Его нельзя любить. Сводные - Мария Николаевна Высоцкая

стучит кровь. Я так ее хочу, так сильно ее хочу. Это не ограничивается похотью, это уходит корнями куда-то намного глубже.

Никины стоны превращаются в легкие хрипы, пока я осыпаю поцелуями ее губы, щеки, подбородок, шею. Скольжу ладонями под футболку, сжимаю грудь через лифчик.

Дыхание учащается. Перед глазами все еще пелена.

Мой язык находит чувствительное местечко на ее шее, а пальцы оттягивают чашки бюстгальтера вниз.

Ника кусает свои пухлые манящие губы. Чуть выгибает спину, издавая протяжный тихий стон. Барьер рушится. Я чувствую ее вдох, вижу широко распахнутые глаза.

Мы оба ходим по краю.

Никино дыхание учащается. Я наблюдаю за ее реакциями и дергаюсь, когда она снова вздрагивает. Именно в этот момент смыкаю пальцы на ее соске.

— Ненавижу тебя, просто ненавижу.

Ловлю ее шепот губами. Замираю.

Нерешительно провожу костяшками пальцев по ее влажной щеке.

— Ты самый ужасный человек, которого я знаю, Ян. Самый.

Ника качает головой и тут же подтирает кончиками пальцев капли слез на своих щеках.

Все вокруг снова поглощает мрак. Разжимаю пальцы, медленно убираю руки из-под ее футболки. Я чувствую, как она дрожит, еще не понимая, что меня самого потряхивает от всего произошедшего.

— Я не хотел…

Слов нет. Ничего нет.

Мне трудно говорить. И трудно на нее смотреть. А она смотрит. Прямо в глаза. С ненавистью и просто необъятным разочарованием.

— Прости, — опускаю взгляд к ее губам. Они мокрые не от поцелуев, а от ее слез. — Ника, все не так…

— Выпусти меня. Просто выпусти меня отсюда!

— Давай поговорим.

Как полнейший идиот хватаюсь за ускользающую надежду. Прекрасно понимая, что никаких разговоров не будет.

— О чем? — она давится нервным смешком. — О чем с тобой разговаривать? Ты исчезаешь и появляешься, когда хочешь! Ведешь себя так, словно я вещь, которую ты можешь бросить и подобрать в любое время.

На секунду прикрываю глаза. Отстраняюсь от нее.

В комнате тихо.

Ника сидит в кресле. Я на полу, рядом, практически на коленях перед ней.

— Ты обещал меня не обижать. Обещал, что… — она срывается на крик, но тут же замолкает. — Нам не о чем говорить. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Нам вообще больше незачем попадаться друг другу на глаза. Ты мне противен.

Она сглатывает и, отшатнувшись, с застывшим в глазах страхом поднимается на ноги.

Поднимаюсь следом. Снова действую на рефлексах. Хватаю ее за руку, и Ника тут же оглушает громким визгом.

Резко выставляю ладони вперед. Больше ее не касаясь.

— Я не хотел всего этого. Точнее, хотел не так. Послушай…

— Мне плевать.

Она прижимает руки к своей груди, делает шаг назад.

— Не подходи ко мне. Просто оставь меня в покое!

Дверь хлопает, впуская в комнату звуки музыки с первого этажа буквально на секунды.

Все не так. Не так!

23.2

Ты просто жалок, Ян!

Эта мысль посещает в ту же минуту, как за Никой закрывается дверь.

Она оставила о себе массу воспоминаний.

Ее запах все еще витает в воздухе. Какие-то сладкие, почти детские духи. Но у меня до сих пор руки дрожат от одной только мысли, что я ее трогал. Прикасался взаправду спустя три долгих месяца.

Вытаскиваю из пачки сигарету. Открываю настежь окно. Прикуриваю.

Горький дым оседает где-то глубоко в легких, приближая мою смерть. Это даже забавно — курить, бухать, а в итоге загибаться от непреодолимой тяги к какой-то девчонке.

В голове просто бредовое месиво. Мозг весело машет ручкой, превращая меня в овощ.

Ваша сраная любовь не что иное, как пиар-ход. Чума двадцать первого века.

Тру лицо, стараясь хоть немного отладить систему вентиляции собственного организма.

Ника Малинина. Беспросветная глупость. Мое личное проклятие.

Валяющийся на кровати телефон вклинивается в поток мыслей оглушающей бомбой. Медленно поворачиваю голову, будто прямо отсюда могу разглядеть имя звонящего.

Сигарету не тушу, только крепче затягиваюсь.

— Да, мам, — отвечаю с заминкой.

Я знаю, что у нее был рецидив. Возможно, не позвони мне отец с долгим монологом о том, что ее снова упекли в рехаб, я бы даже не вернулся.

— Ян! Ян, сыночек. Приезжай, мне плохо. Плохо. Я. Не знаю. Ничего не понимаю. Тут страшно. Так страшно. Где ты? Где? Больно. Ян. Ян!

У нее заплаканный голос. Речь быстрая. Несвязная.

Она срывается на слезы, кричит, шепчет. Меняет интонации со скоростью света.

— Где ты, мама? — выдыхаю. Снова затягиваюсь, рассматривая темный паркет под ногами.

Мнимое спокойствие вот-вот лопнет и расхерачит все в радиусе двух-трех метров к чертям.

Крепче сжимаю телефон, поглядывая в окно. Ночь, сука. Ночь. Где она вообще умудрилась найти свой телефон? Его же отбирают.

— Я дома. Дома…

— Дома? Как ты туда попала?

— Я ушла, ушла…

Она снова сбежала. Тушу сигарету, прикрываю глаза, зажимаю переносицу.

— Сейчас приеду. Никуда не выходи. Поняла меня?

— Да. Да. Скорее. Мне страшно.

Мама отключается, а я подвисаю. Слишком давно не слышал этот голос. Не слышал эти надрывные ноты, когда она на грани…

Куртку надеваю уже на лестнице. Просачиваюсь через толпу, которая собралась в моем доме, и прыгаю в тачку.

Пока еду к матери, конечно, превышаю скорость. Ее звонок держит в напряжении, расслабляюсь более-менее уже на территории жилого комплекса.

Бью по тормозам, но все равно сбиваю чертову урну. Бампер под замену.

Да чтоб тебя!

Бросаю тачку как есть и поднимаюсь на десятый этаж. Ключи у меня свои. В квартиру захожу громко, сразу оповещая, что это я.

Мама выглядывает из комнаты, смотрит на меня затравленным взглядом. Так всегда, если она прерывает лечение в середине курса.

— Ян?

— Да.

— Это точно ты?

— Точно.

Не разуваюсь. В квартире тот еще срач.

— Ты как?

— Страшно.

— Все нормально. Я рядом, — чуть развожу руки в стороны.

Мама еле заметно улыбается, а потом резко отскакивает назад. Прячется в гостиной. Иду туда.

В квартире творится полнейший хаос. Все валяется. Она разбила все вазы и посуду. Всадила в плазму туфлю, какого-то фига разворошила все горшки с цветами. Пол усыпан землей.

— Когда ты сбежала? — присаживаюсь на спинку кресла.

— Я ушла. Ушла. Они не имеет права меня там держать.

— Ладно, — киваю, складываю ладони перед собой. Жест успокоения. И для меня, и для нее. — Когда ты ушла?

— Вчера.

Вчера? И за это время отцу никто не позвонил? Не