Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

– Витиевато. И что за кошмар на стене?

– Художники Комар и Меламид. Полотно под названием "Явление Христа народному хозяйству". Аллегория. – Отрапортовал рыжий коротышка, занятый огнем в камине. – Мне понравилось.

– Чушь. Никакого народного хозяйства нет и не было, а следовательно никто никому не являлся. И вообще, мне кажется, что ваши шутки частенько выходят за рамки.

– Мы полагали, это смешно, – пожал плечами Шарль.

– Извольте заменить. Возьмите что–нибудь простенькое из Третьяковки.

– Извиняюсь, конечно, но в прежний визит вы были менее придирчивы, экселенц. – Заметил Амарелло. – Ближе к народу.

– Уверяю, даже господин Ульянов в нынешней ситуации не спал бы на спартанской железной коечке. Бедность правящей олигархии в демократическом государстве – это моветон. Надо соблюдать стандарты, – отложив трубку кальяна, Роланд осмотрелся. Его пожелание было выполнено: исчезли кресла с орлами, живописное полотно с участием Христа заменила приятная картина "Иван Грозный убивает своего сына", резко сократилось количество декоративного антиквариата.

– Лучше. Но все же несколько претенциозно, – сказал он.

– Вот уж зря! – обиделся Шарль. – Здесь не осталось ничего случайного, только проверенные историей вещи. Позвольте, камин доставлен из дворца Дожей, ковры взаимствованы из сказок 1001 ночи, мелочевка версальская, картины и предметы интерьера – из лучших музеев мира. Копии использованы лишь в тех случаях, когда оригинал не соответствовал габаритам помещения. Допустим, Микельанджело, Роден…

– Вообще, довольно уютно, – Роланд поднялся, разминая колени, проворчал: – Подагра, – шагнул к стене, обитой вишневым шелковым штофом. Пригляделся.

– Здесь, да, именно здесь.

Тотчас же отвалился и рухнул на паркет хрустальный кинкет, штоф выбелился, словно освещенный сзади мошной лампой, стал похож на экран телевизора с пульсирующим голубоватым фоном. На нем появились крупные буквы, будто выводимые торопливой кистью, обмокнутой в кровь: "НЕНАВИСТЬ МОЯ ОБЯЗАННОСТЬ. МЩЕНИЕ – МОЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ". От букв побежали вниз, оставляя потеки, тяжелые капли.

– Это следует помнить всем, чтобы не увлекаться и не переусердствовать. И зеркало, пожалуй, сюда. Здесь должно стоять мое зеркало.

Тут же явился двухметрового роста овал из мутного стекла, оправленного черным деревом и удобно расположился против дивана, подобно телевизору в обычном жилище.

– Теперь совсем хорошо, – опустившись на диван, Роланд обложился версачевскими подушками. – Что там на кухне?

– Жарится, – отозвался Амарелло, разбивающий у камина ребром ладони толстые сосновые чурки. – У меня только две руки.

– Тогда приступим к делу. Кажется, Батон подготовил доклад о внутреннем положении страны. Я готов выслушать.

В комнате зазвучала увертюра к опере "Риголетто". Под ее горестные всхлипы, переваливаясь подобно оперному горбуну, появился уже известный отдельным москвичам юноша с комплекцией музыкального вундеркинда – его цветущая полнота как бы стекала от узких плечей к пышным бедрам и ляжкам. Юноша поставил канделябры с алыми свечами, которые зажглись сами по себе, и водрузил на сандаловый столик потрепанный чемодан устаревшего фасона. Из чемодана посыпались на ковер разномастные фотографии. В основном пожелтевшие, черно–белые, с изломанными уголками и следами от клея.

– Можно начинать, экселенц? Спасибо. Извольте ознакомиться с фотодокументами. Здесь родственнички и друзья покойного. Я имею в виду последнего хозяина этих владений Евстарха Полиектовича Сучары, прямым наследником которого по всем имеющимся документам вы, экселенц, являетесь, – доложил расторопный "вундеркинд".

– Имя, кличка? – осведомился Роланд, окинув быстрым взглядом хмурую личность, отображенную в фас и в профиль на бланке с тюремными пометками.

– Фамилия. Дали в узилище, где и родился. Доносил, стучал, фискалил Евстарх. Так что фамилию свою оправдал. Но это уже в советском учреждении, служащим коего являлся. А занимали они с супругой угловую комнатку в первом этаже. Сырая комнатенка, гнилая. И, представьте, экселенц, жуткая судьба! Сучара – побочный сын печально известного всем нам Михаила Александровича Берлиоза, председателя правления МАССОЛИТа. К тому же – предок триллериста Глыбанина, оказавший большое влияние на его творчество.

– Берлиоз – тот самый литератор, что потерял голову прекрасным майским вечером на Патриарших прудах почти семьдесят лет назад. А Глыбанин, автор Ссученианы, лишился всего лишь квартиры в нынешем январе. Находится под следствием за перевоз наркотиков, – пояснил Шарль, тоже взявшийся разбирать какие–то бумаги и журналы.

– Что творится с Амарелло? Когда я был в кухне, там уже жарился целый барашек. А стол до сих пор пуст. Если бы мы так воевали! – вздохнул Шарль. – С позволения Батона я проиллюстрирую его доклад анализом прессы. Здесь много интересного. Как раз к столу: "Кочегара бросили в топку", "Утопила дочку в ведре", "Бабушку выбросили на помойку". Или, вот еще нечто совершенно кулинарное: "Нашинковали коллегу", "Малыш сварился в кипятке", "Трупы поджарились в мангале". О происшествиях этих регулярно сообщает россиянам замечательная газета "Московский комсомолец". Очаровательные на мой взгляд истории.

Батон подхватил листы:

– Ну зачем ехидничать? Не все так плохо. Вот, к примеру, статья: "Утонул, спасая кота". Благороднейшая, героическая тема.

– По–моему, на этот раз здесь разгуляться не придется. Граждане справились без нашей помощи, – Шарль, отбросив пенсне, углубился в газеты. – Какая изобретательность, свобода мысли! Групповое изнасилование старушки! – Он достал из нагрудного кармана спадавший фалдами шелковый платок и шумно высморкался.

Словно по команде этого звука в комнате в сопровождении дыма и чада зажаренного на огне мяса появился Амарелло. Он явно не относился к любителям обновок, а потому донашивал известный по участию в шоу "Сад страсти" костюм.

– Запарился я совсем, – "американец" водрузил в центр стола царское блюдо, на котором возвышалась гора поджаренного мяса и с чувством удовлетворения от проделанной работы цыкнул зубом. Тяжелый овальный стол, покрытый темной церковной парчой, сервировался сам по себе, с участием запыленных бутылок старого вина, золотой посуды, наполненной исключительно горькой и вредной снедью: полынными травами, кривыми узкими темно–зелеными перцами, от которых захватывает дух у лихих кавказских джигитов, темным соусом, похожим на деготь или мазь Вишневского. Все вместе, однако, выглядело и пахло так, что, вероятно, у людей в цековской башне началось необъяснимое спонтанное слюноотделение.

– Теперь можно и отобедать, – передернув плечами Роланд сменил халат на скромное черное облачение модели "Мхатма Ганди" и возглавил застолье. Если бы постороннему наблюдателю удалось увидеть метаморфозы, происходящие с внешностью господина, назвавшегося москвичам Деймоносом Мефистовичем, то он наверняка растерялся бы. Смена возрастных состояний проходила по ней волнами, подобно тому, как меняется мимика актера, читающего сцены из "Мертвых душ". И отражали эти внешние метаморфозы перемены настроения. Шарль и Батон буквально под руки приволокли в особняк немощного старика, бранящего подагру, московскую зиму и бесконечные переезды. Потом, отогревшись у камина, Роланд помолодел на полвека и обрел сдержанную зрелость к обеду, порадовав подчиненных. Именно сорокалетнее состояние было для него наиболее продуктивным.

– Есть тост, – объявил Батон, простецки шмыгнув вздернутым, усыпанным веснушками носом. – За новоселье. И в сущности, – за возвращение!

Выпили густое, почти черное вино, сумрачно просвечивающее гранатом.

– Рад снова работать с вами, друзья. Благодарю за поддержку, – низко и сдержанно пророкотал Роланд.

– По первому свисту! – уточнил Амарелло, ловко орудуя клыком над очисткой от мяса бараньего ребрышка.

– Начну с замечаний, – продолжил Роланд вполне лояльным тоном. Приятно, что большинство из вас постаралось соответствовать ситуации. Но, увы, костюмы подобраны не достаточно удачно. Амарелло излишне консервативен в одежде, а Шарль и Батон сильно смахивают на цирковых клоунов.

– Ну, нет! – деланно обиделся Шарль, именно к этому эффекту стремившийся. – Я был представлен в высоких кругах. Впечатление произвел приятное и значительное. И потом… мне в конце концов нравятся эти костюмы. – Он поправил бант на груди. – Коллекция Гальяно. Здесь все так ходят.

– Допустим. Я не придираюсь к пустякам, тем более в стране, помешанной на терпимости и плюрализме. Кепка Ленина или шапка Мономаха на голове – это ныне заботит лишь юмористов. Что понятно: людям живется непросто. Им не до тонкостей. Но мне кажется, что в компании четырех джентльменов вполне могут оказаться два брюнета, но два рыжих коротышки с кривыми ногами, – извините, друзья, перебор.