Наследие греха - Рут Ренделл

– Ей обязательно знать? – выдавила из себя хозяйка. Слова прозвучали глухо, но голос ее перестал быть шероховатым, как раньше. – Моя Тесси, она должна об этом знать?

Пастор не осмелился сообщить, что Чарльз наверняка уже все рассказал ее дочери.

– В наши дни это ничего не значит, – произнес он, в нескольких словах отрекаясь от учения своей двухтысячелетней веры. – Теперь этим никого не удивишь.

– Расскажите мне, что вы знаете, – попросила Кершо.

Генри опустился у ее ног на колени и, молясь, чтобы его догадки оказались точны и ей не пришлось самой заполнять пропуски, заговорил. Господи, лишь бы справиться с этой задачей и избавить ее от стыда признания!

– Вы и Джон Грейс, – начал викарий, – были соседями в Форби. Вы любили друг друга, но он погиб…

По какому-то наитию он взял со стола рукопись и положил ее женщине на колени. Она приняла ее, как глубоко верующий человек принимает реликвию, и тихо сказала:

– Он был таким умным… Я не понимала всего, что он писал, но это было так красиво! Его учитель говорил, что ему надо в колледж, но его мать не позволяла. Дело в том, что у его отца была своя пекарня и Джону предстояло освоить это ремесло.

«Господи, только бы она продолжала!» – про себя помолился Генри и бесшумно присел на край своего кресла.

– Но он все равно писал стихи и пьесы, – сказала Ирен, – а по вечерам готовился к экзаменам. В армию его не взяли, он был не совсем здоров – анемия или что-то вроде. – Ее пальцы судорожно сжимали край рукописи, но измученные глаза оставались сухими. Перед мысленным взором Арчери тут же всплыло узкое бледное лицо с фотографии в сувенирном магазине, только теперь черты юноши на снимке словно подтаивали и перетекали в черты Тесс.

На миг его глаза с искренним состраданием задержались на Ирен Кершо. Сейчас, если он не протянет ей руку помощи, ей придется сознаться в главной причине своего стыда и унижения.

– Вы собирались пожениться, – сказал пастор.

Возможно, сидящая перед ним женщина боялась услышать это из его уст.

– Мы никогда не делали ничего плохого, только раз, всего один раз! – вскрикнула она. – И потом – он был не такой, как все парни, ему тоже было стыдно, как и мне. – И словно в оправдание себе, она, отвернув от него голову, шепотом добавила: – У меня было два мужа и еще Джон, но я никогда особенно не увлекалась этим. – Ее голова откинулась назад, а лицо горело. – Мы были помолвлены, собирались пожениться…

Арчери понял, что пора поспешить со своими предположениями.

– А когда он погиб, вы поняли, что ждете ребенка? – сказал он, и женщина молча кивнула, снова онемев от сжигавшего ее стыда. – Вам некуда было идти, вы боялись и потому вышли за Пейнтера. Позвольте, я подсчитаю: Джон Грейс погиб в феврале сорок пятого года, а Пейнтер вернулся домой из Бирмы в конце марта. Вы наверняка знали его еще до этого, – добавил Генри экспромтом. – Возможно, его полк стоял в Форби перед отправкой на Восток? – Едва заметный кивок был ему наградой, и он уже готовился продолжать, готовился воссоздать историю чужой жизни по одному письму из Кендала, по лицу на фото и синякам на руке женщины, которых он не видел своими глазами, но о которых слышал от других, но тут его взгляд упал на дверь за креслом, где сидела Ирен. Упал всего на миг, но этого было достаточно: священник весь подобрался и сжал кулаки, сдерживая рвущийся наружу вскрик, а точнее, даже вздох. Одного вздоха было бы достаточно. В распахнутых дверях в сад, на фоне яростно пламенеющих лепестков, стоял и напряженно слушал безмолвный, неподвижный Кершо. Давно ли он там? И что успел услышать? Пораженный ужасом Арчери искал в его лице следы страдания или гнева, но увидел лишь нежность, и это придало ему мужества.

Да, сейчас он выдаст эту женщину с головой, и, возможно, совершит непростительное. Все равно, слишком поздно.

– Позвольте, я попытаюсь закончить за вас, – сказал он, не зная, не выдал ли его волнения голос. – Вы поженились и позволили ему думать, что он – отец Тесс. Но он что-то заподозрил и потому никогда не любил ее так, как отцу подобает любить свою дочь, верно? Но почему вы ничего не сказали мистеру Кершо?

Ирен подалась вперед, и пастор понял, что она не слышит почти беззвучных шагов мужа у себя за спиной.

– Он никогда не спрашивал меня о моей жизни с Бертом, – сказала она. – А мне было так стыдно, стыдно, что я жила с таким человеком, как Берт. Мистер Кершо такой добрый – вы его не знаете, – он никогда меня ни о чем не спрашивал, но кое-что мне все же пришлось ему рассказать, как же иначе? – Ее вдруг посетило красноречие. – Только подумайте, что я могла ему сказать, что я могла принести в его жизнь, – ничего! Люди на улице показывали на меня пальцем, как на прокаженную. И все это пришлось взвалить на свои плечи мистеру Кершо – человеку, который никогда в жизни не запятнал себя ничем подозрительным. Он сказал, что мы уедем туда, где меня никто не знает, и что это не моя вина. Что я невинна. Как после всего этого я могла взять и сказать ему, что Тесс – незаконнорожденная?

Арчери громко вздохнул и, пошатываясь, поднялся со своего кресла. Взглядом, всем своим существом он умолял человека за ее спиной вернуться туда, откуда тот пришел. Но Кершо остался стоять, неподвижный и, судя по его виду, почти бездыханный. Его жена, завороженная своим рассказом, заново переживая собственную историю, забыла обо всем окружающем мире, но теперь вдруг ощутила изменившуюся атмосферу комнаты, ощутила сдерживаемую страсть двоих мужчин, чьим общим желанием было помочь ей. Повернувшись в кресле, она вскинула руки в коротком умоляющем жесте и поднялась навстречу мужу.

Вскрика, которого ожидал Генри, не последовало. Женщина немного покачнулась, но все, что она хотела или пыталась сказать в свое оправдание, заглушили крепкие объятия Кершо. Священник слышал только, как она повторяла:

– О Том! О Том!

Мозг пастора был так истощен решением недавней непосильной задачи, что теперь им владела лишь одна глупая мысль. Оказывается, он никогда раньше не слышал, чтобы Кершо кто-то называл по имени.

В тот день миссис Кершо больше не спускалась к ним в гостиную. Арчери решил, что теперь они увидятся лишь на свадьбе, в окружении цветов и подружек невесты, рядом со свадебным тортом. Тесс сидела бледная, почти смущенная, Чарльз обеими руками держал ее ладонь, а на коленях у нее лежал манускрипт.

– Как странно, – сказала девушка. – У меня такое чувство, как будто я стала другим человеком. Как будто у меня было три отца и вдруг выяснилось, что самый далекий и незнакомый из них и есть настоящий…

Арчери-младший тут же ляпнул:

– Ну, и разве не лучше выбрать его, раз он мог сочинять такое? – В ответ Тереза подняла глаза на того, кого ее жениху еще предстояло научиться называть Томом, и он сразу понял – ее выбор сделан.

Потом, кивнув на увесистую стопку бумаг на своих коленях, она спросила:

– Что с ними можно сделать?

– Можно показать их моему знакомому издателю. Я и сам раз написал главу для одной книги… – Генри улыбнулся. – Про абиссинских кошек. И я знаю, кто может заинтересоваться подобными вещами. Я мог бы помочь, в качестве компенсации морального ущерба, так сказать.

– Ущерба? Вам не в чем себя упрекнуть. – Кершо встал между ним и молодыми. «Разве только в том, что я испортил один брак, способствуя другому», – подумал священник. – Послушайте, – продолжал его будущий сват, и его лицо пошло морщинами напряжения, так он старался, чтобы его поняли. – Вы сделали то, что я сам должен был сделать еще много лет назад. Вы с ней поговорили. Я не сумел. Тогда мне казалось важным начать все с чистого листа. Теперь-то я понимаю, что иногда тактичность до добра не доводит. А ведь все было так ясно, все эти мелочи – и то, как она сначала терпеть не могла Пейнтера, который к ней приставал. А потом, когда он вернулся из Бирмы, она вдруг за него вышла. Господи, помоги мне, я считал, что это не мое дело! Она не хотела, чтобы я рассказывал Тесс о Пейнтере, а я ужасно мучился, не зная, как правильно объяснить все двенадцатилетней девочке. – Тут он, нисколько не боясь показаться сентиментальным, схватил свободную руку падчерицы и крепко ее сжал. – Помню, я даже сердился на бедную Рини за то, что она противоречила буквально каждому моему слову.

Тереза тихо повторила когда-то давно услышанные от матери слова:

– Не обращай внимания на слова папы. Твой отец не был убийцей.

– И ведь она была права, а я ее не слушал, – сокрушался ее отчим. – Зато сегодня она говорила со мной так откровенно, как никогда за все годы нашего с ней брака. Она и с тобой поговорит, Тесс, если ты к ней поднимешься.

Мисс Кершо робела, как маленькая девочка, и даже губы ее сложились в слабую, нерешительную улыбку. Однако послушание, радостное подчинение разумным требованиям было в этой семье естественной вещью. Арчери-старшему уже случалось видеть тому примеры.