Балет Большого. Искусство, покорившее мир - Евгений А. Тростин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1951-м году, оказавшись на свободе, Хикмет (он всё-таки пробил свою скалу!) переехал в Москву, где его знали и любили. Ему присуждают Международную Ленинскую премию, издают несколько книг, а пьеса «Ферхад и Ширин» попадает в репертуар драматических театров. Трагедия Хикмета наполнена аллегориями, написана интересно, эмоционально, но сценического успеха не было – до тех пор, пока путешествие в Древний Восток не предпринял Григорович. Драматический театр не сумел воплотить красоту и эмоциональное напряжение восточной притчи, а балет удесятерил её обаяние.
Бакинскому композитору Арифу Меликову было двадцать шесть лет, когда он взялся за «Легенду о любви». Либретто Хикмета он получил из рук учителя – Кара Караева, который знал, что молодой маэстро мечтает о музыкальном спектакле. Меликов был тонким знатоком восточной культуры. В «Легенде о любви» мы слышим отзвуки азербайджанском мугамной музыки, изящные преломления старинных восточных мотивов. Меликов отвергал эффектную пышную «изобразительность», стремился к глубокому осмыслению характеров и поступков героев.
Григорович поставил балет о художнике – любящем, гонимом, несломленном, о гармонической личности, перед которой стоит выбор: подвиг или компромисс. Эта тема интересовала его и в «Каменном цветке»… Драматургия непростая, многослойная, но Григорович верил в возможности балета, которые, как ему казалось, не вполне использовали предшественники молодого балетмейстера. Не сбиваясь на «пересказ» сюжета, он создал единое хореографическое полотно, в котором не было швов. «Легенда о любви» разрушала догмы повествовательного балета 1930-х – 50-х. Григорович отказался от пантомимы, глубоко проникал в стилистику музыки и раскрывал её средствами танца. Получился синтез музыки, танца и литературы – редчайшее явление! Артисты не «разъясняли» мимикой каждую свою мысль. У коллизий не было однозначных мотивировок: зритель погружался в мир собственных ассоциаций. В идеале у каждого зрителя возникала своя «Легенда о любви».
Как в балетах Петипа, у Григоровича появились танцевальные ансамбли, раскрывающие эмоциональное состояние героев. Не прямые действия, а чувства, мысли. С первого действия и до финала зрители ощущали накал, эмоциональное напряжение.
Танец был полон эмоций, он передавал и мысли, и сомнения, и порывы. Передавал сложные подтексты действия. Движения переходили в игру света, в арабскую вязь декораций, созданных художником Симоном Вирсаладзе, в котором Григорович нашёл единомышленника на долгие годы – вплоть до смерти Симона Багратовича в 1989-м году. Они не стали создавать на сцене интерьеры «Тысяча и одной ночи». Отказались от исторически достоверных живописных костюмов. К чему эти штампы? Достаточно лёгких штрихов, которые не отвлекают от танца. Вирсаладзе дополнил обыкновенные балетные трико восточными аксессуарами. Вместо позолоченных декораций зрители увидели сцену в разноцветном сумраке. Мрак и разноцветный свет создавали таинственный фон спектакля – без привычных тюлей и дымов. Мерцающие лампы высвечивали раскрытую книгу. Места действия обозначались иллюстрациями в книге: дворцовые покои, скала… Григорович воспользовался классической хореографией, украсив её персидскими мотивами. Оказывается, в таком танце можно прочесть и эротические переживания, и отчаяние, и раздумья о долге перед обществом. Влюблённые герои были вынуждены бороться с собственными чувствами, сдерживать страсть – танец очень выразительно передавал это напряжение.
Илл.36: «Легенда о любви». Людмила Семеняка и Марис Лиепа.
В Большом театре премьеру «Легенды» танцевали Майя Плисецкая (Мехменэ), Наталия Бессмертнова (Ширин), Марис Лиепа (Ферхад). Они с готовностью погрузились в стихию хореографии Григоровича и стали соавторами, сотворцами спектакля, в который влюбились. «Танцевать Ферхада было наслаждением! Плохо танцевать в этом спектакле невозможно!», – говорил Марис Лиепа, многим запомнившийся в сложнейшей партии Ферхада.
«Бывают роли, где нравятся отдельные эпизоды. Здесь, в «Легенде о любви», мне нравится каждый момент сценической жизни Мехменэ. Cамые позы, самые движения, их великолепно найденная, подчиненная логике образа последовательность, так выразительны, что их надо только безукоризненно точно выполнить, не допуская никакой отсебятины. Такова вообще хореография этого спектакля, созданная Юрием Григоровичем. Такова его изысканная пластика, вызывающая аналогию с персидскими миниатюрами», – писала Майя Плисецкая, сохранившая любовь к этому балету и после конфликта с Григоровичем. Её Мехменэ была сильной, решительной, агрессивной, но способной на раскаяние и на Поступок – в точности по замыслу Хикмета. Ширин-Бессмертнова танцевала, как дышала – порывистая, воздушная, настоящая юная красавица с газельими глазами из легенды, из персидской поэзии. Восточная пластика в классическом танце гипнотизировала, длинный спектакль затягивал и не отпускал. Это было невиданное зрелище, авангард – и вместе с тем классика. Спектакль-открытие, каких немного было в истории балета…
Хикмет (человек своенравный и придирчивый) безоговорочно принял балет: «Моя пьеса «Легенда о любви» шла на разных языках, в разных странах, но больше всего меня удовлетворило то, что я увидел в балете, великолепно поставленном Юрием Григоровичем. Совместно с художником С.Вирсаладзе он освободил сцену от бытового интерьера, а танцевальное действие – от бытовых мотивировок и дивертисментных пауз, внес в балетный спектакль экспрессию современного мира и психологическую сложность современных героев. Я бы хотел, чтобы эту постановку смотрели все». «Мы всматриваемся в необычные движения и их взаимосвязь, в композицию групп, разнообразный рисунок танца, определяющий все действие, и в неожиданной художественной форме видим глубокое – трагическое, гуманное и жизнеутверждающее – содержание. Талант Григоровича, своеобразие, тонкость его танцевального и режиссерского мышления бесспорны», – так отозвалась на спектакль Галина Уланова.
После «Легенды о любви» единомышленники стали воспринимать Григоровича как человека, который спасёт балет, вырвет его из рутины, стряхнёт мишуру. Это был прорыв к новому, гармоничному искусству – ни на что не похожему, манящему.
Рождение «Спартака»
Жанр героической поэмы – это корни любой
