Возвращение Мастера и Маргариты - Людмила Бояджиева

Глава 25

– Не разберу, – сказал Лион утром, складывая прочитанные листки. Николай Игнатьевич кем тебе приходится?

– Прадед… Читал что ли? – Максим поднялся и отобрал у Лиона рукопись. – Это же из середины!

– Ничего. Я врубился… Ждал, пока ты проснешься… Мне, пожалуй, восвояси пора.

– И не мечтай! Такой дичайший случай выпал: неудавшийся монах послан к неудачливому мафиози, чтобы вывести его на чистую воду.

– Чтобы прояснить все до конца! – Лион приосанился и погляделся на себя в треснутое буфетное стекло. – Гарний хлопчик этот православный иудей Ласкер. Позавтракаем и айда кострище растаскивать.

– А вечером банька. Тебя, ирод, стричь пора, словно баран оброс.

…Вечером после бани, одетый в чистый пуловер Максима, Лион сидел за кухонным столом над кружкой грога, приготовленного на основе малиновой наливки. Медная шевелюра Ласкера была аккуратно зачесана назад, деревенская борода подстрижена до интеллигентных размеров, выпуклые глаза пытливо блестели.

– Можно приступить к даче показаний, товарищ начальник? – осведомился Максим, тоже взбодрившийся и разрумянившийся после баньки и чая с малиной. – Тогда слушай, Ласик историю моего преступного прошлого. Устроился я значит в самое затрапезное КБ инженером и постарался занять себя мыслями о просьбе отца. Копался в архивах вокруг Храма и Дома, погрузился в проблематику по уши. А тут КБ мой ахнулся вместе с заводом в результате общественных перемен. Целый год я сидел дома, писал, пытался даже пристроить в прессу свои рассказы. Не очень, знаешь ли, получалось. И вот однажды позвонил мне знаешь кто? – Амперс – наш институтский капитан "веселых и находчивых".

– Он теперь крутой шоу–мен стал. Куда не кинь – Гена Амперс. И продюссер, и автор проекта, и режиссер.

– И поступило мне от Геннадия Феликсовича интереснейшее предложение. "Старик, – сказал он, – слышал, ты офигенную книгу сбацал. Сталинские дела, Храм, то да се. Тут мужик один, мой, собственно, компаньон, этими проблемами здорово интересуется. Человек серьезный, денежный. Тебе ведь делом заняться надо…"

Пришел, глянул на мой свитерок собачий жалостливо так, обстановку гостиной оценил и все просек… Занимали мы с бабушкой, как ты помнишь, две комнаты в большой арбатской коммуналке. Эх, отличное было жилье! И вещи такие удобные, сделанные на века А еще множество мелочей, из бывшей жизни: шкатулки, рамочки, вазочки, графины, подсвечники всякие. Варюша потихоньку продавать носила, да еще шарфики, что вязала соседка Дина. Внука–то подкормить надо.

– Ё-моё! Вот ведь только сейчас сообразил, что Варвара Николаевна та самая дочка Жостова – певунья в кудряшках! Я ж помню ее другой. Строгая была дама.

– Варенька – это начало жизни – само кокетство и очарование. Бабушка Варвара Николаевна – продукт трудной "биографии", эту барышню перемоловшей. Волевое, без всяких дамских ухищрений лицо, гладко зачесанные волосы и полный консерватизм в одежде. Помнишь ее темный английский пиджак в белую черточку, перешитый из отцовского костюма? Кажется, единственная вещь для выхода. Дома Варюша носила только жакеты из собачьей шерсти. Их вязала ее подруга Дина по спецзаказу – чтобы было побольше карманов. Дина вычесывала своего колли и отправляла прясть шерсть в деревню. Из нее получались потрясавшие всех стильностью свитера для студента Физтеха и рыжие кофты Варюши. Четыре кармана – и все набиты разной чепуховиной. Она не могла выбросить даже винтик или пластиковую коробочку из–под кнопок. Такая вот плюшкинская бережливость обнаружилась в некогда беззаботной моднице. Собственно, ты же еще не дошел до этого момента в моей семейной саге.

– А начало я и вовсе пропустил.

– Это очень уж далекие от волнующих нас нынче проблем события. Вернемся к Амперсу. Представил он вскоре меня своему компаньону. В Гуманитарном фонде, что ли, они вместе трудились.

Альберт Владленович произвел на меня солидное впечатление – барин, интеллигент, умница.

– Судьбоносная встреча, Максим Михайлович! – обрадовался он, выслушав доклад о моих художественных изысканиях. – Воссоздание Храма Христа Спасителя как раз стоит в центре планов нашего фонда. Нам необходим именно такой человек, как вы – с разносторонним, неоднозначным взглядом на исторические и культурные процессы, принципиальный, ответственный!

По протекции Пальцева я попал в кабинет высокого телевизионного начальства. Тут же, как по волшебству, получил должность, секретаршу и четко сформулированную цель: провести суточный телемарафон по сбору средств на дальнейшие работы по воссоздание художественного убранства Храма. Не слабо, а?

Я сосредоточился над листами бумаги и стал думать о порученной мне миссии. Получалось плохо. Конкретная идея обрастала смутными вопросами, в которых я блуждал, как дитя в ночном лесу… Что такое история? Как соотносятся дела людские и промысел Божий? Думал, думал и видел сквозь пелену морозного январского дня белокаменную громаду, медленно оседавшую в клубах пыли. Как же допустил Он деяние сие? Почему не остановил варварство, надругательство, не просветил сердца, не вразумил головы? Может, для будущего искупления? Чтобы осознавший вину народ понял преступность своих деяний и покаялся? А во искупление грехов вернул своей земле Храм?

Так ведь всегда топает человечество – через ошибки к искуплению. Но разве наше искупление состоит в том, чтобы стереть из памяти постыдное прошлое, и совершить новую ошибку – возвести бутафорскую копию истории, памятник поспешного покаяния?..

Видишь ли, Ласик, мне ведь тогда стукнуло тридцать три и я ощущал на своих плечах некую особую ответственность, а потому задавал себе слишком много вопросов. Дела же обстояли следующим образом.

В начале 1996 строительство нового здания было завершено, в стену вмурованы две мемориальные доски с именами пожертвователей. На Пасху, в апреле прошло первое богослужение под сводами пустого Храма. Работа предстояла еще большая, требующая крупных капиталовложений.

Изучив смету необходимых для дальнейшей отделки работ, я ахнул. Огромные деньги! И вбухать их в отделку? Но разве помогут они стране? Что они для миллионов страждущих – капля в море. Может, важнее возродить Храм, как символ начала иного пути? Ведь человеку больше хлеба насущного необходимы вера и гордость. Для всех озлобленных, потерянных, для жаждущих прощения и благословения будет светить золотой крест Храма, указывая, что не разрушение, а созидание – путь в будущее… Запутался я тогда в противоречивых аргументах.

– И я не знаю, Макс, – отозвался Лион. – Не знаю, как надо. Любой категоричный ответ – экстремизм и шовинизм, поскольку кого–то обделяет. Дефицит у нас везде – и на уровне туловища, и на уровне души. Кому–то не хватает патриотизма, у кого–то ноет пустой желудок. А как совместить? По мне, так лучше Храм, чем дорогостоящие монументы, натыканные по всей Москве.

– Да, как бы не щеголяли роскошью столичные злачные места, эти пропащие деревеньки не скоро превратятся в Прованс… Не появятся вина с названием "Шато Козлищи", не завалит прилавки продукция местных фермеров, не будут пастись на лужках молодые резвые кони. И дети в умирающих селах не появятся. А пока не возродится земля, не затеплится жизнь в заброшенных домишках – не поймут люди, что означает самое затрепанное понятие – любовь к родине. Нельзя возлюбить человечество, пребывая в нищенстве и скверне, презирая самого себя!.. – Максим вскочил, взъерошил волосы. – Напился вот и речи толкаю. Господи, до чего же всех жаль!

– Уж очень ты сердобольный! – пылко сверкнул пушкинскими очами Лион. А кто виноват то? Что нищая страна, что мы оба – гениальные мозги, выкинуты за ненадобностью на свалку?

– Не знаю. Но бандитов сильно боялся, когда о деньгах, что для Храма собирать буду, думал. "Не бойся малых духом, Макс, – говорил сам себе. Они от воровства своего сильнее не станут. А доброе дело, как его ни погань – доброе. И даже то, что озаряет оно сердца теплой радостью, дорогого стоит. Не этих твоих бренных триллионов. Вечности, старикан, вечности…"

Максим набрал полную грудь воздуха и долго, шумно его выдыхал. Получилось тяжко, с надрывом, словно тащил на спине крест и теперь на раскаленных полуденным жаром камнях сбросил его. Чтобы отдышаться, обвести прощальным взором выгоревшее небо, грозно набухающий горизонт над Ершалаимом и успеть передумать все под стук молотков, забивающих в растрескавшуюся землю деревянную сваю с перекладиной для его рук.

– Ну, что еще говорить… Дальше ты знаешь.

Глава 26

Марафон Горчаков провел точно в указанное время и с феноменальной результативностью. Смотрелся на экране как киногерой, вызывающий безграничное доверие. Удачно смонтировал кадры хроники взрыва и восстановления Храма с документальными лентами последних событий. Нашел интересных людей, вдохновленных идеей искупления исторических грехов. И собрал прямо на сцене, целый ящик наличности. Не говоря о банковских переводах. Вернувшись под утро домой, свалился спать. Варюша шепнула едва открывшему глаза внуку: