Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

– Тебе понравилось, как я пана Топора угостил?

– Здорово это у тебя получилось!

Пан Гемба от удовольствия потер руки.

– Расцеловал бы я тебя, поп, будь ты родом получше. Но мои предки, которые по женской линии происходят от самого пана Тромбы, перевернулись бы в гробу, если бы увидели, что я на дружеской ноге с таким оборванцем, как ты. Матеуш, проклятый, дай выпить, а не то я корчму разнесу вдребезги.

Корчмарь поспешно принес новый жбан. Войтек придвинул кубок. Пан Гемба заглянул в жбан, понюхал и приказал хозяину и слуге поскорее убираться.

– Пей, поп, немного радости нам на этом свете осталось.

– Не пью я.

Шляхтич так и ахнул. Перекрестившись, он наставил ухо.

– Повтори, а то у меня с ушами что-то неладно.

– Не пью!

– Ты, наверное, заболел, отец? Беги-ка поскорее к коновалу, пусть он тебе кровь пустит.

– Пить не могу.

– Эй, почтенный поп, ты, я вижу, начинаешь со мной шутки шутить. Будешь пить – это я, пан Гемба, говорю тебе.

Квестарь нежно улыбнулся и развел руками:

– Не могу, путь мне лежит далекий.

– Не позволю! Такой обиды я не допущу.

– Ничего обидного в этом нет. Зато я охотно помогу тебе управиться с жарким.

– Пей из кувшина! Я приказываю! Жрать не дам, пока глотки не промочишь.

– Умру с голоду, а пить не буду.

– Смотри, преподобный, – пригрозил пан Гемба, – у меня есть довольно веские аргументы. Как, бишь, это будет по-латыни? Забыл! Ну-ка, пей, – шляхтич поставил кувшин перед квестарем. – Чтобы мне не пришлось повторять дважды.

Брат Макарий отодвинул вино.

– Не уговаривай, пан. Мне пора.

– Никуда не пойдешь! – рассвирепел пан Гемба.

– Не могу. Я должен бежать, за мной гонятся.

– Со мной тебе нечего бояться. Пан Гемба еще не забыл военного ремесла. – Тут шляхтич вынул саблю и взмахнул ею. – Эта верная подруга охладит каждого, кто не в меру горяч. Пей, брат!

Квестарь встал со скамьи и потянулся за мешком. Шляхтич подскочил к нему и приставил саблю к груди.

– Пей, – закричал взбешенный пан Гемба, подавая брату Макарию кувшин.

Квестарь затянул потуже веревку на животе.

– Да будет исполнена воля твоя, меня принуждают сильными аргументами, – сказал брат Макарий, усаживаясь за стол.

Затем он приложил кувшин к губам и не передохнул до тех пор, пока последняя капля не вытекла оттуда в рот. А пан Гемба все время стоял рядом с угрожающе поднятой саблей. Когда квестарь перевернул кувшин вверх дном в доказательство того, что требование шляхтича исполнено, тот положил саблю на стол и озабоченно спросил:

– Ну как, легче?

– Легче.

– Я так и знал.

Пан Гемба сел и приказал принести новое пополнение. Когда Матеуш выполнил его распоряжение, они вдвоем стали спокойно потягивать вино, и брат Макарий уже больше не уклонялся от наполненных кубков. Съели жаркое, прикончили барашка, специально для них зарезанного, и, кроме того, полакомились еще и уткой под соусом из красного вина.

Шляхтич, распустив пояс, блаженно посматривал в угол, где в объемистой печи с треском горели дрова.

– Я бы теперь съел что-нибудь повкуснее.

– Кто много ест, тот хорошо работает, – заметил брат Макарий.

– Что бы ты сказал, брат, насчет бобрового хвоста?

– Хе! Это такое лакомство, о котором и говорить не приходится.

– Матеуш, хам ты негодный, бобровый хвост есть?

Корчмарь бил себя в грудь, клялся, что бобры давно в округе не водятся, поэтому нет и их жирных хвостов.

– Подлая корчма, – отметил пан Гемба.

– Зато все остальное есть, – начал оправдываться Матеуш, – и птица, и дичь, и свинина.

– Пошел вон! – крикнул пан Гемба. – Смотреть на тебя противно. – Потом он повернулся к квестарю: – Страшные времена настали. Покушать и то нечего. Хвост бобровый стал редкостью. Раньше, бывало, бобров каждый день ели и ничего особенного в этом не видели.

Долго плакались они по поводу упадка Речи Посполитой, и каждое воспоминание спрыскивали из жбана, который без устали путешествовал между погребом и столом. Так они пили несколько часов подряд. Потом, кряхтя и охая, улеглись на скамьи. Пан Гемба поцеловал саблю и положил ее под изголовье. Квестарь удобно устроился на мешке, и оба быстро уснули.

Под утро в корчму ворвались слуги из замка. Перевернув с грохотом столы, они схватили квестаря, который начал кричать что было мочи, призывая на помощь пана Гембу. Но шляхтич спал как убитый. Лишь когда его стукнули скамейкой, он дико закричал:

– Порублю, ей-богу, порублю!

– Пан Гемба, спасай! – закричал упиравшийся квестарь.

– Порублю! – закричал шляхтич, не открывая глаз.

– Саблей их! – торопил брат Макарий, которого слуги тащили во двор, к большой телеге.

Наконец пан Гемба уселся на скамье и стал протирать глаза.

– Кого бьют? – спросил он, еще не придя в себя.

Квестарь рванулся к нему и в отчаянии закричал;

– Спасай, пан!

Шляхтич, видя происходящее, схватился за саблю. Он перепрыгнул через скамью и собрался было нанести удар ближайшему слуге, но в это время из полумрака появился Ясько и схватил его за руку.

– Не бей, ваша милость. Это приказ милостивой пани Фирлеевой.

– Пани Фирлеевой? – отшатнулся в изумлении пан Гемба.

– Так точно, самой пани Фирлеевой!

– Ясько! – радостно закричал квестарь. – Отпусти меня, да поскорее!

Слуга схватился за голову.

– Молчи, отец. Я должен выполнить приказ.

– Ясько, я тебе чертей напущу в брюхо, и ты лопнешь, болван, – переменил было тактику квестарь, но Ясько заткнул уши и, приказав слугам тащить квестаря, выбежал во двор.

– Спаси, пан, спаси! – брат Макарий отбивался ногами и пытался укусить слуг, вязавших его лыковыми веревками.

– Ну, раз пани Фирлеева… – пробурчал пан Гемба и вложил саблю в ножны. Потом он растянулся на скамье, закрыл лицо рукой и отвернулся к стене.

Матеуш из-за печи наблюдал за побоищем, он дрожал всем телом и бормотал вполголоса молитвы, которые должны были спасти его от дальнейших убытков. Слуги, выполняя такие поручения, всегда любили заглянуть в подвалы и выпить вволю. Но сейчас им, видно, было не до того, они быстро укатили, и небеса избавили корчмаря от новых страданий.

Квестаря уложили в телегу, и лошади не спеша тронули с места. Ясько сначала делал вид, будто не слышит, что ему говорит брат Макарий, но дорога была дальняя, рассвет еще не наступил, Ясько стало скучно, и он наконец отозвался:

– Должно быть, ты что-нибудь натворил, отец, милостивая госпожа страшно зла на тебя.

– Я? Овечки и те грешнее меня.

– Наверное, ты дьяволу большой друг, как говорил отец-настоятель.

– Верно, – рассмеялся квестарь, – вот сейчас дьявол тебе ноги повыдергивает, если ты меня не отпустишь, вот увидишь.

Ясько испуганно перекрестился, но отпускать квестаря не собирался.

– Отпусти, – просил квестарь, – будешь служить у меня до конца дней своих.

– Не отпущу, – тупо ответил слуга.

– Получишь все, что захочешь. Полные бочки мальвазии и муската, одет будешь, как воевода. Ну?

– Не отпущу! Жаль мне тебя, отец, но не отпущу.

– Ах ты, баран, висельник эдакий!

Квестарь, видя, что ничего не получается, начал рычать, словно с него кожу сдирали. Тогда Ясько натянул брату Макарию на голову его-же квестарский мешок, выбросив предварительно оттуда содержимое, которое слуги поделили между собой. А в мешке было несколько серебряных монет, кусок жареной баранины, игральные кости и голубая шелковая ряса. Ясько тщательно свернул ее и спрятал в телеге.

Ехали большаком на Кшешовицы – так велела милостивая пани Фирлеева. Ее приказ передал отец-настоятель монастыря кармелитов.

Глава девятая

Наступили погожие дни. Стояла золотая польская осень; поля, леса и сады были богато украшены темной зеленью и багрянцем. Созревшие плоды падали с деревьев на застланную листьями землю. Птицы сбивались в стаи. Скворцы готовились к отлету и плотной тучей закрывали солнце. Над прудами звенели комары. На господских токах глухо били цепы, и эхо разносило их удары по холмам. Мельничные жернова со скрежетом перемалывали полновесное зерно, в мешки сыпались мука и крупа. Обмелевшие речки, журча по камням, лениво несли воды к Висле. Урожай был отличный. Ярмарки гудели от ругани, от криков купцов, от глухих хлопков по рукам при заключении сделок.

Брат Макарий не мог любоваться красотами осенней природы: он сидел, сгорбившись, в хлеву, со связанными руками и ногами, а голова его была втиснута между коленями. Он дрожал от холода, так как сырость пронизала его до костей. Рядом с ним стояла на коленях в бочке молодая женщина – ведьма, которая напускала порчу на скот и, намазавшись волшебной мазью, летала на метле на Лысую гору, где непристойно развлекалась с дьяволами. Она была причиной длительного ненастья: как только ее изловили, небо сразу прояснилось, что было очевидным свидетельством прекращения колдовства. Ее крепко связанные руки и ноги были просунуты в отверстия, проделанные в бочке. Она была молода, и ей не хотелось умирать. Вот так, на коленях, она стояла уже несколько дней и не переставая кричала во все горло. Сначала она горячо молилась, потом стала грозить и ругаться. Квестарь закрывал уши, чтобы не слышать ее богохульных речей. Когда же он пытался ободрить несчастную добрым словом, она начинала плевать в него. Ведьма на суде во всем призналась и теперь ожидала прибытия из Кракова палача, который должен был исполнить приговор: сжечь ее живой на костре. Сельский суд в составе судьи и семи присяжных при участии шляхтича, чьей крепостной была женщина, учинил ей допрос. Прежде всего ее пытали водой: опустили на веревке с моста в реку. Если бы она утонула, всем было бы очевидно, что ее постигла заслуженная кара за колдовство. Но она не утонула, юбки наполнились воздухом и удержали ее на поверхности воды. Тут всем стало ясно: не тонет – значит, ведьма! На суде она не пролила ни одной слезинки, поэтому выдвинутое против нее обвинение было признано правильным, а донос соседки, в религиозном пылу обвинившей ее перед паном в близости с дьяволом, – справедливым. Суд отказался от дальнейшего применения пыток: она призналась во всех своих богомерзских делах сразу же после того, как ей показали, как таких баб огнем побуждают рассказывать правду. До этого она пробовала упираться, но тогда палач переломил ей руку, а потом повел в кузницу, где она должна была взять голыми руками раскаленное железо и пронести по деревне, она подтвердила все, в чем ее подозревали, не дожидаясь ни забивания гвоздей под ногти, ни колесования. Доказательства были исчерпывающими. Ради сохранения скота и урожая ведьму надо было лишить жизни.