Я Распутин. Книга третья (СИ) - Вязовский Алексей

— Ну что, голуби мои, народ войны жаждет. А вы как, воевать согласные?

Кое-кто попрятал глаза, несколько человек зло хмыкнули, но уличного энтузиазма никто не выказал. Наоборот, молодой чернявый мужик резко выкрикнул:

— Хватит, навоевались! — и собрание поддержало его согласным гулом.

— Вот и я думаю, что воевать нам сейчас не след. Потому как это война будет за наших зерноторговцев, чтоб они пуза свои потолще отрастили.

В зале хохотнули и отпустили в адрес хлебного лобби несколько шуточек на грани.

— Но сами видите, толпу нам не остановить. Поэтому предлагаю следующее — не отговаривать, а наоборот, набирать добровольцев. Давайте, двигайтесь ближе, расскажу, что задумал…

Загремели стулья, народ собрался в кружок плотнее, Евстолий, как почуял, встал у двери — лишние уши нам не нужны. В задних рядах тот же чернявый мужик достал цигарку, но на него зашикали соседи — все знали, что я не одобряю курения и уж точно не разрешаю курить во дворце…

Утром в пристроенном к дворцу театре собрались все доступные руководители и активисты небесников. Раскол наблюдался нешуточный — мелкое торговое сословие стремилось воевать, толстовцы хотели мира, педагоги колоний тоже, прочая интеллигенция больше за войну, вот такая вот чересполосица…

Примчавшийся из Москвы Савелий Евдокимов начал с того, что негоже нам быть в стороне от всенародного подъема и, коли все желают турку бить, то надо Небесной России тоже высказаться, а еще лучше — возглавить движение. Его поддержало две трети собрания — без криков “На Стамбул!”, но близко к тому, общая истерия захватила многих.

— Ну раз вы считаете, что Небесная Россия должна быть впереди, то так тому и быть. Своим примером покажем, что готовы, не посрамим, не пощадим живота и грудью ляжем. Вон там сидят наши вербовщики, первого добровольческого батальона “Небесная Россия”. Всяк, кто считает, что надо воевать, идет и записывается.

— У меня белый билет! — заполошно выкрикнул купчик самого охотнорядского вида.

— А кто не может винтовку держать, должен внести на снаряжение и обмундирование батальона, в зависимости от возраста и состояния. Двадцать пять лет не менее — пять тыщ, тридцать — четыре, сорок — три, пятьдесят — две, кто старше шестидесяти — тыщу.

Добровольцев, к моему удивлению, набралось человек пятьдесят. Им вербовщики быстренько расписали все прелести сидения в окопах, кое-кому даже показали следы от ран и желающих осталось буквально три человека. Всем же остальным была выдана бумага под роспись с теми же условиями: желающие агитировать за войну либо сами вступают в войско, либо вносят денег либо… либо приводят трех добровольцев. Ага, прямо по анекдоту из моего времени — приведи в военкомат трех друзей и получи отсрочку от призыва.

Ну и пошло-поехало: как где собрание или митинг или молебен на за непременную войну, туда немедля выезжает передвижной вербовочный пункт небесников. За ними — репортеры “Слова” и других союзных редакций (особенно тех, кому стекла били). Аккуратно так ставят столы, разворачивают транспаранты и плакаты с условиями и вперед, записывайтесь. Особенно усердствовали те, кто подписался на “трех добровольцев” — чуяли, что облажались и всеми силами заставляли облажаться других. На первых же выездах после начала работы вербовщиков публика куда-то быстренько исчезала, так что в последующие “налеты” стали брать и оцепление из числа служивших да и просто крепких ребят.

Журналисты дали себе волю — почти все газеты вышли с полосами, посвященными вербовке, причем я сам дал им вольную осмеивать процесс. “Слово” глумилось хитро, напрямую ничего не говоря, но публикуя списки — дескать, Имярек выступил за немедленную оккупацию Константинополя, но… дальше шли варианты — записался. не записался, дал два рубля, вырвался и убежал, понося всех последними словами и так далее. Уйма “ястребов” разворачивали газетные листы с надеждой не найти себя в списках соскочивших. А поскольку добровольцев со всего города наскребли всего полсотни, денег — тысяч двадцать, то провал “патриотической кампании” был вполне очевиден. Правда, насобирали еще чертову прорву расписок о том, что приведут троих. Помнится, такие структуры именовались пирамидами — но поскольку число людей конечно, а участников митингов тем более, все затихло дня за три. Я так понимаю, что желавшие чтобы некто (ни в коем случае не они сами!) отвоевал им Проливы теперь забились по домам и на патриотические выступления их не затащишь.

Пришла пора приниматься за Москву, но тут со всей силой подключился сам Лев Николаевич. Вот порой даже и не знаю, вредит такая прямолинейность или помогает — объявил граф о лекциях в защиту мира. Так сказать, наш главный пацифист.

И публика испытала двойственные чувства. С одной стороны, однозначный моральный авторитет, чье положение бесило разве что уж самых отморозков-черносотенцев. Даже Патриархия терпела его сквозь зубы — ну а что еще делать, если сами же объявили, что “Церковь не считает его своим членом”.

С другой — столько лет публицисты всех мастей вдалбливали о славянском братстве, единоверцах, босфорах и дарданеллах, что это стало своего рода аксиомой. Проливы? Надо брать, дайте два!

Так что в московским обществе наблюдалась некоторая растерянность. Прямо и однозначно высказались только фланги противостояния — толстовцы поддержали, черносотенцы, хоть и раздробились уже на пять или шесть организаций, заявили, что не допустят.

А там и “сдох ишак”. Бряцанье оружием, даже не наше, Австро-Венгрии — сыграло роль и Турция объявила, что согласна на мирный конгресс в Париже. Дескать, давайте все спокойно обсудим, зачем воевать, лучше торговать. Черноморские зерновозы пошли через Проливы, ситуация вернулась в норму. Там, на юге. А в столице я имел неприятный разговор со всей военной верхушкой. На “правеж” меня вызвали Редигер, Корнилов, присутствовало несколько генералов с адмиралами.

— Что же вы это Григорий Ефимович, помимо Военного министерства мобилизацию проводите? Собираете добровольческие батальоны?! — Редигер вроде начал спокойно, но постепенно его голос обрел силу — Это теперь каждый депутат себе роту соберет? А каждый министр по полку?

— Да хоть бы и так! — завелся я. Учить они меня собрались! — Сколько у вас полков во время дошли до театру учений? Половина? Треть? А с подвозом провианта и огнеприпасов как? Все удачно? А я слышал иное. Дескать, солдатики и поголодать успели и без палаток осенью оказались. Пущай и на юге…

Генералы наморщились, адмиралы же воспряли, заулыбались. У них-то все прошло на пять с плюсом. Даже подлодка “Камбала” удачно отстрелялась учебными торпедами по броненосцу «Ростислав» и условно потопила его. Кроме того, впервые была испытана авиаразведка на море. Как раз тем самым лейтенантом Кульневым — несостоявшимся кавалером Танеевой.

— Ежели нас ждет тяжелая, длинная война, то без добровольцев нам никак — вдалбливал я генералам простую в целом истину — И это должен быть такой доброволец, которые не дезертирует сразу с фронта. Будет воевать. Стойко и упрямо! А еще, это такой доброволец, коей обучен стрелять, колоть штыком, обихаживать себя. Хоть у нас народ то поразбежался, однако ж некоторый костяк офицерского состава набрать удалось. Списочек то вот он! - я помахал пачкой бумаг.

Остудить пыл военных удалось не сразу. И крови они у меня попили много. Как же… рушится монополия армии и в мобилизации, и в обучении стрелковому делу. Сколько я не агитировал за всероссийское состязание “Лучший снайпер” — все бестолку. Генералы жаловались на отсутствие финансирования, прицелов для винтовок, на косность офицерства.

— Опять как в 4-м году со спущенными штанами окажемся перед войной — стращал я.

— Так патронные заводы трудятся — возражал Редигер — Снарядами тоже запасаемся.

— Крепости ремонтируем — соглашались генералы — Даже телеграф тянем в расположения полков и дивизий

— Мало! Мало этого — напирал я — Нужно больше железных дорог в будущей прифронтовой полосе, больше тяжелой артиллерии. А военные аэродромы? Каждому корпусу надо думать, куда их ставить, да не по одному.