Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С переносом карающего слова «расплод ехидны» Матфей поступает так же, как и с другими компонентами речи Крестителя. Он либо вкладывает их буквально в уста Господа, либо перерабатывает их — например, очень красиво в притче о плевелах С. 13, 30 — в речи Господа. Короче говоря, он использовал эту речь Крестителя, чтобы ввести в тип Евангелия элементы, которых оно не знало в своей первоначальной структуре.
Речь Иоанна Крестителя не состоит из изречений Господа. Уайт по-прежнему ссылается на то, что Иисус сформировал и произнес контраст между Иоанновым крещением в воде и крещением в Духе. Но после молчания Марка Деяния Апостолов являются слишком подозрительным свидетельством, поскольку слишком вероятно — более того, несомненно — что автор перенес на Господа уже установленный им взгляд, или, скорее, предположил на основании такого простого взгляда Крестителя, что он также свойственен Господу. Он поступил так же, как и его преемник Матфей, только не ограничился переносом, а превратил всю речь Крестителя в изречения Господа.
Так же поступил и Матфей: он передал Крестителю формулу, которую евангельский тип иначе записывает только Господу. Он позволяет Иисусу и Крестителю описать свое появление выражением: Покайтесь, ибо наступило Царство Небесное. Но мы можем освободить историю от противоречия, что оба должны были вложить свою задачу в одну и ту же формулу. Матфей, самый поздний, только ввел ее в повествование. Согласно рассказу Марка, только Иисус объявляет о своем приходе этими словами, и Лука остается верен этому типу. Он не сохраняет девиз формулы, но сохраняет ее смысл и место в первоначальном типе. В рассказе своего предшественника он читает, что Иисус сказал: «исполнилось время» и наступило Царство Божие. Так же, согласно его рассказу, и первое слово Господа, которое Он возвещает о наступлении исполнения, только Он дает прочесть из синагоги в Назарете, что наступило, а затем добавляет: сегодня исполнилось писание сие.
Матфей стоит особняком со своим противоречием, он представляет собой наиболее крайнее отражение в кругу синоптистов. На этот раз он руководствовался мыслью о том, что откровение на разных стадиях всегда остается одним и тем же и что с Крестителем, как и с Иисусом, пришло единое, неизменное Царство Божие. Отсюда и соответствие проповеди.
Теперь мы можем сказать, что единственным источником, который Матфей использовал для большей речи Крестителя, является Писание Луки. Он не сам составлял речь: это несомненно, иначе он не пришел бы говорить речь людям, о которых он сам говорит, что они не могли прийти в такую ситуацию. Он не стал бы, если бы формировал речь исключительно со своей точки зрения, обращаться к фарисеям так, как будто они действительно нашли путь к спасению. Он должен был найти эту речь в контексте, где она уже была связана с особым случаем и обращена к толпе тех, кто пришел на крещение к Иоанну. Он взял ее из Писания Луки.
А Лука? Откуда это пришло к нему?
4. Эффективность проповеди Крестителя по рассказу Луки.
Креститель не произносил этой проповеди. Человек, которого Лука заставляет говорить, появился в христианском представлении только в более поздние времена. Во времена Марка его еще не было!
В рассказе третьего евангелиста «Недея» совершенно последовательна. Толпы народа стекаются к Иоанну Крестителю, чтобы принять крещение. Иоанн поначалу принимает их сурово, его обращение даже резковато: «Расплодились гадюки, которые показали вам, что вы избежите грядущего гнева». Как уже отмечалось, отрывистое пояснение, согласно которому Креститель должен был сказать, что они не спасутся, снимает весь смысл обращения. Креститель скорее признает, что они нашли бы путь к спасению, если бы обратились к нему.
Спасение, если бы они пришли к нему и жаждали его крещения. Но не зря же он хочет быть проповедником наказания, громовержцем: по случаю, который должен приводить его в восторг, ведь он видит перед собой толпы людей, идущих на его крещение, и ничто не может указать ему заранее, что они не придут к нему с искренней готовностью, зачем же им было отправляться в дальний путь без внутреннего побуждения? — И в этом случае он все же позволяет себе раскаты грома и до такой степени противопоставляет себя толпе, что подходит к ним, как бы негодуя на то, что они нашли путь к спасению.
Больше ничего! Нам не нужно больше ничего слышать, чтобы убедиться, что бегун не говорил таким образом. Наверное, он был Тимоном, если дошел до такой степени человеконенавистничества. Но в описании бегуна Иосиф не обнаруживает такого ужасного характера: напротив, это был человек, который, далекий от карательной ярости, обращался к сердцам людей и ставил перед ними задачу наивысшего порядка, когда призывал к чистоте души. Эту мысль, что крещение нужно требовать не только для замаливания отдельных грехов, что оно имеет смысл только тогда, когда очищается не только тело, но и душа, нельзя громить в толпе, тем более, когда гром используется для отпора толпе.
Да и Иисус, — переходим мы к гипотезе Вайса, — не мог сказать о бегуне ничего, что хотя бы отдаленно напоминало бы этот несвоевременный гром. Этот предполагаемый сборник изречений апостола Матфея уже здесь, где он впервые предстает перед нами, окажется фантомом. Для евангельского мировоззрения в его первых истоках Креститель был еще не той личностью, которая имела в виду только гром, наказание и суд, а проповедником покаяния, который, вместо того чтобы возвышаться, выполнял свою задачу в смирении и страдании. Конечно, его считали обещанным Илией, но параллель еще не сразу проникла во все стороны его характера. Марк пока довольствуется одним утверждением, что Иоанн носил пророческую одежду скорби.
Но Марк, чтобы подвести следствие к решающему моменту, полностью исключает предположение, что Креститель всегда имел в виду, под рукой и в перспективе гром суда. Только Лука позволяет ему принимать народ с угрозой «грядущего гнева» и говорить о том, что он будет положен на корень дерева. Даже в изречении, сравнивающем Крестителя и его более
