Пианисты - Кетиль Бьёрнстад

— Все пройдет хорошо, Аня. Не бойся.

Потому что сидя в кресле Ле Корбюзье и слушая Аню, я понимаю, что она нервничает. День концерта приближается.

Сразу после Нового года настанет ее черед. Она рано выйдет на сцену, потому что она все начала слишком рано. Ее мать говорила об этом, когда мы с нею обедали в «Бломе». Говорила, что трудно быть родителями. Когда и чему следует учить ребенка? У каждого ребенка для всего есть свой возраст, считает она. Одним следует начинать учиться попозже, другим — пораньше. Но так ли уж точно, что Ане хотелось начать рано? — думаю я, сидя в кресле. После того, как Ребекка сделала выбор, все как-то смешалось. Мы, оставшиеся, должны оправдать те колоссальные усилия, которые сделали в самом начале жизни. Я не чувствую себя ребенком, и, думаю, Аня — тоже, но достаточно ли мы взрослые, чтобы осуществить то, что мы хотим?

Мысли мои разбегаются. Равель занимает свое место. И Аня продолжает играть.

Сейчас она начнет третью часть. Но она не начинает, сидит перед роялем, опустив глаза.

— Извини, — говорит она. — Я слишком устала.

— Не надо больше играть. Хватит и этого. Мне только хотелось послушать вторую часть, — говорю я.

— Тогда на концерте я буду играть ее специально для тебя. Ты всегда был так добр ко мне.

— Правда? Но мы так редко виделись. Ты тоже была добра ко мне.

Мы смеемся над этим неуклюжим диалогом.

— Значит, мы оба с тобой добрые.

— Знаешь, я не буду сейчас играть третью часть, — говорит Аня.

— Оставь ее. Она к тому же простая.

Аня вскакивает, радуясь, как маленькая девочка.

— Давай лучше поедим!

Мы стоим на кухне, здесь все продумано до малейших деталей. Никакой португальской плитки, только немецкий алюминий и черный гранит.

— Мне осталось нарезать лук, — говорит Аня.

— Я тебе помогу.

— Не надо, я справлюсь сама.

Я стою рядом с ней, пока она режет, хвалю ее и готов подписаться под каждым своим словом.

— Сельма права, ты играешь, как будто речь идет о твоей жизни.

— А-а, — Аня смеется. — Не надо воспринимать все так трагично.

— Я и не воспринимаю. Ты произведешь фурор.

— Не говори так! — Она затыкает себе уши, держа в руке нож.

— Кто еще в этом году выступает в «Новых талантах»?

— Один певец, которому сильно за двадцать. Кажется, его фамилия Брюсет. Он будет петь произведения Малера. Кроме того, Эббестад, скрипач, ты его знаешь, он всегда встряхивает волосами и принимает театральные позы, когда на него кто-нибудь смотрит. Он будет играть Сибелиуса. И еще один пианист из Бергена, Хеллевик, о нем я ничего не слышала, но обычно он играет Франка.

— Симфонические вариации? Это играют четырнадцатилетние.

— Да, а он старше меня. Смешно, что только мне предоставили возможность играть полный концерт.

— И где твое место в программе?

— В конце.

Разговаривая, она продолжает резать лук. И режет палец.

— Ай! Вот черт!

— Глубоко порезалась? — На указательном пальце у нее выступает кровь.

Она бледнеет. Беспомощно смотрит на меня:

— Я не выношу вида крови, — шепчет она.

— Да ее почти и нет.

Она осторожно переводит глаза на крохотную каплю, хочет что-то сказать, но не произносит ни звука. Я понимаю, что она вот-вот упадет в обморок. Все происходит так быстро, что я не успеваю подхватить ее, когда она падает. Она выскальзывает у меня из рук, роняет нож и сильно ударяется головой о каменный пол.

— Аня!

Я наклоняюсь, поднимаю нож и подсовываю руку ей под голову. Крови, во всяком случае, нет. И ранка на пальце такая пустячная, что уже перестала кровоточить. Я вытираю кровь бумажным носовым платком. Ане нельзя лежать здесь, на этом холодном каменном полу. Нужно перенести ее на кровать, чтобы она там пришла в себя, нужно подложить ей под ноги подушку, тогда кровь скорее прильет обратно к голове.

Странно, что мне придется ее нести, но выхода нет. Я обхватываю ее плечи, подсовываю руку под колени и поднимаю. Меня трясет. Аня почти ничего не весит. Кожа да кости. Меня качает, мне страшно ощущать под руками ее скелет, страшно, что у нее почти нет мышц, что она совсем не такая, какой я видел ее в своих мечтах. Только теперь я понимаю, что скрывает сиреневый джемпер. По лицу Ани никогда не было видно, что она так похудела. Сколько же она весит? — думаю я. Сорок с небольшим? Я несу ее по лестнице на второй этаж. Она стонет в забытьи и крепче обхватывает мою шею. Я вхожу в коридор и вижу, что, к счастью, двери всех комнат открыты.

Я прохожу мимо спальни родителей. Двуспальная кровать снабжена подъемным устройством, ее высоту можно регулировать — выше или ниже, как угодно. Может, в этом нет ничего странного. Для Человека с карманным фонариком главное, чтобы все было у него под контролем. Потом я прохожу мимо ванны, тут все серебристое, на стене огромное зеркало. Наконец я узнаю комнату, о которой говорила Катрине, — спальня Ани с очень широкой кроватью, над которой висит свадебная фотография Марианне и Брура Скууга. По обе стороны от нее висят портреты Баха и Бетховена. Мне становится смешно.

Я осторожно кладу Аню на кровать. Глаза у нее закрыты, она молчит. Может быть, она еще без сознания. Я беру подушки и подкладываю ей под ноги так, как меня учили. Что делать дальше, я не знаю. Она лежит на кровати. Я сижу рядом. Но на кровати лежит скелет. Не понимаю, как ей удавалось это скрывать? Может, она прикрепляла под одеждой на тело небольшие подушечки, чтобы всех обмануть? Мне хочется разбудить ее, вытрясти из нее правду, узнать, в чем дело. Она бледна, как умершая Джульетта, а я даже не неосведомленный Ромео, потому что слишком много о ней знаю.

Я не могу удержаться. Ложусь рядом с ней и кладу руку ей под голову. Ей нужен покой, думаю я. Она не может сразу прийти в себя. Сколько раз я мечтал, чтобы лежать так рядом с ней!

Ничего не происходит. Слышно только ее дыхание. Она больна. От ее тела исходит странный запах. Сейчас это не запах ноготков, а чего-то несвежего, затхлого.

— Аксель? — вдруг говорит она, не открывая глаз.

— Я здесь!

— Я потеряла сознание?

— Да. Из-за порезанного пальца. Из него вытекла капля крови.

— Как глупо.

— Неважно. Надеюсь, это у тебя не семейная слабость?

— Что?

— Пустяки, я имею в виду, что у тебя оба родителя врачи.

Она прыскает.

— Нет, это детская травма. Смешно не выносить вида крови. Вообще-то я не неженка.

— Не говори так много. Тебе нужно набраться сил.

— У меня все еще шумит в голове. Я это ненавижу. Я хочу сказать: ненавижу падать в обморок. Последний раз это случилось со мной на полигоне.

— Наверное, тебе следует больше есть?

— Ты тоже так считаешь? Ты имеешь в виду салат, что стоит на кухне?

— Нет, разумеется. Вообще есть, не только салат.

— Мы можем спуститься вниз.

— Тебе лучше остаться здесь.

— Мне здесь хорошо. У тебя такое удобное плечо.

— Что еще я могу для тебя сделать?

Мы лежим неподвижно. Мне так покойно. Я вдруг чувствую себя намного старше ее. Она словно ребенок в моих руках. Я осторожно, без всякой задней мысли, целую ее в щеку. Скорее, чтобы утешить.

— Хочешь меня? — спрашивает она.

Мои губы прижаты к ее щеке.

— Ты это не серьезно, — шепчу я.

— Почему? — Она поворачивается ко мне. Глаза ее слишком близко от моего лица. — Я всегда говорю только серьезно.

Я немею, не знаю, что на это ответить.

— По крайней мере, можешь продолжать целовать меня в щеку, — говорит она.

— Прекрати!

Я целую ее, не уверенный, что слух меня не подвел. Но мне не хочется думать слишком долго. Неожиданно наши губы встречаются. Я целую Аню Скууг! И чувствую, что она хочет меня. Что она говорила об этом вовсе не из вежливости.

Я закрываю глаза. Я видел ее в мечтах. Это были ночные видения. И видения, которые приходили ко мне в ольшанике.

— Я люблю тебя, — говорю я и целую ее в губы.

— Не говори так, — дружески просит она.

Не знаю, что и думать. Кажется, будто она на что-то решилась. Неужели я сейчас действительно это испытаю? Но тело, о котором я мечтал столько лет, — только кожа да кости. Раздеть ее кажется мне немыслимым. К тому же я никогда еще не раздевал женщину.

— Ты можешь делать со мной все, что захочешь, — говорит она.

Она лежит совершенно неподвижно. Остальное за мной.

Я не могу удержаться.

Я занимаюсь любовью с Аней Скууг. Не думал, что это когда-нибудь случится. Так быстро, сладко и больно. Она не выказывает никаких чувств, но ее тело имеет опыт, которого у меня нет. Эти короткие толчки, ритм, с которым она принимает меня. Под кожей я ощущаю ее кости.

— Когда мне отпустить тебя? — спрашиваю я.

— Меня вообще не надо отпускать. Продолжай.

Ее тело нетерпеливо, как будто она хочет, чтобы все было уже позади. Я больше не сдерживаюсь.