Это было в Дахау. - Людо ван Экхаут

Он привел меня к двенадцатому блоку, и мы крепко пожали друг другу руки.

– Спасибо, товарищ! Возможно, когда-нибудь увидимся. (И мы действительно увиделись в мае 1963 года на международной встрече узников Дахау. Мы узнали друг друга, обнялись как братья. С тех пор я ежегодно езжу к нему в Лодзь, а он с семьей бывает у меня в гостях.)

26 апреля на лагерном плацу собрали всех русских, немцев и евреев. Рассказывали, будто их загнали в вагоны на станции Дахау, где они и пробыли до прихода американцев,- в живых остались единицы.

27 апреля приказали явиться на плац всем полякам, чехам, французам и бельгийцам. Многие почувствовали опасность и спрятались в бараках. Однако тысячи людей явились на плац. Потом их куда-то вывезли. В лагере ходили слухи, будто их высадили прямо в поле и расстреляли.

После этого никто уже не выходил на плац.

28 апреля в Дахау прибыл последний транспорт из Бухенвальда. Бухенвальд был освобожден 11 апреля, значит, несчастные находились в пути более двух недель без пищи и воды. Погибло около 2600 человек. Оставшиеся в живых были похожи на мертвецов.

Союзники приближались к лагерю. Мы слышали уже не только грохот орудий, но и отдаленный треск пулеметов. А в минуты затишья рождались самые невероятные слухи. Говорили, что лагерь сожгут дотла. Сообщали даже, что операция эта называлась «Волькенбранд». (В действительности под этим наименованием существовал план отравления заключенных.) Предсказывали, что следующей ночью всех оставшихся в живых заключенных уничтожат. А потом прошел слух, будто русские рядом. Затем сообщили, что немцам с помощью секретного оружия удалось отогнать американцев за Рейн, что немцы перешли в наступление на всех фронтах.

– А что же тогда означает эта стрельба?

– Восстало одно из соединений вермахта, и эсэсовцы пытаются подавить восстание.

Мы не знали, чему верить.

Вечером низко над лагерем пролетали самолеты. И среди заключенных поползли новые слухи, будто бы коменданта лагеря видели с повязкой Красного Креста, а эсэсовцы покинули лагерь. Впоследствии выяснилось, что они действительно ушли, но караульные на сторожевых вышках продолжали нести службу.

Наступила последняя ночь Дахау. Никто не спал до утра. Строили догадки о том, что нас ждет. Утром никто не пришел выгонять нас на поверку. Мы услышали оживленные радостные возгласы и вышли из барака. На сторожевой вышке мы увидели белый флаг и со слезами на глазах бросились обниматься. Откуда-то вдруг появились силы, и мы побежали к колючей проволоке. Но тут с другой стороны – со сторожевой вышки – прозвучал залп, и мы повернули обратно.

Около четырех часов дня послышались пулеметные и автоматные очереди. Огонь вели и со сторожевых вышек. Наконец пулеметы замолкли. Услышав шум моторов, мы снова выбежали из бараков и бросились к колючей проволоке. Да, это были они, наши освободители. На странных машинах – джипах, как мы узнали позже. Люди сошли с ума от радости: некоторые бросались на колючую проволоку под током и гибли. Нескольким американцам удалось перелезть через проволоку, они показывали нам на убитых эсэсовцев и смеялись. И мы смеялись вместе с ними.

Затем мы все вышли на плац. Там мы увидели женщину, которую приняли за американскую военную корреспондентку. Позднее печать сообщала, что это была француженка, она первой вошла на территорию лагеря. Но это неверно – первым в лагерь вошел военный корреспондент Пауль М. Г. Леви, в настоящее время он профессор Лувенского университета и заместитель председателя административного совета бельгийского мемориала «Форт ван Бреендонк». Но тогда мы видели только эту женщину, окружили ее, каждый стремился пожать ей руку. Нам хотелось обнять наших освободителей, чтобы убедиться в реальности происходящего.

Казалось бы, наступил конец нашим мучениям, но не все еще было кончено. Прошел слух, что эсэсовцы отравили воду и муку, а у американцев не было провианта на весь лагерь. И все-таки вечером нам выдали по килограммовой банке мясных консервов со складов эсэсовского лагеря, предупредив, чтобы мы не ели все сразу. Но голодные узники не слушали советов, и многие поплатились за это жизнью. Впоследствии немцы заявили, что большинство заключенных умерли после освобождения лагеря.

Смертность действительно была высокой. Но причиной явились не только консервы. Мне кажется, что многие погибли в те дни, так как утратили волю к сопротивлению. Ее хватило лишь до дня освобождения.

На бараках появились флаги. Бельгийский, красный флаг русских с серпом и молотом. Бело-желтый флаг католической церкви, польский флаг с гордым орлом. Мы не могли понять, каким образом удалось сделать флаги в лагере, но они висели.

На следующий день я снова почувствовал слабость и полнейшую апатию. Меня ничто не интересовало: ни еда, ни газеты, которые вышли в этот день на разных языках. В них сообщались лагерные новости, информация о положении на фронтах (эти газеты сохранил и передал мне мой товарищ по Дахау Вард ван Лакен). Я не мог читать, не мог есть.

У меня отекла вся голова. Я вспомнил тех, кто умирал от водянки. У них отекали руки, ноги, голова. У меня же только голова. Мне казалось, что она разламывается от страшной боли, я ослеп и целый час совсем ничего не видел. Смерть была близка, я ее уже чувствовал совсем рядом. Меня окутала как бы пелена серого тумана. Но потом туман начал рассеиваться, и мне стало ужасно холодно: зуб на зуб не попадал. Я видел, как многие ложились на свои нары, чтобы умереть. Я заставил себя выйти на улицу. Там я встретил своего знакомого из Восселара. Он был арестован одновременно со мной, но в тюрьме Сент-Гиллис мы попали в разные группы. Вначале я не узнал его, это он окликнул меня.

Я спросил, не слышал ли он чего-либо о моем отце.

– Он был очень болен. Мы вместе попали в Флоссенбург, а потом в Герсбрюк, в каменоломню.

По его тону я понял, что отец умер, но не хотел верить этому.

– Мой старик выкарабкается из любой болезни.

– Сначала у него была рожа. Он очень страдал. Потом началась дизентерия…

Мне все стало ясно.

– А Жак Петере? – спросил я.

– Нас привезли сюда на прошлой неделе. Он умер сразу.

– Луи Мертенс?

– О нем я ничего не знаю. Наверное, погиб. Мы были вместе в Флоссенбурге.

– Каликст Миссоттен? Йос Варбрюгген?

– Они в тридцатом блоке. Их тоже привезли сюда из Флоссенбурга. А что с Таверниром?

– Погиб.

– А Жак ван Баел?

– Погиб.

Из нашей группы не осталось почти никого. О моей невесте и тете он ничего не знал. Их отделили от остальных в Кёльнской тюрьме (оказалось, что тетя умерла в лагере смерти Берген-Бельзен, а моя невеста вернулась из Маутхаузена полным инвалидом. Мой второй дядя тоже был арестован и расстрелян немцами. Но обо всем этом я узнал уже дома).