Царь Грозный - Наталья Павлищева

Вернувшись в Москву, Иван переписал свое завещание, определив наследником, если сыновей больше не будет или они умрут во младенчестве, Владимира Старицкого. А если государь оставит за собой слишком малыми детей, то быть князю их опекуном.

Это порадовало Сильвестра, но озадачило Адашева. К чему такая прыть у царя? Алексея Адашева Владимир Старицкий не слишком жаловал в отличие от Сильвестра. Адашев только пробурчал:

– Перестарались…

А Иван преклонил колена перед Сильвестром, просил прощения за свое ослушание, обещал впредь не перечить. Священник был немало доволен, хотя Иван и повидал Вассиана в его обители, говорил с опальным монахом, да только все равно по их с Адашевым воле повернуло. И ведь как кстати погибель царевича подвернулась, прости, Господи! Адашев зубами скрипел на глупого попа: везет же дуракам! Грех Адашева, а польза вон Сильвестру.

Сам поп все больше забирал власть над государем. Иван уже жил по его Домострою. Царица против? Так ведь она мужнина жена, а коли муж священника слушает, то куда Анастасии деваться? Но между царицей и Сильвестром не просто черная кошка пробежала, та тихо ненавидела священника, мучаясь своей нелюбовью.

Но Господь сжалился над царской четой, года не прошло, родился второй сын – Иван. После доченька Евдокия, а потом и еще сынок Федор.

А у царя новый советчик. Узнав про него, бояре совсем взвились. Адашев и сам не больно знатен, а уж Ивана Пересветова привел так вовсе из долговой ямы! Только таких в царских покоях не хватало! Чем взял царя Ивана этот должник?

Просто в своих челобитных о том, как устроить государство и власть царскую, советчик точно попал в мысли самого Ивана. Пересветов умен, немало повидал на своем веку, он доказывал, что Османская империя победила Византию потому, что та давно управлялась бестолковыми и ленивыми чиновниками, в отличие от сильного единовластного правления Магмет-салтана. Тех же, кто мешает сильной власти, надо огнем жечь, даже не вызнавая их вины! «Царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет, и имя его славно по всем землям». А ради этакой правды еретиков и супротивников можно и на кострах жечь, и в пыточной кровь пускать… И вину их спрашивать не обязательно, виновны уж тем, что против помыслили.

Мог ли быть лучший бальзам на душу Ивана в тот миг? Нет, он не стал немедля вешать или пытать бояр, больше того, остался в послушании у Алексея Адашева и Сильвестра, но зерно было посеяно в подготовленную почву. Это зерно даст такие всходы, от которых содрогнется Русь, а руки царя Ивана омоются кровью многих людей, вины которых никто не спрашивал, потому как виноваты уже только своими мыслями…

Иван Пересветов очень дельно изложил молодому государю проект реформы всей Руси, особенно военной реформы. Через несколько лет он ляжет в основу опричнины, словно Иван Васильевич на досуге вспомнит записки своего тогдашнего советчика. Может, так и было?

Сильвестр отнесся к прожектам Ивана Пересветова спокойно, как относился ко всему, что не угрожало его влиянию на царя. Благовещенский священник доделывал Домострой, и его больше занимала семейная жизнь Ивана, устройство царского быта. Вот в этом поп преуспел, Иван все больше тяготился его мелочной опекой, но противиться не смел, хорошо помня исполнившееся страшное пророчество. Однажды он пожаловался жене:

– Живу точно сетью какой опутанный. Перед каждым шагом думаешь: одобрит ли это Сильвестр?

Анастасия вздохнула:

– А я и того хуже. Не люблю я этого попа, после его предательства невзлюбила. Что он все карой грозит за любое непослушание?

– А может, прав он? Один раз не послушали – и вон какая беда…

– Что ж теперь, все по его велению делать?

Вопрос остался без ответа, Иван и сам не знал, как быть.

Но шли год за годом, постепенно забывалось страшное, распрямлялись плечи молодого государя, опущенные после гибели первенца, зато все чаще возвращалась мысль к словам старца Вассиана и к челобитным Ивана Пересветова. Особенно когда стало ясно, что Сильвестр больше как на мелочные придирки не способен, а Адашев не всегда прав в своих военных советах… Но пока благовещенский поп крепко держал молодого царя в подчинении своими пророчествами и угрозами беды его дорогим людям.

Освободиться от этой зависимости Иван не мог. И Анастасия не понимала почему. А ведь все было просто…

К государю спешил невысокий человек, одетый в поношенное платье и стоптанные сапоги. Левой рукой, потемневшей от весеннего солнца, он прижимал к груди какие-то свитки, а правой размахивал при ходьбе, точно помогая себе. Космы если и были чесаны, то давно поутру, но в них, видно, не раз за день лазили в задумчивости пальцы, разорванный на локте кафтан зашит через край явно не женской рукой, его хотя и чистили, но совсем вытрясти пыль не смогли, во многих местах так и остались потертости… Лицо человека было задумчиво, он словно советовался мысленно сам с собой, временами губы начинали шевелиться, а рука и вовсе выписывала какие-то выкрутасы, очерчивая в воздухе что-то, видное ему одному. Куда ж такому к царю? Но стража даже не остановила идущего, да и он внимания на рынд не обратил, шел себе как шел.

Иван Васильевич ждал Барму. Год назад на площади напротив Кремля царь повелел заложить новый собор в честь взятия Казани. Сначала поставили обетную церковь, вокруг нее постепенно росли семь новых храмов, как бы охватывая уже готовый и забирая под себя. Такого на Руси не видывали. Строитель был, конечно, странен, но дело свое знал хорошо. Сейчас он нес государю чертежи с исправлениями, которые неделю назад Иван Васильевич одобрил. Барма мыслил, что собор, стоящий чуть не посреди площади, должен сам стать центром Москвы за пределами Кремля.

Государь появлению строителя обрадовался:

– Входи, входи. Показывай, что принес…

Историки до сих пор не могут решить – Барма и Постник – это два человека или все же один? Первую церковь, каменную, построили в 1553 году, остальные, сначала деревянные, вокруг нее в 1555–1560 годах. По названию первого храма Покрова назван был и весь храм – Покрова на Рву. Позже, когда в 1588 году пристроили придел, в котором похоронили останки Василия Блаженного, храм получил нынешнее название. Сначала он выглядел довольно строго – красный кирпич и белый камень. Позже получил свой яркий облик и стал центром площади, имевшей во времена Грозного совсем другое название – Пожар.

На пристани Гринвича переполох. Три корабля английского Общества купцов-искателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и доселе морским путем не посещаемых «Бона Эсперанта», «Бона Конфиденция» и «Эдуард Бонавентура» 1 июля 1553 года уходили в далекое тяжелое плавание. Никто не знал, что находится там, куда они плывут. На картах за Норвегией белое пятно. Морякам во главе с Хьюго Уиллоби и Ричардом Ченслором предстояло разведать новый путь в Китай, а заодно открыть для английской короны новые земли. Льды холодных морей оставляли мало надежды встретить на побережье кого-нибудь, кроме дикарей в шкурах, но все же моряки везли с собой грамоту короля Эдуарда VI с обращением к возможному владыке Полярной империи. Подозревая, что в диких краях за Норвегией живут орды, похожие на те, какие накатились пару веков назад на бедную Европу и едва не опустошили ее подчистую, англичане захватили с собой двух потомков Батыевой рати. Королевский совет всерьез полагал, что все дикие племена непременно должны понимать татарский язык. Откуда взялись эти люди в Лондоне, объяснить не могли даже они сами. Они плохо говорили по-английски, немногим лучше и по-татарски, но кто мог это проверить?