Черчилль. Биография - Мартин Гилберт

Какой путь следовало выбрать Черчиллю? Отказаться от Олдема, а затем на дополнительных выборах снова войти в парламент как юнионист? Или покинуть ряды консерваторов и присоединиться к либералам? «Сложность политической ситуации угнетает меня, – пишет он Сесилу 1 января 1904 г. – Мне кажется, вне зависимости от того, как мы поступим на следующих выборах, партия тори станет окончательно капиталистической и протекционистской, а Либеральную партию раздавят организованный капитал с одной стороны и организованный труд – с другой».

Но пока казалось, что юнионисты после выборов могут сохраниться как независимая парламентская группа. 5 января Твидмаус сообщил Черчиллю, что Асквит и Герберт Гладстон, сын бывшего премьер-министра, «уполномочены обсудить с двумя членами вашей партии возможные условия». Но первым условием, предупредил Твидмаус, должно стать голосование группы Черчилля за поправки к свободе торговли.

Черчилль согласился с условиями либералов и уговорил коллег поступить так же. Однако консерваторов уже стало всерьез раздражать его усиливающееся влияние. Один парламентарий от консерваторов заявил: «Черчилль опустился до самого дна политического бесчестья». Близкие друзья-консерваторы понимали силу его убеждений. «Очень сожалею, что у тебя такие взгляды на этот вопрос, – написал ему лорд Дадли, – но, отстаивая их настолько твердо, ты, разумеется, имеешь право идти до конца».

2 марта в своем первом выступлении на новой сессии парламента Черчилль раскритиковал присоединение правительства к Брюссельской сахарной конвенции, которая устанавливала защитные цены на сахар из Индии, в отличие от поставок из других стран. Поздравив его с блестящей речью, лидер либералов Кэмпбелл-Баннерман написал, что в ее первой части звучала «такая ирония, какой мне еще не доводилось слышать в палате общин». Консервативная же партия уже не собиралась ничего прощать ему и забывать. Черчилль в своем выступлении говорил, в частности: «Когда страной начинали править в чьих-то конкретных интересах – будь то двор, церковь, армия, торговое сословие или рабочий класс, – это неизменно оборачивалось для нее несчастьем. Любой страной нужно управлять с некой срединной позиции, в которой пропорционально представлены все классы и все интересы. Рискну предположить, что даже и теперь этот принцип в известной степени имеет отношение и к нашему парламенту. Что же касается сахарной конвенции, мы получили дорогое продовольствие – и это не угроза, а свершившийся факт, которым гордятся как достижением законодательства, которое нас сейчас просят принять».

Через неделю после выступления Черчилля против протекционизма его коллеги предложили поправку, выражающую несогласие с протекционистскими мерами правительства. Изначально, в стремлении избежать конфликта, Бальфур одобрил поправку, но, когда консерваторы возразили, отозвал ее, и она была отклонена. «По-моему, правительство окончательно прогнило, – написал Черчилль Сэмюэлу Смитхерсту. – Они постоянно цапаются между собой и не способны ни к каким решительным действиям. Ужасное падение авторитета Консервативной партии».

Черчилль начал регулярно голосовать против консерваторов. В марте он поддержал протест либералов против одобренного правительством кабального труда китайцев в Южной Африке. Он также голосовал за либеральные законопроекты по восстановлению прав профсоюзов и за налог на продажу земель в тех случаях, когда земля покупается со спекулятивными целями под застройку.

Либеральная ассоциация Северо-Западного Манчестера поинтересовалась у Черчилля, не согласится ли он стать их кандидатом на ближайших выборах. Причем он мог бы выступить, если пожелает, не как либерал, а как «отдельный кандидат» от Лиги дешевого продовольствия. Искушение, рассказывал он Сесилу, было велико: «Округу нужен был кандидат, который мог бы в ходе предвыборной гонки ежедневно реагировать на все выступления Бальфура. Если учесть, что в Ланкашире не было ни одного мало-мальски влиятельного либерала, можно понять, какие возможности открывало это предложение». Он поведал Сесилу и о манчестерских либералах: «Они убеждены, что эффект от моей кампании повлияет на выбор всех девяти кандидатов от Манчестера и еще в дюжине прилегающих к нему избирательных округов».

Теперь Черчилль собирался выступить самостоятельно против Бальфура в палате общин и задать ему ряд неприятных вопросов о фискальной политике. Он также намеревался высмеять последние экономические предложения Бальфура. «Не будь слишком агрессивен во вторник, – предостерегал его Сесил. – Займи взвешенную позицию и основательно ее аргументируй».

Вторничные дебаты состоялись 29 марта. Когда в начале своего выступления Черчилль заявил, что общество имеет право знать мнение парламентариев, Бальфур покинул палату. Черчилль немедленно подал протест спикеру, заявив, что уход Бальфура – это «неуважение к палате». После этого все министры с передней скамьи тоже поднялись и вышли, а за ними потянулись и консерваторы-«заднескамеечники». Некоторые задерживались в дверях, чтобы бросить какую-нибудь колкость в адрес Черчилля, который остался почти в одиночестве. Тем не менее он продолжил свою речь, хотя в основном она была построена как ряд вопросов отсутствующему Бальфуру.

«Я внял твоему совету по поводу выступления, – написал Черчилль Сесилу на следующий день, – и сформулировал все вполне умеренно, но, как ты, вероятно, мог заметить, я стал объектом крайне неприятной демонстрации. Я бы скорее предпочел, чтобы меня грубо прерывали или даже, в худшем случае, высмеяли. Но ощущение, когда аудитория разошлась и я оказался перед скамьями либералов с абсолютно пустой правительственной частью, оказалось самым трудным, и мне стоило значительных усилий заставить себя произнести все до конца».

Когда Черчилль закончил говорить, либералы бурно приветствовали его. Некоторые писали ему позже, что их потрясла такого рода демонстрация. Сэр Джон Горст, некогда один из политических союзников лорда Рэндольфа, охарактеризовал поступок своих однопартийцев-консерваторов так: «Самая откровенная грубость, с какой мне приходилось сталкиваться».

В день демонстративного ухода консерваторов из зала заседаний в другой части света произошло событие, которое вызвало негодование Черчилля. В тибетской деревне Гуру произошло убийство шестисот тибетцев. «Жалкие и ничтожные крестьяне, – как охарактеризовал их командир британцев полковник Янгхазбенд, – были сметены огнем наших винтовок и «максимов». «Это самая настоящая подлость, – написал Черчилль Сесилу, – абсолютное презрение к правам тех, кто ведет себя иначе. Много ли найдется в мире людей настолько малодушных, чтобы не оказать сопротивление в таких условиях, в которых оказались эти несчастные тибетцы. Они веками владели этой землей, и, хотя они всего лишь азиаты, понятия «свободы» и «родины» для них тоже не пустой звук. А то, что поражение тибетцев будет встречено в прессе и в партии дикими торжествующими воплями, очень плохой знак».

18 апреля Черчилль принял предложение либералов Северо-Западного Манчестера баллотироваться в их округе при поддержке Либеральной партии. В благодарственном письме он писал: «Британии сейчас требуется решительный переход от дорогостоящих захватнических военных амбиций к более трезвой политике и возвращение к основополагающим принципам: строгого соблюдения прав человека, твердой опоры на нравственные принципы свободы и справедливости, которыми она всегда славилась». Фактически он стал либералом. 22 апреля он три четверти часа выступал в прениях по биллю о профсоюзах и трудовых конфликтах, отстаивая права профсоюзов и призывая к конструктивному диалогу с ними. Консервативная Daily Mail охарактеризовала его выступление как «радикализм с ярко-красным отливом».

Ближе к концу выступления Черчилль начал фразу: «На правительстве лежит ответственность за удовлетворение запросов трудящихся, и нет оправдания…» В этот момент он запнулся, как бы подыскивая слово. Затем замолчал, явно сконфуженный, начал перебирать свои листки и сел. Закрыв лицо руками, он пробормотал: «Благодарю многоуважаемых членов парламента за внимание». Несколько молодых парламентариев-консерваторов попробовали острить в связи с провалом своего оппонента. Но в зале присутствовало довольно много более зрелых парламентариев, которые еще помнили последние мучительные, а под конец и бессвязные выступления лорда Рэндольфа. Они пришли в ужас при мысли о том, что сын начал страдать тем же заболеванием.

Но приступ оказался несерьезным. «Полагаю, он просто перегрузил нервную систему, – объявил врач. – Потеря памяти возникла в результате нарушения мозговой деятельности. Временами это происходит и с самыми здоровыми людьми. К счастью, это обычно не повторяется». С Черчиллем действительно такого больше не повторилось. Но в дальнейшем он не станет заучивать речи и полагаться только на свою замечательную память, а будет подстраховываться, делая подробные записи.