Иван-чай-сутра - Олег Ермаков

Покурив, охотники выпили еще. Ясные глаза скуластого подернулись пленкой, как будто целлофановой пленкой. Маня уже тяготилась их присутствием. Но охотники не спешили. Говорили они мало, и паузы изнуряли Маню. Она боялась пауз, словно в них-то и таилась главная опасность. Надо было чем-то их заполнить. Она спросила о развалинах.

— Развалины? — повторил вислоусый и посмотрел на нее.

— Мы туда случайно вышли, — сказала Маня, и голос ее немного изменился от напряжения под неотрывным, проникающим вглубь взглядом серых глаз. Это был взгляд охотника. Маня быстро отвернулась и махнула рукой куда-то в сизую обширность ветреного холма. Она смотрела еще некоторое время вдаль, наконец, не слыша ответа, обернулась. Скуластый не спускал с нее глаз, охватывая всю ее… Это был уже какой-то другой взгляд. Он любовался ею. На ресницах Мани появились слезы. Она снова отвернулась и смахнула их. Ее уже била дрожь, и она не могла скрыть этого. Она резко встала.

— Нет! Что-то холодно… Этот ветер.

— Надо выпить с нами, — неторопливо произнес скуластый. — Это не помешает, красавица. Тебе будет хорошо. И нам. Правда, Вень?

— Да! — откликнулся стертый. — Для такой девахи не жалко. А мы думали… баба-Яга!

— Выпей, — после паузы сказал вислоусый, — будь умницей. Когда еще твой малец вернется из города. — Последнее он произнес с каким-то ожесточением, словно ему противна была ее ложь.

Его скуластое лицо туманилось в слезах, губы Мани дрожали. Она покачала головой и сдавленно ответила, что не хочет.

— А ты через не хочу, через не могу-не-буду, — посоветовал вислоусый с капризными нотками, и это скверно звучало в его устах.

Маня в смятении на него взглянула.

Она еще не верила всему этому; она знала, слышала, что так бывает, даже с Умкой где-то в Азии это чуть не произошло, но… не здесь, не со мной!.. И она повторяла молниеносно, как заклинание, в мыслях, что в каждом смертном есть частица Будды, об этом говорит благая сутра цветка… а тот, кто повторяет хотя бы несколько фраз из нее — спасется, уже спасен.

Каменный Клюв, побывав на Верхнем Болоте, перед которым в траве серебрилась какая-то выпуклость, и успев позавтракать двумя жирными и нежными лягушками, неспешно возвращался. Благо Прозрачные Крылья умерили свой пыл, свой хладный пыл, по крайней мере, здесь, на высоте древесных крон, в толще срединных дорог старика в черном платье. Правда, выше облака с темной поволокой текли все так же стремительно. А древеса внизу, под сжатыми лапами Каменного Клюва уже успокаивались.

Вспомнив о виденном перед Верхним Болотом, он хотел все-таки вернуться и все рассмотреть, но тут его внимание привлек дым над светлоствольным домом шершней, и Каменный Клюв снова свернул туда, и, сделав пару десятков взмахов, покосился и увидел давешних охотников. Так он и думал, что они промаялись ночь в засаде и оставили свою затею, решили, как всегда, отдохнуть перед возвращением.

Но на этот раз они не отдыхали, а кого-то терзали на пестрой подстилке.

Каменный Клюв видел белое тело и сноп рыжих волос. Охотники оставались в своих серых шкурах. Они молчали. Один удерживал тело, а второй суетливо дергался. Молчали и все травы, деревья. Оружие и мешок лежали рядом с кровавым пятном. Каменный Клюв повисел на месте и — полетел дальше. Нет, нет, это были красные уголья. Иногда люди обходились без крови. И эти охотники не охотились, а предавались гону, которому вечно были обречены. Оттого их так много расплодилось по лицу Земли. Всюду, куда бы Каменный Клюв не залетал в своих странствиях, — еще в давние времена, когда он был молод и охоч до длинных дорог, — он встречал людей и гигантские скопища их жилищ или хотя бы признаки их присутствия; во всех направлениях тянулись набитые пути и гудящая паутина, стоившая жизни некоторым Крылатым; и в самых пустынных краях они вдруг появлялись с оглушающей песнью, выпадая из неба, дыша огнем и смрадом; Каменный Клюв слышал, что и в нетающих снегах горных хребтов можно найти их знаки. Может быть, только там, где отдыхают Прозрачные Крылья, в ночных сверкающих норах запредельного неба нет следов человека, нет их дыма, нет их шума и нет их запаха.

Впрочем, Каменный Клюв ничего не имел против их запаха, если только это был запах мертвечины.

Увидев дым, — для этого пришлось взобраться на дерево, — Кир засек направление и двинулся в шуршащих, спутывающих ноги травах. Этот холм оказался просто необъятен. Кир не думал, что заблудится. Но он так и не вышел на старую стоянку у трех старых берез, только вымок и вымотался, как собака, тойфел, бНОПНЯ… Если здесь можно заплутать только на одном холме — пусть он и внушителен, как плацдарм для целой армии, — то что говорить обо всей местности. Кир чертыхался, спотыкаясь на кочках — «Тойфел!» — проклинал заросли осота и чертополоха — «бНОПНЯ!» Терял из виду дым. Или тот рассеивался, уносимый ветром, и он двигался уже не в том направлении, а заметив снова дым, сжимал зубы и поворачивал. Он надеялся узнать у тех, кто разжег костер дорогу, по которой бы они могли выйти отсюда, и попросить спичек. Вряд ли ему откажут. В конце концов он может заплатить.

Через некоторое время ветер вдруг стих. Кир был слишком измучен, чтобы сразу обратить на это внимание. Но позже понял, что стало очень тихо.

— Ну… вот, — проговорил он вслух, озирая травы, деревья и небо. Голос его прозвучал очень громко. Вдалеке летела черная птица. Дым совсем исчез. Но Кир с удивлением узнавал место: высокое светлоствольное дерево, осина, что ли. Или тополь. Значит, он вышел? Да, вон и тонкие березки, иван-чай…

Удивление его было безмерным, когда он увидел Маню, сидящую у горки подернутых серым пеплом углей.

— Раздача рождественских подарков…

Маня не поворачивалась на его голос.

— Птича, что это значит?.. Спички были у тебя?

Девушка молчала. Она сидела, накрывшись палаткой, и была похожа на какую-то бабку в салопе или восточную женщину в парандже.

— Подруга! — позвал Кир, подходя ближе и разглядывая кострище.

— Да, — ответила она глухо, — у меня.

— бНОПНЯ! Тойфел! А я рассекаю по травам, как жеребец!.. — Он присел на корточки, протянул руки к кострищу. — И ты не могла мне покричать?

— Я кричала, — тихо ответила Маня.

— Чертов ветер!.. Но почему ты не поддерживаешь огонь?

— Дрова кончились, — безучастно ответила Маня.

Кир на нее оглянулся, свел брови.

— Ты… чего? Не в порядке?

Она не отвечала.

— Боялась? Думала, что я нарочно? Ну, в духе мачизма?.. Совсем нет. Не такой я упертый. Просто вирь кружил меня, водил, как говорят темные кантры. Я уже не рад был… Но меня что-то начинает прошибать, остываю. — Кир отошел к дереву и начал ломать сучья. Остановился, послушал. — Гудит че-то… В кроне. — Он задрал голову в синей бейсболке. — Как все громко. Как будто обновили драйверы Реалтек Эй Си девяносто семь аудио и все значения довели до упора. — Он с оглушительным треском обломил сук. — Как в каком-то павильоне… В кинотеатре со стереонаушниками. Хорошо, что Борда нет. Может, у него и это дерево священная корова.

Он набросал сучьев на кострище.

— Дай спички.

— Нет, — ответила Маня.

— То есть?.. Ты хочешь сказать, больше нет спичек? Ты что, все истратила, разжигая костер?!.. — Он осекся, увидев на ее покрасневших щеках слезы. — Да ладно тебе… Чего ты, Птича. Что с тобой?.. Да в самом деле, ты что, подруга?.. Что случилось? Ну, истратила… и ладно, здесь что, необитаемый остров?..

Маня покачала головой, беззвучно глотая слезы и пытаясь спрятаться в пестром шуршащем коконе палатки, но тот сполз и, закрыв лицо прозрачными ладонями, она зарыдала. У Кира вытянулось лицо. Он ничего не мог понять. Сидел на корточках с дурацким видом и горбился, как обычно, когда дело доходило до слез. В такие моменты он всегда чувствовал себя убогим, никчемным и ни на что не способным дурилкой, неизвестно зачем явившимся здесь и сейчас. Слезы были слишком сильным раствором и лишали жизнь вообще всякого вкуса. Он неуклюже пытался успокоить сотрясавшуюся Маню, что-то бормотал, настороженно озирался на молчащие деревья, на скорбно застывшее воинство иван-чая в малиновых шапках и низкие облака. Иногда сквозь ее плач доносился басовитый гул в кроне. Как будто дерево подключилось к небесному электричеству.

Влажное темное текущее небо, сумрачные травы и электрическое дерево посередине, — пейзаж этот был трагическим, каким-то вечным, не зависящим от стараний новых дизайнеров сменить заставку. Она не удаляется. И звуковое сопровождение остается неизменным.

Осиновые сучья занимались, чернели и уже над ними восходил дымок, прозрачный и горький.

Вечером Кир с Маней услыхали крик петуха. Где-то за ивами была деревня. Ветер тащил по небу уже тяжелые неповоротливые тучи, снова накрапывал дождь. Одежда, просохшая у костра под осиной, снова стала влажной, кроссовки отсырели. Кир молча свернул к предполагаемой деревне. Маня с припухшими губами и покрасневшими набрякшими веками некоторое время послушно шла за ним, прорубавшим посохом путь в стене крапивы, терпко пахнувшей и тут же жалящей огнем при неосторожном движении рук; но когда они добрались до почерневшего рухнувшего небольшого моста с ржавыми искореженными листами железа и перешли медленную речку с сизой сонной водой чуть ниже, по стволу упавшего дерева, и среди ветвей увидели какие-то строения, она заупрямилась и сказала, что дальше не пойдет, подождет здесь, на речке. Киру от усталости не хотелось шевелить языком, и он двинулся дальше, даже не сняв рюкзак, чтобы спина не остыла.