Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика

Что ж, поделом. Но внутри клокотала такая злоба. Кипучая, едкая, как кислота. Амели вскинула руку, обрушивая на гладкую щеку. Еще и еще. До тех пор, пока не зажгло ладонь. До тех пор, пока вся обида не вылилась физическим усилием.

А он терпел. Будто сам превратился в статую, которую можно было колотить до вечера. Но что могла Амели своими тонкими слабыми руками? Ее удар — все равно что прилетевший с порывом ветра древесный лист. Она с какой-то мальчишеской яростью толкнула Феррандо в грудь:

— Ты получил, что хотел?

Он кивнул:

— Вполне.

— В таком случае, я ухожу отсюда. Меня не удержишь ни ты, ни твое колдовство! Слышишь? Не удержишь!

Но слова не вызвали возмущения. Феррандо набросил через голову сорочку, вдел руки в рукава:

— Тебя никто не собирается держать. К чему такая спесивая неудобная жена? Платья и драгоценности можешь оставить себе.

Амели нашарила взглядом пюпитр со стопкой книг, и просто столкнула. Глупый бесполезный жест. Хотелось открыть его шкаф, выхватить склянку, расколотить. Но он не допустит.

— Носи все это сам!

Она выбежала из лаборатории, и как была, босая, в одной сорочке поспешила в свои покои.

На глазах изумленной Мари Амели пошарила рукой за комодом, достала свой портрет. Пару мгновений смотрела, будто решалась. Потом смяла с остервенением в тугой ком и швырнула в камин.

— Мари, одеваться!

Гордость гордостью, но расхаживать по улицам в сорочке она попросту не могла.

— Что подать, госпожа?

— Без разницы.

Горничная не спорила, вернулась с голубым платьем. Амели стояла, поджав губы, прямая, как палка. Ждала, пока Мари затянет корсет, и была благодарна за то, что та молчала. Разговоров сейчас совсем не хотелось.

Тихонько толкнулась дверь, и Амели увидела на пороге тетку Соремонду. Та в первый раз пришла сюда. Тетка безотчетно вытерла чистые сухие руки чистым передником, сделала несколько шагов:

— Не горячилась бы ты, госпожа, — прозвучало несмело, виновато. — Остынь, поразмысли.

Амели шагнула навстречу, задирая подбородок. Тесемки выскользнули из рук Мари, и корсет ослаб.

— Чего вам, тетушка.

Соремонда была непривычно бледна. Плотное лицо ее казалось испуганным:

— Охолонись, подожди.

— Подождать? Чего? Пока вы новую ложь выдумаете? Вместе с вашим племянником.

— Он, может, и не прав. Но я тебе не лгала. Может, не всю правду сказала, но ни словом не солгала.

Амели вернулась к Мари, и та вновь взялась за корсет.

— Я верила вам. Думала, человека вижу. Да нет в этом доме людей. В Орикаде больше настоящего, чем в вас!

Тетка едва не рыдала:

— Не бросай его, милая. Как ты появилась, он другим стал. Ты нужна ему.

Амели рассмеялась:

— Не бросать? Побойтесь Создателя, тетушка! В уме вы? Никто ему не нужен, кроме его статуй. Винитесь — в то, может, поверю. А уж больше ни во что.

— Госпожа…

— Подите вон, тетушка. Уж, полагаю, могу вам это сказать. Да и какая я вам госпожа? Вон! Чтобы не видеть вас больше никогда!

Соремонда поникла, плечи опустились. Она развернулась и молча вышла. Амели смотрела, как за ней закрывается дверь, и глотала слезы, которые душили. Не время для слез. Все потом. Дома.

Наконец, дома.

Мари закончила с туалетом и стояла, хлопая глазами. Она ничего не понимала. Амели взглянула на нее:

— Прощай, Мари.

— Прощайте, барышня.

Амели беспрепятственно вышла из дома на террасу, сощурилась на солнце, и пошла по аллее в сторону ворот. Они пропустят — она не сомневалась. Все кончилось. А люди… всего лишь люди, на которых найдется такая же человеческая управа.

Глава 45

Все кружилось, будто в бреду. Во сне. Амели не помнила, как миновала ворота, как спускалась с холма к реке. Лишь сторонилась людей. Нарочно пошла узкими, как чулок, переулками, которые петляли до самой воды. Нагромождение лепившихся друг к другу строений; над щипцами крыш, похожими на уродливые хищные зубы, виднелась ломаная полоска ясного неба. Амели не понимала, что собирается делать. Хотела просто побыть в одиночестве, отсидеться на берегу до темноты. Она не представляла, как появится на улице у дома, у всех на виду. Как постучит в дверь. Как посмотрит в глаза матери. Что скажет?

Теперь накатывала паника, которую хотелось выплакать. В переулках несло вином и мочой. Смрадным чадом из открытых дверей. Так, что хотелось прокашляться. Но страха не было, он остался за воротами. Была пустота, будто внутри выскребли луженым медным черпаком. Будто от всего света Амели отделяла толстая стеклянная перегородка. Все видно, все слышно, но не достать. Если протянуть руку, пальцы коснутся лишь гладкой холодной поверхности.

Здесь и не здесь.

Амели спустилась к старому причалу, заросшему камышом. Прогнившие сходни скрипели под ногами, предательски прогибались под весом тела и поскрипывали. Башмаки быстро намокли. Здесь, у старой пристани, под высокими, покрытыми плесенью сваями жилых домов стояла полузатопленная баржа. Прогнившая, плотно завязшая в глинистой насыпи. Сколько себя помнила Амели — баржа всегда здесь была. Лишь с каждым годом все глубже врастала в сероватый ил, оседала, как старый дом. Порой они забирались сюда с Эн, совсем девчонками. И представляли, будто они смелые моряки, которые разворачивают паруса и отправляются в плаванье по реке, которая непременно вынесет в бескрайнее синее море. Навстречу необыкновенным приключениям. Даже из старой отцовской книги вычитали названия мачт и парусов и важничали, громко ставя воображаемый грот и марсель. Старались орать так, чтобы было слышно на противоположном берегу.

Баржа была осколком детства, тайным убежищем. Поводом для фантазий. Тогда казалось, если прислушаться, можно услышать звон стекла в корабельных фонарях, а бой часов на башне мнился судовым колоколом.

Амели не была здесь много лет. Корма вросла в глину, нос приподнялся, будто подпирал огромным пальцем невидимый великан. Все вокруг поросло камышом. Теперь это место совсем не напоминало романтическую сказку. На самом носу виднелся посеревший от влаги стожек соломы. Валялось тряпье, рваная рыбацкая сеть, из-под соломы виднелся кусок старого сукна. Валора неизменно выносила под сваи фруктовое гнилье, которое летом неизбежно бродило, и здесь неумолчно гудела мошкара.

Амели пробралась на самый нос, за стожек, села прямо на доски, не боясь замарать платье, обхватила руками колени. Смотрела на левый берег Валоры, залитый летним солнцем, и беззвучно ревела. Будто смотрела в замочную скважину на чужую жизнь.

Она сама не понимала, что стряслось. Как случилось. Сейчас все произошедшее не укладывалось в голове. И чудовищный обман отошел на второй план. Обиду вытеснила отчаянная жгучая вина и пожирающий стыд. Амели смотрела на горящий на солнце шпиль собора святого Пикары, видневшийся на самом краю мыса, и содрогалась всем телом. Она согрешила. Создатель по своей милости избавил ее от греха, будто в насмешку, горьким уроком, но в мыслях, в намерениях, в желаниях… она согрешила. Она клялась перед богом и людьми. При матери. При отце. Но, отдаваясь собственному мужу, отдавалась другому мужчине.

Сейчас все это казалось диким, невозможным, немыслимым. Амели задержала дыхание, прижала ладони к лицу, покачала головой: было ли все это ее истинным желанием? Феррандо может все: внушить, заставить, подчинить волю, подчинить тело. Уж ей ли не знать! Так сколько во всем произошедшем было самой Амели? Сейчас, когда она была совершенно свободна от давления окружения, она отчетливо понимала, что едва ли самовольно решилась бы на измену. Даже если бы отчаянно захотела этого глубоко в душе.

Глупо было бы отрицать, что Нил был ей симпатичен. Простотой. Тем самым обыкновенным теплом, которое заставляет человека тянуться к человеку. Он казался настоящим, понятным. Тем, с кем можно запросто поговорить, посидеть рядом, поспорить. Тем, с кем можно просто помолчать и не чувствовать вины. Не таков ее муж. Совсем не таков. В присутствии Феррандо Амели была напряжена, как струна, будто каждое мгновение ждала ножа в спину. Боялась даже дышать. В такой ситуации прикипеть душой к тому, с кем легко и понятно, казалось таким естественным. Порой казалось, что она пыталась уйти от реальности, а порой все представлялось отчаянным осознанным вызовом. Но никогда, даже в самых смелых фантазиях, Амели не помышляла дойти до такой крайности. И разве можно было ждать подвоха от человека, способного создавать такую красоту.