторону.

Пэйджит присел на корточки рядом с Карло.

— Будешь смотреть со мной? — спросил мальчик.

— С удовольствием бы. Но не могу.

Даже сам он почувствовал пустоту сказанного.

— Уезжаешь?

— Да, надо ехать.

— Почему?

— Я должен быть дома. — Пэйджит помолчал, подыскивая слова. — Я живу в Калифорнии, там, где живут Джон и Понч.