Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— А вы убеждены, что будет? — уточнил Курт скептически.

— Нет. Вполне возможно, что он возьмется за ум или сменит способ питания, или его мастер немного окоротит его активность… Все возможно. Вам — ничего не приходит в голову в связи с этим, майстер Гессе? Из того, что я о вас слышала, от вас должно ожидать невероятных идей и проницательнейших теорий.

— Врут, — возразил он хмуро. — Я не гений и не пророк. Что думает имперская разведка о перехваченном письме?

— Ничего, на что стоило бы обращать внимание, — передернула плечами Адельхайда. — Мое же мнение таково: что бы они ни хотели получить от своей операции в Ульме, она для них весьма и весьма важна. В деле, помимо неизвестных нам личностей, был задействован pro minimum один человек, сознательно пошедший на гибель и выдержавший свою роль чисто, от всей души и до конца. Им требовалось, чтобы эта записка дошла до нас во вполне конкретном виде, с сохранением вполне конкретных слов — дабы Конгрегации хватило их для заинтересованности, но недостало для раскрытия истинного смысла. Стало быть, письмо было истреплено и ненужные слова были затерты заранее. Изображать же судорожное жевание тайного послания на пороге гибели, истекая кровью — для этого надо работать не за деньги, а за идею.

— Видел таких, — заметил Курт неохотно, рассматривая довольно четко вычерченный план города. — Один из них у меня держался более двух часов, прежде чем заговорить. И заговорив, явно чувствовал себя виноватым; не обозлившимся на меня за то, что я сломал его, а — виноватым перед ними за то, что проболтался.

— Подобными людьми не разбрасываются. Они полезны. Найти тех, кто будет предан, пока платят — легко. Чуть сложнее с теми, кто готов страдать за идею, но не способен идти до конца. А вот таких, как этот, с письмом — таких приберегают для серьезных дел.

— Как сейчас?

— Как сейчас. Знаете, майстер Гессе, что мне представляется интересным? Это «фон» в письме. Если воспринять на веру хоть долю этих сведений… Будь новообращенный из «высших слоев», он пасся бы подле заведений, которые знакомы ему, id est[79], которые посещал при жизни, а это наверняка не те трактирчики, у коих обнаружены тела. Это было бы нечто полетом повыше. Александер упомянул, что вы высказали мысль, касающуюся многочисленной орды рыцарства без земли и богатства; вот такие — да, им более знакомы именно те места. Выводы делать я бы пока остереглась, однако что-то интересное в вашей мысли есть.

— Благодарю, — кисло отозвался Курт; та улыбнулась.

— А вы от меня не в восторге, майстер Гессе, верно?

— Я ничего не имею против лично вас, госпожа фон Рихтхофен; всего лишь нет привычки к работе с… агентами подобного типа.

— Следователями, — исправила Адельхайда с усмешкой, и он кивнул:

— Тем более.

— И чем же вам так претит мой тип следователей?

— Своей нетипичностью, в первую очередь.

— Вы все же женоненавистник.

— Наверняка так вы и скажете, когда мне вздумается возразить вашим выводам.

— Стерпеть критику от Молота Ведьм в своем роде даже почетно, — кивнула та с улыбкой, от которой, словно от ледяной воды, свело зубы. — Вам есть чем возразить? Так возражайте же.

— Как скажете, — отозвался Курт, всеми силами пытаясь удерживать себя в пределах спокойствия. — Вот возражение первое. Вполне может статься, что не серьезное дело затевается в Ульме, а — серьезными людьми.

— Занимательно. Поясните видимую вами разницу.

— Вы можете себе позволить снять на неопределенный срок этаж дорогой гостиницы, госпожа фон Рихтхофен. Я себе этого позволить не могу. Параллель здесь следующая: для кого-то один или двое фанатиков, отдающих идее жизнь и душу — это роскошь и невероятная ценность, расходуемая лишь в крайних случаях, а для кого-то и два десятка подобных личностей есть не более чем расходный материал. И употребить их можно в любом деле, при первой же необходимости. Это primo. Второе возражение касается охотничьих пределов нашего подозреваемого. Он может быть императорским наследником или сыном местного рыболова, кем угодно; если его охота совершается под надзором мастера, то и проходит она, соответственно, в привычных для мастера местах. О личности самого новообращенного в этом случае ваши заметки нам ничего не скажут, хотя — да, вы правы, при наличии третьего трупа можно будет с убежденностью говорить о системе, а не о совпадении.

— Встречное возражение, — не сразу ответила Адельхайда фон Рихтхофен, задумчиво постукивая стилом по столу. — Контролируй его мастер эти вылазки — неужто тот совершил бы такую оплошность, для стригов почти непозволительную? Бросить тело вот так, на улице… Ведь вы говорили с Александером, знаете, что опытный — такого себе не позволит.

— Если только это не было сделано нарочно.

— Для чего?

— Для того же, для чего было и подброшенное письмо.

— Однако, и в этой мысли тоже что-то есть… Я вполне способна воспринять любое возражение, майстер Гессе, — миролюбиво улыбнулась Адельхайда. — Если оно логично. И я не стану обвинять вас в предвзятости к моему положению, полу, способностям и прочему, пока возражения ваши отвечают логике. Мало того, я бы очень хотела, чтобы их было как можно больше и они были как можно дотошнее; ваша паранойя все более входит в легенду наравне с вашей прозорливостью, посему вы, возможно, вместе с совершенно безумными теориями однажды выскажете и нечто правдоподобное. Хотя, как я заметила, именно самые сумасбродные из ваших идей на поверку и оказывались самыми истинными.

— А что здесь? — не ответив, спросил Курт, поведя ладонью над прямоугольником, испещренным мелкими крестиками и несколькими крестами побольше, заключенными в квадратные рамки. — Кладбище, как я понимаю? Что вы отметили?

— Склепы. Александер обошел их все, когда завязалось это дело, и теперь проверяет время от времени. Случается, что, прибыв в город ненадолго, стриг не загружает себя заботами, связанными с поиском и содержанием дома. Эти господа умеют быть довольно неприхотливыми, если есть к тому нужда, и спать могут где угодно. Разумеется, они тоже предпочли бы мягкую постель и приятную обстановку, но при желании могут провести довольно долгое время и на жестком камне в окружении пауков и пыли. Мое мнение — это не наш случай. Во-первых, «наши люди в Ульме», упоминаемые в письме; если правда все, написанное там, то нет оснований сомневаться и в их существовании. Стало быть, наш подозреваемый — в чьем-то доме. Во-вторых, обитая в подобных местах, сложнее уследить за новообращенным птенцом; стоит отвернуться — и только его и видели. Однако ради очистки совести обследования совершаются.

— А проверки самих трактиров, возле которых нашли тела — они были?

— Первым делом, — кивнула та. — Среди постояльцев нет никого, кто не показывался бы днем; кроме того, Александер затратил немало времени, чтобы оказаться рядом с каждым из них в достаточной близости. Будь среди них стриг — он бы его почувствовал. Трактиры вычеркиваются. Жаль. Это бы весьма упростило дело.

— Наверняка и они подумали так же, — на мгновение позабыв о своей неприязни, усмехнулся Курт. — Потому и не стали там селиться.

— С домами же — сложно, — вздохнула Адельхайда, последовательно ткнув стилом во множество мелких фигур на плане. — Арендуемых домов не счесть, к тому же, мы не знаем, сняли ли новоприбывшие отдельное жилье либо нашли приют у людей, живущих здесь давно (те самые «наши люди в Ульме») — связных или даже руководителей этой операции. Как показало ваше последнее кельнское дело, не всегда организатор наблюдает со стороны — бывает, что участвует в деле лично. В таком случае, этот дом может быть и вовсе в собственности, причем давно. И как пограничный город Ульм привык к постоянно сменяющимся лицам; здесь никто не удивится, если вместо своего соседа внезапно поутру увидит в его доме совершенно постороннего человека или армию, вставшую на постой.

— Александер был прав. Вавилон.

— Потому его и определили сюда, — пожала плечами Адельхайда. — Здесь он незаметен; здесь никто и ни на кого не обращает внимания, жизнь бежит сама по себе, никто ни за чем и (главное) ни за кем не следит. С некоторым усилием поддерживается некий порядок на улицах, кое-какая налаженность на торгах, и это все. Заметили — здешние трактиры игнорируют Великий пост? На носу Страстная неделя, а горожане уплетают жареных гусей, масляную выпечку, и никто не пеняет им на это, кроме, быть может, бродячих проповедников. Местное священство — и то замечено оскоромленным.

— То-то хозяин моей гостиницы на меня даже не покосился… И Александер без зазрения предложил мне телятину на обед; какие только слабости не переймешь от рода людского.