Сенешаль Ла-Рошели (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Располагался он на берегу Ла-Манша, на холме возле впадения в пролив речушки Льян. Его каменная сторожевая башня была видна издалека. Неподалеку находился замок, в котором обитал владелец графства Жан Оверньский. Раньше я в Булонь не заходил, потому что в двадцать первом веке это будет рыбный порт. Но пока это еще и торговый порт, причем довольно крупный. Специализировался он на контрабанде французского вина в Англию и английской шерсти во Францию. Война делала этот бизнес рискованнее и прибыльнее. В городе было много купцов, которые купили весь захваченный груз вместе с коггами. Подозреваю, что когги перепродадут бывшим хозяевам. Графа в замке не было. Как мне сказали, Карл Шестой, несовершеннолетний король Франции, созывал вассалов для похода на Фландрию. Надо было спешить, пока в Англии чернь бунтует, и королю Роберту Второму не до войны с Францией.

К Брюгге мы вернулись рано утром и застали выход в море фламандского торгового каравана. Сколько всего в нем было судов — точно не скажу. Мы успели захватить девять. Остальные успели удрать под городские стены. Я не стал жадничать, гнаться за ними, рисковать командой. Мы зачистили от посторонних захваченные суда и, встав на якоря, занялись их инвентаризацией. Караван направлялся на Балтику, вез ткани, зеркала, изделия из стекла, кожи, китового уса, оружие и доспехи. Большая часть доспехов была миланской работы. На Балтику они добирались довольно таки кружным путем. Я решил, что в Гамбурге все это тоже купят с удовольствием, а нет — отвезем в ЛаРошель. Однако не срослось.

Переговорщики приплыли на десятивесельной плоскодонке длиной метров пять. Их было трое. Одного я раньше видел. Он часто заходил к Шарлю Оффре. Это был мужчина лет пятидесяти, седоволосый и седобородый, тучный, с тяжелой отдышкой. Одежда из дорогих тканей черного и темно-красного цветов. Фасон старый, мешковатый и без излишеств. Башмаки тупоносые. Я уже так привык к длинноносым пуленам, что любая другая обувь кажется диковинной. Поднявшись на борти по штормтрапу, купец достал из кармана черный носовой платок размером со среднее полотенце, вытер мокрые от пота, болезненно-бледные лоб и лицо, после чего высморкался в платок.

Дождавшись, когда поднимутся остальные парламентёры, и отдышавшись, начал издалека:

— Власти города не собирались нападать на вас. Вы — наши старые торговые партнеры. Многолетнее взаимовыгодное сотрудничество предполагает закрывать глаза на некоторые политические моменты. К сожалению, нашлись люди, которые вопреки приказу мэра решили поживиться…

— Сколько? — перебил я его.

— Что сколько? — спросил он.

— Сколько заплатите за то, что сниму блокаду с Брюгге? — шире и четче сформулировал я вопрос.

— Десять тысяч золотых экю, — ответил фламандец. — Включая плату за захваченные тобой суда.

— Не смеши меня! — с издевкой произнес я. — Одни суда стоят больше!

— Хорошо, двадцать тысяч, — быстро удвоил он цену.

— Сто тысяч, — резко поднял я.

После долгого торга сошлись на тридцати пяти. Судя по тому, что лица переговорщиков были не слишком кислые, примерно такую сумму они и собирались заплатить. Деньги привезли через пару часов в семи кожаных мешках. В каждом было по пять тысяч золотых фландрских монет. Надо было видеть лица арбалетчиков и матросов, которые наблюдали за пересчетом денег. Столько золота они видели впервые в жизни. В быту у них главная крупная монета — серебряный блан. На каждую бригантину, после вычета моих двух третей, получится немного меньше трех тысяч экю. На один пай — около тридцати монет. Даже юнги, получающие полпая, станут сказочно богаты.

Я решил не испытывать судьбу лишний раз, вернулся с эскадрой на Эльбу, где в безделье прождали, когда купцы распродадут привезенный товар и закупятся на обратную дорогу. Нагрузили товаром и все четыре бригантины. Мы ведь еще и долю с прибыли получим.

38

В Ла-Рошели меня ждал приказ Оливье де Клиссона незамедлительно присоединиться к французской армии, которая собиралась в Лилле, чтобы отправиться во Фландрию. Особого желания воевать с фламандцами у меня не было. Я с них свое получил. Но и напрягать отношения с бывшим побратимом Бертрана дю Геклена и, соответственно, с юным королем Франции не хотелось. Поэтому с двумя сотнями конных арбалетчиков отправился в Лилль. Пушки не брал. Без них передвигаться будем быстрее. В случае отступления это может оказаться решающим фактором. В памяти французских рыцарей еще свежи были воспоминания о сражении при Куртре, в котором фламандская пехота надрала им задницу и вывесила снятые с убитых, позолоченные шпоры в городской церкви. Я уже знал, что, чему бы грабли не учили французских рыцарей, их сердца продолжают верить в чудеса.

Город Лилль располагался на острове между двух рукавов реки Дёль. Защищали его стены высотой метра четыре с половиной. Башни прямоугольные. Машикули отсутствовали. Такое впечатление, что здесь ничего не знали о последних достижениях в укреплении оборонительных сооружений. Мы переправились по деревянному мосту на каменных опорах на противоположный берег, где и встали лагерем на скошенном поле, рядом с другими рутами. Поскольку уже темнело, доклад о своем прибытии коннетаблю Франции я отложил на утро. Соседи сказали, что тронемся в путь не скоро. Ждали прибытие короля.

Утром в сопровождении рыцарей и оруженосцев я поехал в город, чтобы сообщить о своем прибытии коннетаблю Франции. Встретил Оливье де Клиссона у городских ворот. Он выехал с большой свитой на охоту. Не останавливаясь, коннетабль жестом показал, чтобы я приблизился к нему и ехал рядом.

— Сколько привел людей? — спросил он.

— Как обычно: две сотни конных арбалетчиков, — ответил я.

— Бомбарды свои взял? — спросил Оливье де Клиссон.

— Нет. Думал, у вас своих хватит, — сообщил я.

— Может, и хватит, а может, и нет, — сказал он. — Когда вернусь, пошлю своего интенданта, чтобы проверил твой отряд и составил контракт.

— Буду ждать, — заверил я.

Коннетабль Франции жестом показал, что я могу быть свободен, и пришпорил коня, позабыв пригласить на пир. Обычно во время сбора армии пировали каждый день. Приглашали если не всех рыцарей, то всех сеньоров. Что ж, я знал, что Оливье де Клиссон не испытывает ко мне симпатии. Раньше нас соединял Бертран дю Геклен, а теперь остались только разъединяющие моменты.

Интендант Бодуэн Майяр оказался угрюмым человеком лет сорока с небольшим. У него были черные густые, кустистые брови, которые нависали над карими глазами, спрятанными в глубоких глазницах, отчего напоминали мышат, выглядывающих из норок. Длинный нос нависал над узкогубым ртом. Щеки и подбородок брил дня два назад. Черная щетина подросла и придала лицу разбойность. Я бы не удивился, услышав от интенданта фразу типа «Кошелек или жизнь!». Одет, правда, скромно: котта из коричневого сукна не самого лучшего качества, а поверх нее черный плащ с капюшоном, подбитый серым кроличьим мехом. С ним прибыли три писца, такие же недовольные жизнью. Вчетвером они тщательно осмотрели всех наших лошадей, записали их приметы и цену, занизив ее процентов на десять. Только моих лошадей оценили по достоинству. Еще внимательней осмотрели вооружение и доспехи арбалетчиков. Проверяли все, вплоть до количества болтов, которых должно быть у каждого четыре связки по восемнадцать штук. Мои арбалетчики имели по пять связок с двадцатью болтами в каждой. После чего одни из помощников написал договор. Я уже собирался подмахнуть, не читая, но заметил, что цифры ниже тех, что нам платили раньше.

— В чем дело? — задал я вопрос.

— Приказ коннетабля, — коротко ответил Бодуэн Майяр.

Я не стал скандалить, догадавшись, что режим наибольшего благоприятствования закончился. Для меня, да и, думаю, для моих солдат, оплата была не так уж и важна. На море мы намного больше добываем. Главное — вернуться живыми и здоровыми. В отместку не пошел встречать кортеж юного короля и на пир по случаю его прибытия, сославшись на болезнь. Простудился, понимаешь. Все-таки ноябрь месяц, дожди, холодно и всё такое прочее…