Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Родзянко чуть ли не целый день вещал о Родине и армии, а совсем рядом какие-то сомнительные личности с великим знанием дела рассказывали о темных силах реакции, царизме, проклятом старом режиме, диктатуре пролетариата, социалистической республике и свободе. Вот тогда-то люди и стали поворачиваться и приветствовать Совет рабочих и солдатских депутатов, в Исполкоме которого уже заседали два думца: Керенский и Чхеидзе.

По сути дела, своим бездействием думский комитет сам оттолкнул от себя массы, и, по словам Шульгина, получилось нечто двуглавое, но отнюдь не орел. И если во Временном комитете Государственной думы оказались бы сильные и смелые люди, то, возможно, никакого Совета вообще бы не было. Но, увы, там сидели те, кто сидел, и «детская» голова «от вундеркинда», как назвал Шульгин Исполком Совета, поднималась все выше и выше, наглея буквально по часам. И в конце концов, настал момент, когда ни одно распоряжение Думы не имело реальной силы без согласия Исполкома Совета.

Кто поддерживал Совет, стало ясно после того, как революционный народ разошелся, оставив после себя кучи грязи, разбитые и расписанные похабщиной колонны и превратив знаменитый Екатерининский зал в манеж. «Все, что можно было испакостить, — писал Шульгин, — испакощено — и это символ. Я ясно понял, что революция сделает с Россией: все залепит грязью, а поверх грязи положит валяющуюся солдатню...»

Ничего этого, в силу своей оторванности от России, Ленин, конечно, не знал. Да и не нужно ему было это знать! Главное для него было в том, что Советы существовали. Потому он и доказывал, что в стране, где уже имеется социалистическое правительство как выражение воли народа, буржуазная революция уже ни к чему.

А это, в свою очередь, означало, что путь к социализму в России лежал не через полное развитие и исчерпание возможностей капитализма, а прямо из состояния того времени с опорой не на буржуазную демократию, а на новый тип государства — Советы. Именно в этом проявилось преодоление Лениным марксизма, которое оказалось столь болезненным для остальных.

И ничего из ряда вон выходящего в этом прозрении опять же не было. Советы являли традиционный для России тип аграрной цивилизации, и знаток дореволюционной России Чаянов отмечал, что «режим крестьянских Советов в крестьянской среде... существовал задолго до октября 1917 года в системе управления кооперативными организациями».

Потому и такой далекий от Ленина философ, как Н.А. Бердяев, признавал позже: «Большевизм гораздо более традиционен, чем принято думать. Он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма». Что лишний раз говорит о том, что происходившие в России процессы шли не логическим, а историческим путем. Но именно Ленин в «Апрельских тезисах» изложил тот, в сущности, народнический путь к социализму, минуя капитализм, который он так критиковал на заре своей революционной юности.

Не придумав, по сути, ничего нового, Ленин тем не менее сумел увидеть то, чего в революционной горячке не смог разглядеть даже такой выдающийся ум, как Плеханов (что уж тут говорить о Сталине). Потому и считал, что по сравнению с опиравшейся на народ советской властью любая парламентская республика будет шагом назад. Сидевшие в Петросовете меньшевики, эсеры и большевики даже не догадывались, что именно им выпала честь возглавить неведомую по сей день государственность крестьянской России. Да, пока еще Советы не были большевистскими, потому Ленин и предлагал не захватывать власть сразу, а терпеливо и настойчиво разъяснять массам те ошибки, которые сейчас эти самые Советы делали.

Судя по тому, как Ленин позже будет бороться с партийной бюрократией, он и на самом деле пытался сделать из Советов именно то, что увидел в них в апреле 1917-го. Хотя и сам приложил руку, особенно в начале своего правления, к тому, чтобы Советы так навсегда и остались неполноценными органами, руководить которыми будет партия.

Что же касается сложившегося в стране двоевластия, то оно, по мнению Ленина, должно было закончиться победой одной из сторон. «Двух властей, — заявлял он, — в государстве быть не может!»

Разобравшись с Советами, вождь довольно больно ударил по Сталину, призвав к созданию истинного революционного Интернационала, который предали социал-шовинисты и центр. Под «центром» Ленин подразумевал... ту самую левоинтернационалистскую группу меньшевиков во главе с лидерами Петросовета Чхеидзе и Церетели, с которой Сталин вел переговоры. «Я слышу, — язвительно заметил Ленин, — что в России идет объединительная тенденция, объединение с оборонцами. Это — предательство социализма! Я думаю, что лучше остаться одному, как Либкхнет: один против 110».

Он не назвал ни одного имени, и тем не менее всем сидящим в зале было ясно, о ком он говорит. И можно только догадываться, какое разочарование и горечь испытывал Сталин, слушая ленинские речи. И где? Перед той самой аудиторией, в присутствии которой он намеревался претворить свой план по объединению большевиков с меньшевиками. Если о его мартовских неприятностях, связанных с допуском в Бюро ЦК и «Правду» знал в общем-то ограниченный круг людей, то в Таврическом Ленин отхлестал его по щекам публично. И самое печальное было в том, что бил его признанный вождь социал-демократии. Надо полагать, Ильич уже знал о его мартовских художествах и бил сразу за все.

Конечно, Сталин был расстроен. И все же надежды он не терял. Ободряло его то, что Ленин не назвал его имени, а это говорило о многом. Да, вождь был беспощаден с теми, кого считал своими врагами, но в то же время с удивительным терпением он относился к тем партийным деятелям, которые признавали свои ошибки.

В известной степени спасло Сталина и то, что далеко не он один не понимал в те дни Ленина. Чем больше вождь говорил, тем с большим непониманием взирали на вождя партийцы. И единственное, чего добился Ленин своими тезисами, так это еще большего раскола в партии. Многие были шокированы его отходом от марксизма и выступили против линии Ленина на захват власти. На Ленина нападали все, кому только не лень, и лишь одна Коллонтай выступила на его стороне.

Что, конечно же, не могло не отразиться на его, как бы сегодня сказали, имидже. И вопреки всем сказкам о Ленине, его невзлюбили в столице с первого же дня появления в ней. «В призывах Ленина к братанию с немцами и низвержению Временного правительства, — писала 12 апреля газета «Единство», — к захвату власти и т.д. и т.п. наши рабочие увидят именно то, что они представляют в действительности, т.е. безумную и крайне вредную попытку посеять анархическую смуту в Русскую землю».

10 апреля солдаты Волынского полка собирались арестовать Ленина, и только Исполком Петроградского Совета отговорил их от этого намерения. Но уже через три дня на его заседании говорилось о намерении группы солдат и матросов расправиться с Лениным. Однако к жаждавшим крови Ильича матросам отправились почему-то не его ближайшие соратники, а «предатели социализма» — меньшевики М. Либер и В. Войтинский.

Еще один «предатель» и главная мишень ленинских нападок — Церетели — предложил поставить в резолюцию Исполкома два весьма интересных положения: одно — о резко отрицательном отношении к платформе Ленина, второе — о недопустимости применения к нему насилия. Что лишний раз подчеркивало огромную моральную разницу между большевиками и другими революционерами. Вряд ли Ленин стал бы защищать своих потенциальных противников. Что же касается Сталина, то он их будет уничтожать...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Несмотря на полученную от вождя пощечину, Сталин так и не принял новые ленинские идеи. Слишком уж далеки были они от того, что он говорил и думал сам. И когда в «Правде» опубликовали «Апрельские тезисы», он был одним из авторов редакционной реплики, в которой говорилось о том, что тезисы содержат личную точку зрения Ленина, но не всей партии. Не под держал он «Апрельские тезисы» и на Русском бюро. «Картина моста между Западом и Востоком — уничтожение колоний, — заявил он. — Схема, но нет фактов, а потому не удовлетворяет. Нет ответов о нациях мелких».

Судя по всему, Сталин и здесь остался верен себе, и вместо того чтобы говорить об отношении к войне, Временному правительству и Советам, все свое внимание перенес на второстепенные проблемы о национальном вопросе. Более того, он практически подписался под всем тем, что сказал на том же заседании Каменев. «Что касается общей схемы т. Ленина, — заявил тот, — то она представляется нам неприемлемой, поскольку исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».

Помимо всего прочего, по мнению Каменева, эта самая «общая социологическая схема» была «не наполнена конкретным политическим содержанием».