Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

Посреди площади бил фонтан, какого Иоганн еще ни разу не видел. Струи устремлялись ввысь на несколько шагов и, точно копья, сверкали в лучах закатного солнца. За ним расположилась ратуша высотой в три этажа, со ступенчатой крышей и башней. Юноша вспомнил старый фонтан перед ратушей в Книтлингене и городской ров, заполненный мутной, зловонной водой. Казалось, чем ближе они подходили к Альпам, тем богаче и красивее становились города.

– Что, поджилки трясутся? – насмешливо спросил Петер, глядя, как Иоганн озирается с разинутым ртом. – Смотри только, в штаны не наложи. Саломе нянчиться с тобой не станет. – Он рассмеялся и бросил ему какую-то одежду. – Вот, надень. Лукасу они все равно были малы, так что тебе в самый раз.

Иоганн натянул ядовито-зеленые чулки и красный вамс с заостренным капюшоном. По краю вамса были пришиты, точно флажки, разноцветные лоскуты, а в ткани имелось множество разрезов, сквозь которые проглядывала желтая материя. Костюм был теплый и мастерски сработанный, хоть Иоганн и выглядел в ней как придворный дурак. К своему ужасу, он заметил на правой штанине наскоро зашитую прореху и пятна засохшей крови.

– Хороший костюм, – сказал Петер, проследив за взглядом Иоганна. – Лукас перед самой смертью получил его в подарок от какого-то вельможи. Тот по достоинству оценил его фокусы. Мы отчистили его, как смогли, – он усмехнулся. – Ты же не из брезгливых?

Иоганн молча натянул капюшон.

Выступление на главной площади удалось на славу. Эмилио жонглировал шарами, Саломе кружилась в танце, а Мустафа гнул железные ломы, словно ивовые прутья. Даже магистр Арчибальд выглядел относительно трезвым. Люди охотно приняли его за странствующего алхимика и, когда он позолотил посох, бурно аплодировали.

Петер Нахтигаль играл волшебные мелодии, и у зрителей в глазах стояли слезы. Теперь Иоганн понимал, чем скрипач заслужил свое прозвище [26]. Он оказался не только одаренным музыкантом, но и голос у него был чистый и звонкий, неважно, говорил он или пел. Его речи вызывали у зрителей смех и изумление. Петер, несомненно, был прирожденным артистом – хоть прореха в зубах и подпортила его выговор.

Иоганн был вполне доволен собой. Для трюка с яйцом он пригласил из толпы туповатого подмастерья. Зрители были в восторге, и когда юноша снял с подмастерья шляпу, а под ним оказалось целое яйцо, они покатились со смеху. Его фокусы с картами и монетами тоже имели успех, причем помогала ему Саломе. Она подавала карты или обыскивала его, чтобы доказать, что он не спрятал лишних карт. При этом шарила и там, где это совершенно не требовалось.

Иоганн то и дело ловил на себе взгляды молодых девиц, что прежде было редкостью. Он заметно вытянулся, а изнурительные занятия с Тонио дали ему жилистое тело. Волосы у него были густые и черные, и по совету матери он время от времени чистил зубы кашицей из мяты и корня просвирника. Правда, в красном вамсе и капюшоне Иоганн чувствовал себя шутом.

Заработанных денег вместе с выручкой от проданной повозки хватило на ночлег в хорошем трактире рядом с церковью и сытный ужин. Кроме того, трактирщик пообещал к утру привести в порядок их повозку.

Они провели в Ландсберге еще два дня. За день давали по три представления, и с каждым разом у Иоганна получалось все лучше. Поначалу руки плохо слушались, но постепенно возвращалась былая ловкость. Тем не менее ему так и не удалось завоевать расположение Петера. Иоганн уже опасался, что скрипач никогда не простит ему выбитого зуба.

В паузы между представлениями они с Эмилио часто жонглировали. Скоро выяснилось, что юный артист неплохо метает ножи. Иоганн достал свой нож и бросил в колесо повозки. Клинок угодил в самый центр. Иоганн много упражнялся, пока жил с Тонио, особенно в те дни, когда его переполняла ненависть к отчиму и ко всем недалеким крестьянам Книтлингена.

Эмилио одобрительно покивал.

– Когда набьешь руку, из этого получится неплохой номер, – сказал он с улыбкой. – Может, и Саломе захочет нам помочь… Но для начала поупражняемся без живой мишени. Не хочу, чтобы ты продырявил платье моей ненаглядной.

Во вторую ночь Иоганн поднялся задолго до рассвета. Он старался не шуметь, чтобы не разбудить Арчибальда, с которым делил комнату. Магистр, как обычно, пил до поздней ночи. От него несло, как из винной бочки, и даже блохи, казалось, брезговали такой добычей. Иоганн на цыпочках спустился по лестнице и вышел на задний двор, где за дощатой перегородкой помещалась уборная. Там он справил нужду и постоял еще на свежем воздухе, глядя на убывающую луну. Прошла всего неделя с тех пор, как он сбежал от наставника. А казалось, это произошло в прошлой жизни.

На плечо ему легла чья-то рука.

Иоганн резко развернулся и уперся взглядом в лицо Саломе. В темноте оно было даже красивее, чем при свете дня, – узкое, цвета обожженной глины, с острыми скулами в обрамлении спутанных волос. Она накинула на себя попону, которая едва скрадывала изгибы тела. Ее полные губы изогнулись в насмешливой улыбке.

– Воешь на луну, волчонок?

Иоганн помотал головой.

– Так… пытаюсь кое-что забыть.

– Не ты один. – Она рассмеялась хрипло, как мужчина. – Арчибальд пытается забыть, что он теперь старый пьянчуга, а не странствующий ученый из богатого дома. Эмилио пытается забыть, что сделали солдаты с его родителями в Ломбардии. А Петер не хочет думать о том, что его звезда клонится к закату.

– Но… он ведь так здорово играет… будто…

– …будто сам дьявол, знаю. – Саломе усмехнулась. – Точнее и не скажешь! В глазах Церкви мы лишь заманиваем людей в сети сатаны, а в танцах отправляем свои черные мессы. – Она непристойно покачала бедрами. – В особенности это касается нас, падших женщин. Ну что, чувствуешь, как тебя манит в его сети, ммм?

– Петер запросто мог играть при дворах. – Иоганн не поддался искушению. – Но он скитается вместе с вами по городам и деревням… Почему?

Саломе подмигнула ему.

– И тут не обошлось без проклятой женщины и ее губительных чар. Насколько я знаю, Петер – младший сын франконского рыцаря. Он полюбил девушку, дочку простого цирюльника, и ради нее покинул семью. Но бедняжка слишком рано умерла, и даже его музыка не смогла спасти ее. С тех пор он скитается по свету, не находя утешения… – Она пожала плечами. – Во всяком случае, так он рассказывает, когда напьется. Но даже в такие минуты говорит мало, и половины слов уже не разобрать. Изредка, когда ему особенно тяжело, он вспоминает о какой-то сделке, которая отняла у него любимую.

– Уж я-то его понимаю, – мрачно заметил Иоганн.

– Потому что тоже любил девушку? – Она шагнула ближе. – Да?

– Ну а ты? – торопливо спросил Иоганн. – Что ты пытаешься забыть?

– Я каждый день забываю все, что было прошлой ночью.

Саломе вдруг скинула попону и встала перед ним совершенно нагая. Иоганн смотрел на ее безупречное тело. Волосы в паху чернели, как волчья шкура, полные груди купались в свете луны. Юноша словно оцепенел. Внезапно она привлекла его к себе и поцеловала, жадно и страстно; ее язык извивался у него во рту, точно взбешенная гадюка. Иоганн почувствовал ее руку у себя в промежности. Плоть его напряглась, и противиться этому было невозможно.

– Мне нравятся твои глаза, волчонок, – прошептала Саломе. – Такие темные, они как бездонные топи… В них что-то кроется, а я не могу разгадать этого. Объясни мне.

– А… как же Эмилио? – спросил Иоганн, запинаясь.

– Кто такой Эмилио? – Танцовщица хихикнула. – Я свободна, волчонок, и никому не принадлежу. Даже Бог мне не хозяин.

Тем временем она прижала его к стоявшей неподалеку бочке. Судорожно, как в лихорадке, Иоганн подхватил ее под ягодицы и придвинул к себе. Медленно и ритмично Саломе двигала бедрами, обратив свое лицо к полумесяцу. Они отдавались страсти без единого слова, и тела их сплетались, точно в борьбе. Лишь под конец у Саломе вырвался тихий вскрик. По телу ее пробежала дрожь, и она обмякла без сил. Иоганн вдыхал солоноватый запах ее пота. И хотя стоял холод, его самого бросило в жар, как тогда, в ржаном поле с Маргаритой.