Пианисты - Кетиль Бьёрнстад

— Когда мне отпустить тебя? — спрашиваю я.

— Меня вообще не надо отпускать. Продолжай.

Ее тело нетерпеливо, как будто она хочет, чтобы все было уже позади. Я больше не сдерживаюсь.

Все. Я осторожно отпускаю ее, боясь как-нибудь ей навредить, чуть ли не с надеждой, что она этого не заметит.

Но она замечает.

— Было прекрасно, — говорит она.

— Хорошо? Тебе было хорошо? — Я опустошен, и мне неловко.

— Достаточно хорошо, — отвечает она. — Не думай об этом.

— Это у меня первый раз, — признаюсь я.

— У меня тоже.

— А Катрине?

— Это совсем другое. Прошу тебя, не надо об этом.

Мы молчим, тесно прижавшись друг к другу.

— Да, мне было хорошо, — вдруг говорит она.

— Но разве это не опасно?

— Ты имеешь в виду опасность забеременеть? Нет, к счастью, мои родители врачи.

— Правда, ведь твоя мама гинеколог, — вспоминаю я, чувствуя себя дураком.

— Нет, это папа.

— Что папа?

— Это он позаботился, чтобы я не забеременела слишком рано.

— И что он сделал?

Она не отвечает. А я не смею спрашивать. Только представляю себе. Маточное кольцо. Спираль. Ловкие профессиональные руки.

— Не будем об этом говорить, — просит она. — Мне было хорошо. И этого хватит. На сегодня. Не воображай себе никаких глупостей. Мы больше не будем вместе. Во всяком случае, еще очень долго. Сначала Равель. Я не должна рассеиваться. Сосредоточенность для меня все. Ты понимаешь?

Я быстро целую ее в щеку.

— Конечно, понимаю.

— Может, хочешь теперь попробовать мой салат?

Но я замечаю, как у меня поднимается тошнота.

— Нет, спасибо. Я не могу сейчас думать о еде.

— Как хочешь, — говорит она. Ее глаза глядят в потолок.

Мы лежим рядом друг с другом.

Я пережил больше, чем мог мечтать.

И все-таки мне грустно.

Было уже далеко за полночь, когда я не спеша поднимался по свежему снегу с Эльвефарет к своему дому. Мне не встретился ни один прохожий. Только мои собственные следы.

Что произошло? У меня чувство, как будто я кого-то предал. Но разве я предал Аню? Это должно было произойти не так. Все изменилось, и страна, которую я хотел завоевать и завоевал, оказалась без будущего.

В страхе я открываю дверь своего дома. Надеюсь, что отец и Катрине уже спят, но слышу тихий голос отца, говорящего по телефону у себя в спальне, и вижу в дверную щель, что у Катрине еще горит свет. Услышав, что я пришел, она тут же выходит и стоит, покачиваясь, глаза у нее как два стеклянных шара.

— И как тебе было с ней?

— Могло быть лучше.

— Охотно верю. Но играла она прекрасно, да?

— Не сомневайся. Это будет сенсация года.

— В прошлом году ее выступление тоже было сенсацией. А что между вами?

Не знаю, что ей на это ответить. Что именно она хочет услышать?

— Она слишком худая, — говорю я.

— И это все?

— Да. И я не понимаю, как ты раньше этого не заметила.

Катрине фыркает.

— С чего это ты вдруг забеспокоился о ней? У нее такой тип. Это временно. Ее ждет важный концерт.

— Вот поэтому я и беспокоюсь.

— Аня не такая, как ты думаешь. Аня справится. Она всегда со всем справится. Нам обоим гораздо хуже.

Перед самым Рождеством я встречаю Марианне Скууг. На перекрестке с улицей Кристиана Ауберта. Я возвращаюсь из ольшаника, как всегда погруженный в свои мысли. Но увидев ее перед собой, я раскидываю руки в стороны. Она тоже.

— Наконец-то мы встретились!

— Ты мог бы позвонить мне, — говорит она с улыбкой.

Знает ли она, как она похожа на Аню? Что Аня ей рассказала? Пристыженный, я опускаю глаза.

— Мальчик мой!

Она прижимает меня к себе. Я чувствую тяжесть ее тела. Нас обоих охватывает сильное чувство. Она больше похожа на ту Аню, о которой я мечтал, чем сама Аня.

Марианне смотрит на часы.

— Мне надо домой. Мы собираемся сегодня печь пряники.

Я не знаю, что сказать. Представляю себе эту картину. И растерянно поднимаю на нее глаза.

— С тобой все в порядке? — озабоченно спрашивает она. — Ты такой бледный.

— Я в порядке.

Но она замечает, что что-то не так.

— В чем дело?

Я отрицательно мотаю головой. Как бы там ни было, а случилось не то, что ей следует знать. Я вижу, что она сердится. Неужели она не видит того, что происходит с ее дочерью? Неужели так и уйдет домой печь пряники, не задав мне о ней ни одного вопроса?

— По-моему, Аня нервничает перед своим концертом, — говорю я.

Она внимательно смотрит на меня, держа обеими руками мою голову, мы стоим друг к другу ближе, чем следует.

— Ты хочешь мне что-то сказать, Аксель?

— Да. Аня очень похудела. Даже страшно. Неужели вы этого не видите? Кожа и кости. У нее совсем нет сил. Ей семнадцать лет, а вы посылаете ее на сцену играть с Филармоническим оркестром. О чем вы думаете?

Марианне мотает головой, словно защищаясь от моих слов.

— У Ани свой путь, и она идет по нему вместе с отцом.

Меня возмущает ее трусливость. Ведь она тоже в ответе за дочь.

— Ну так передай ей привет, — сердито говорю я. — Можете печь свои пряники. Господи, Марианне! Как ты не понимаешь, что Аня слишком лояльна к вам обоим?

Она хочет что-то сказать, но я уже повернулся к ней спиной, испуганный своим гневом и своим чувством к ней. И уже поднимаюсь к Мелуму.

Новый год. 1970. Маргрете Ирене пригласила Союз молодых пианистов к себе домой. Ее занимает полет на Луну, «Аполлон-12» и отмена британским парламентом смертной казни. А тут еще появился новый самолет «Боинг-747». Берущий на борт до четырехсот пассажиров. И еще она хочет снова погадать мне.

Я ничего не рассказал ей про Аню. Это отвратительно. Но теперь уже слишком поздно. Мы продолжаем, как раньше.

Ани на вечере нет. Это неудивительно. Она по телефону извинилась перед Маргрете Ирене. Может быть, сослалась на головную боль. Я даже не спрашиваю, потому что хочу, чтобы до концерта ее оставили в покое. Конечно, я послал ей цветы, но не знаю, дошли ли они до нее. У меня в голове еще не укладывается то, что случилось. Что я переспал с Аней Скууг. То, что произошло в тот вечер, слишком печально и странно. Мы еще не виделись друг с другом. Прошло Рождество. Я видел ее только в окно по дороге от трамвая на Эльвефарет. Она одевается так, что не видно, какая она на самом деле худая.

Но ведь она неестественно худая, думаю я, пока мы садимся за стол у Маргрете Ирене. Союз молодых пианистов, собравшийся встретить Новый год, наверное, мы собрались вместе в последний раз перед тем, как разлетимся в разные стороны. Может, поэтому Аня и не пришла, она понимает, что это мимолетно и что о ее отсутствии никто не пожалеет, кроме меня. Но Ребекка здесь. И Фердинанд тоже. И несколько юных странных созданий из Бэрума, которых откопала Маргрете Ирене и которые весь вечер слушают пластинки из богатого собрания семейства Флуед, не принимая участия в нашем разговоре.

Для меня сегодня самая интересная — это Ребекка. Что она думает о происходящем? Она умопомрачительно красива. Белоснежная кожа. Мелкие веснушки. Пронзительно голубые глаза. Она уже отдаляется от нас, во всяком случае от нашей среды, и, может быть, я особенно люблю ее именно за это. Нас угощают сыром-фондю. Отец Маргрете Ирене много колесит по свету. Но вишневая настойка слишком крепка. Спирт обжигает горло. Мы с трудом глотаем белый хлеб.

— Ты не жалеешь? — спрашиваю я Ребекку.

— Это было самое правильное решение в моей жизни, — отвечает она.

У Маргрете Ирене готов гороскоп Ребекки, она машет листом бумаги.

— Здесь ясно видно, что этого следовало ожидать!

Я обмениваюсь взглядом с Фердинандом, моим конкурентом, которого я вообще-то не боюсь, он слабоват и будет дебютировать после меня. Он амбициозен, но какой-то чересчур замедленный. Я не представляю себе, что это может хорошо кончиться. Пока что я остаюсь фаворитом, тем, кто может произвести сенсацию, хотя сам не понимаю, почему. Однако я не против того, чтобы они так думали. Только пусть пройдет какое-то время после дебюта Ани Скууг.

Мы пьем вино, заедая его сыром-фондю. Мы молоды и вскоре вступим в борьбу. У нас еще есть немного времени.

Маргрете Ирене пока не собирается выступать с дебютным концертом. Говорит, что сначала хочет поехать в Вену и позаниматься с профессором Сейдльхофером. А Фердинад собирается в Лондон. К Илоне Кабош.

— А когда твой дебют? — спрашивает Ребекка и смотрит на меня невинными голубыми глазами, но вполне дружелюбно.

— Об этом мне надо поговорить с Сельмой.

— Ты зовешь ее просто Сельма?

— Да, это получилось как-то само собой. Но я знаю, что ты предпочитаешь звать ее фру Люнге.

Ребекка улыбается:

— Наверное, я слишком хорошо воспитана.