Почему Маркс был прав - Терри Иглтон

Позиция самого Маркса по поводу антиколониальной политики была несколько менее цельной. На начальных этапах своей деятельности он был склонен поддерживать борьбу против колониальных властей лишь в тех случаях, когда она выглядела способной приблизить к главной цели - социалистической революции. Определенные национальности, как он оскорбительно утверждал, являются «не-историческими» и обречены на исчезновение. Одним широким евроцентристским жестом чехи, словенцы, далматинцы, румыны, хорваты, сербы, морав-цы, украинцы и другие были бесцеремонно сметены в урну с прахом истории. В определенный момент Энгельс пылко высказывался в поддержку колонизации Алжира и североамериканского завоевания Мексики, а сам Маркс в своих рассуждениях о Симоне Боливаре демонстрировал едва ли не пренебрежение к этому великому освободителю Латинской Америки. Индия, по его мнению, не могла бы иметь заслуживающей внимания собственной истории, а ее покорение британцами, независимо от их намерений, заложило основы для социалистической революции на этом субконтиненте. Но это не тот формат ответа, который позволит получить высший балл за курс постколониализма на пространстве от Кентербери до Калифорнии.

Если Маркс мог высказываться о колониализме в позитивном ключе, то не потому, что он одобрял намерения одной нации подмять под себя другую. Это объяснялось тем, что он рассматривал такое угнетение - подлое и унизительное, по его собственной оценке, - тесно связанным с ускоренным переводом «неразвитого» мира в современное капиталистическое состояние. А это, в свою очередь, расценивалось им не только как привнесение в этот мир определенных преимуществ, но прежде всего как подготовка путей перехода к социализму. Выше мы уже обсуждали за и против такой «телеологической» позиции.

Идея, что в колониализме могли присутствовать и свои прогрессивные аспекты, скорее всего была костью в горле для большинства постколониальных авторов Запада, ужасающихся самой мысли о том, будто они, признав этакую неполиткор-ректность, могут открыть лазейку для расизма и этноцентризма. Несмотря на это, скажем, индийскими и ирландскими историками подобного рода идеи воспринимаются как нечто само собой разумеющееся [8]. Да и как могло столь масштабное и сложное явление, как колониализм, охватившее многие регионы и не одно столетие, не произвести хоть какого-нибудь позитивного эффекта? В XIX веке британское правление принесло Ирландии голод, насилие, нищету, национальное унижение и религиозное подавление. Но оно также принесло с собой многое в области грамотности, языка, образования, ограниченной демократии, технологии, средств сообщения и гражданских институтов, что позволило национальному движению организоваться и в конце концов захватить власть. Так что все это были вещи, представлявшие ценность как сами по себе, так и с точки зрения продвижения важного политического процесса.

В то время как значительное число ирландцев стремилось интегрироваться в более развитую реальность посредством изучения английского языка, некоторые идеалистически настроенные представители высшего класса Ирландии высокомерно пытались добиться, чтобы их соотечественники разговаривали только на родном наречии. А сегодня мы обнаруживаем сходное предубеждение у некоторых постколониальных авторов, на которых капиталистическая современность должна производить впечатление совершеннейшей катастрофы. Хотя это мнение не разделяют многие жители постколониальных стран, за чьи интересы вроде бы борются упомянутые авторы. Разумеется, для Ирландии было бы предпочтительнее прийти к демократии (и в конечном счете к процветанию) каким-нибудь менее травматичным путем. Ирландия никогда не должна быть низведенной до положения, когда в ней видели прежде всего объект колонизации. Но раз уж это случилось, то оказывается возможным извлечь из таковых печальных обстоятельств и нечто полезное.

Итак, Маркс мог усматривать в колониализме некоторые прогрессивные тенденции. Но это не мешало ему осуждать «варварство» колониальных властей в Индии или где бы то ни было или приветствовать мощное индийское восстание 1857 года. Он особо отмечал, что упоминавшиеся жестокости повстанцев были лишь ответной реакцией на собственное хищническое поведение британцев в стране. Британский империализм в Индии, бесконечно далекий от налаживания мягких цивилизационных процессов, был «безудержно кровавым процессом» [9]. Индия вскрыла «абсолютное лицемерие и неизбывное варварство буржуазной цивилизации», которая напускает на себя респектабельный вид дома, но сразу же обнаруживает свою неприглядность, как только оказывается за его пределами» [10]. Как утверждает Аяз Ахмад, в вопросе о независимости Индии ни один из влиятельных индийских реформаторов XIX века не занимал столь же четкой позиции, как Маркс [11].

Со временем Маркс отказался от своей более ранней оценки завоевания Мексики, точно так же как сделал это Энгельс в отношении захвата Францией Алжира. Последнее, что вскоре обнаружилось со всей страшной очевидностью, не привело ни к чему, кроме кровопролития, грабежей, насилия и «бесстыдного притеснения» поселенцами «худородных» местных жителей. И это убедило Энгельса, что только революционное движение могло бы исправить положение. Маркс поддерживал современное ему национальное освободительное движение в Китае против тех, кого он презрительно называл колониальными «разносчиками цивилизации». Иначе говоря, он внес серьезные исправления в свой первоначальный шовинизм, выступая в поддержку освободительной борьбы колонизированных народов независимо от того, относятся они к «не-историческим» или нет. Будучи уверен в том, что любая нация, которая угнетает другую, кует цепи самой себе, он рассматривал обретение Ирландией независимости как предпосылку для социалистической революции в Англии. Конфликт рабочего класса с его хозяевами, пишет он в коммунистическом манифесте, сначала принимает форму национальной борьбы.

Принцип неотделимости проблем культуры, пола, языка, чу-жеродности, несходства, личной идентификации и этнической принадлежности от вопросов государственной власти, материального неравенства, эксплуатации труда, империалистического грабежа, массового политического противостояния и революционных преобразований находит полное соответствие реалиям настоящего времени. Так что если все же попытаться для чистоты анализа вычесть из первых вторые, то в итоге получится нечто весьма похожее на сегодняшнюю постколониальную теорию. Весьма распространено не самое глубокомысленное представление, что где-то в конце 1970-х годов окончательно дискредитированный марксизм сдал свои позиции перед лицом политически более убедительного постколониализма. По сути, это заставляет вспомнить о том, что философы называют ошибкой категории, поскольку больше напоминает попытку сравнить соню орешниковую с идеей супружества. Марксизм - это массовое политическое движение, охватывающее континенты и века, мировоззрение, за которое очень многие люди борются и порой умирают. Постколониализм же - скорее определенный и именно абстрактно-академический стиль изложения, который почти не звучит за пределами пяти сотен университетов и порой оказывается для среднего западного человека столь же невразумительным, как и один из наиболее значительных языков Африканского континента - суахили.

Как теория, постколониализм стал реакцией на обстановку, сложившуюся в конце XX века, в период, когда сражения за национальное освобождение более-менее достигли своей цели. Признанная для него основополагающей книга Эдварда Саида «Ориентализм» увидела свет в середине 1970-х, как раз в то время, когда очередной серьезный кризис капитализма возродил на Западе революционный дух. В этом контексте тот факт, что работа Саида была откровенно антимарксистской, видимо, сыграл свою роль. Постколониализм, хотя и сохраняет известную связь с революционным наследием, по сути, представляет собой замену его на нечто совсем иное. Это и есть рассуждения, пригодные для постреволюционного мира. На своих вершинах постколониализм предлагает читателю труды замечательной прозорливости и оригинальности, а вот в своих наименее достойных внимания образцах он выступает как международный департамент постмодернизма, но не более того.

Так что ситуация отнюдь не выглядит так, будто для класса пришло время уступить место половой, этнической или личностной идентификации. Конфликт между транснациональными корпорациями и рабочими - низкоплачиваемыми, «туземными» и зачастую женщинами - из южных регионов мира есть классовый вопрос в строгом марксистском смысле данного термина. И это не означает, что фокус внимания теряет свою былую « евроцентрическую» привязку к, скажем, шахтерам или текстильщикам Запада и смещается на периферийные области. Класс всегда был интернациональным явлением. Маркс склонен был считать, что рабочий класс - это те, кто не имеет отечества, ибо их действительной родиной является капитализм. В определенном смысле глобализация - это устаревшая новость, в чем убеждаешься сразу же, как открываешь «Коммунистический манифест». Женщины всегда составляли значительную часть рабочей силы, а расовое угнетение всегда было трудно отделить от экономической эксплуатации. Так называемые новые социальные движения по большей части вообще не являются новыми. Амнение, будто они «приходят на смену» классовоодержимому, антиплюралистическому марксизму, упускает из виду тот факт, что в течение значительного времени все эти движения и марксизм работали в плодотворном контакте.