Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Если же называть вещи своими именами, то это была самая настоящая сделка. В обмен на членство в ЦК (а значит, участие в политике и обладание известной властью) Ленин предлагал Сталину полное забвение всего того, что он говорил и делал весной 1917-го. Иными словами, за полную лояльность Сталин получал весьма лакомый кусок — власть и политику. И он это предложение принял...

Самым же интересным во всей этой истории было то, что Сталин стал ленинским рупором по национальному вопросу, совершенно не веря в то, что ему предстояло говорить. Он никогда не был сторонником самоопределения, о чем, не удержавшись, заявил в своем выступлении: «Я могу признать за нацией право отделиться, но это еще не значит, что я обязан это сделать... Я лично высказался бы, например, против отделения Закавказья, принимая во внимание общее развитие в Закавказье и в России...»

Пройдет всего несколько лет, он сойдется в прямом споре с вождем на эту тему, и за его политику в Грузии тот назовет его «Держимордой». Придя к власти, Сталин покажет все то, что он думал о самоопределении наций. В 1932 году он положит семь миллионов крестьян в схватке с националистической Украиной, а в конце Отечественной войны одним росчерком пера обречет на страдания и лишения чуть ли не десяток малых народов, уличенных им в предательстве. Но как когда-то Париж для короля-гугенота стоил обедни, так и в апреле 1917-го для Сталина ЦК стоил столь милой его сердцу автономии.

Когда читаешь то, о чем говорилось на Апрельской конференции, удивляет в первую очередь даже не то, что говорили о нациях всего-навсего час, а то, что Дзержинский, Пятаков и Махарадзе вещали от имени целых народов так, словно эти народы их уполномочивали. Нет смысла повторять все то, что говорили эти люди по одному из самых сложнейших вопросов современности по той простой причине, что они мало что в нем понимали.

С той поры прошло почти сто лет, но и сегодня так никто и не ответил, как же надо на самом деле решать национальные проблемы. И, как показывает печальная практика, решают их и по-прежнему с помощью оружия.

Так что же говорить о тех временах, когда этим вопросом занимались не политики, экономисты и социологи, а революционеры, для которых на первый план при решении любого вопроса всегда выходило его классовое содержание. Потому и Пятаков, и Дзержинский в один голос говорили о том «реакционном факторе, направленном против социализма», который скрывался в лозунге независимого государства. Потому и считали, что образование национальных государств в обстановке империалистической эпохи — «есть вредная и реакционная утопия». И говорилось это в период распада империй, которые и разваливались только благодаря тому, что революционная по тем временам буржуазия шла по национальному пути.

В противовес им Сталин убеждал, что любая нация имеет право на самоопределение. Но в то же время, делал оговорку, это самое право нельзя смешивать с вопросом о «целесообразности отделения той или иной нации в тот или иной момент». И этот сложный вопрос партия пролетариата должна решать только в соответствии с интересами всего «общественного развития и интересами классовой борьбы».

Финляндии обещали самоопределение? Что ж, делать нечего, надо держать данное слово, а вот что касается других наций... то здесь дело другое... Да и чего, собственно, волноваться, успокоил делегатов Сталин, ведь теперь, когда царизм уничтожен, девять десятых народностей не захотят отделяться. И если они захотят, то партия всегда готова предложить этим народностям областную автономию, что, конечно, не имеет ничего общего с бундовской культурно-национальной автономией...

Сталин говорил всего пять минут, и тем не менее всем сидевшим в зале стало ясно, что право любой нации на самоопределение будет в конечном счете решать не сама нация, а большевистская партия. Уже понимая, что дело проиграно, Махарадзе предложил снять с обсуждения национальный вопрос и не принимать по нему резолюций. Но... было уже поздно. За сталинскую (ленинскую) резолюцию было подано 56 голосов. 16 человек высказались против и 18 воздержались.

А это была уже победа. Да, почти четверть всех присутствующих не поддержали ленинское предложение. Да, поляк Дзержинский, украинец Пятаков и грузин Махарадзе подвергли резкой критике его взгляды, и, помимо самого Сталина, его не поддержал ни один представитель национальных меньшинств, и тем не менее идея «права наций на самоопределение» победила.

В другой резолюции конференции был принят лозунг «Вся власть Советам!», что вовсе не означало начало немедленных революционных действий. Что же касается Учредительного собрания, требование о созыве которого содержала программа партии, то в резолюции Апрельской конференции оно называлось вместе с Советами потенциальным преемником государственной власти.

Сразу же после принятия резолюций был зачитан список нового Центрального Комитета, и не трудно догадаться, какую радость испытывал Сталин, став третьим по числу поданных за него голосов (97) после Ленина (104) и Зиновьева (101). И эти 97 голосов свидетельствовали о его сближении с Лениным. Что ж, ничто не ново под луной, и Париж действительно стоил обедни...

«Впервые, — писал Дейчер, — Сталин подтвердил свое право на лидерство, набрав большее число голосов в прямых, открытых дебатах. Для партийного актива он был теперь уже знакомой фигурой, хотя для аутсайдеров по-прежнему оставался лишь именем».

Да, все так, и «знакомой фигурой» Сталин уже был, а вот «свое право на лидерство» он отнюдь не «подтвердил», а получил его из рук Ленина. И не трудно себе представить, где оказался бы Сталин, если бы продолжил поддерживать Каменева и Церетели. А вот почему Ленин не сделал ставку на изначально преданных ему Шляпникова, Залуцкого или Молотова — это большой вопрос, на который теперь не ответит уже никто...

Так закончилась Апрельская конференция, которая вознесла Сталина на новые партийные высоты. И уже через несколько дней он вместе с Лениным, Зиновьевым и Каменевым вошел в тот самый орган, который со временем будет назван Политбюро.

И все тот же Ярославский в те редкие минуты, когда он говорил правду, писал: «В мае 1917 года после Апрельской конференции товарищ Сталин был выбран членом Политбюро ЦК и с тех пор бессменно состоит членом Политбюро». Понятно, что за его избранием стоял сам Ленин. И дело было не только в «знании» Сталиным национального вопроса. Сталин весьма убедительно доказал, что способен поступаться идеями и идти за вождем. В отличие от того же Каменева, который постоянно совершал нападки на Ленина.

И как бы там ни было на самом деле, но с помощью вождя всего за каких-то полтора месяца Сталин сумел войти туда, куда допускались только избранные...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

После столь насыщенного событиями марта и апреля в жизни Сталина, как, впрочем, и в жизни всей партии, наблюдалось некоторое затишье. И ничего удивительного в нем не было. «Правдой» руководил Ленин, агитацией занимался Зиновьев, Каменев представлял партию в Исполнительном комитете и в Совете, а всю организационную партийную работу вел Свердлов.

«Помимо дежурства в «Правде», — писал о том времени известный исследователь жизни Сталина Роберт Слассер, — и участия в заседаниях ЦК на Сталина ложатся эпизодические поручения то административного, то технического, то дипломатического порядка. Они немногочисленны. По натуре Сталин ленив. Работать напряженно он способен лишь в тех случаях, когда непосредственно затронуты его личные интересы. Иначе он предпочитает сосать трубку и ждать поворота обстановки. Он переживает период острого недомогания. Более крупные и талантливые люди оттеснили его отовсюду».

Возможно, в этом утверждении и есть крупица истины, и все же Слассер во многом был не прав. Теперь, когда в столице вместе с Лениным оказалась и вся его гвардия, Сталин вряд ли мог рассчитывать на роль трибуна или теоретика, каким он пытался предстать перед партией в марте 1917-го.

Что ему оставалось делать? Да только то, что он мог делать в сложившихся условиях. То есть вернуться к прежней роли специального помощника Ленина по особо деликатным поручениям. «Его хитрость, навыки конспирации и абсолютная надежность, — писал о нем Такер, — нашли теперь достойное применение».

«Я всячески пытался понять роль Сталина и Свердлова в большевистской партии, — вторит ему эмигрант-эсер Верещак. — В то время как за столом переговоров сидели Каменев, Зиновьев, Ногин и Крыленко и в качестве ораторов выступали Ленин, Зиновьев и Каменев, Свердлов и Сталин молча дирижировали большевистской фракцией. Это была тактическая сила. Вот здесь я впервые почувствовал все значение этих людей».

«Верещак не ошибся, — писал позже Троцкий. — В закулисной работе по подготовке фракций к голосованию Сталин был особенно ценен. Он не всегда прибегал к принципиальным доводам, но умел быть убедительным для среднего командного состава, особенно для провинциалов». Но как бы там ни было, в мае 1917-го Сталин, по словам Улама, «впервые по-настоящему наслаждается свободой с того самого апрельского дня, когда он был арестован в Баку в 1901 году».