Булочник и Весна - Ольга Покровская

– Присоединяйтесь – расскажем! – не отвлекаясь от снегостроительных работ, отвечал Петя.

– Я бы с радостью! Но меня ждут на репетиции пошлейшего действа. Буду биться, чтобы вместо ста процентов пошлости осталось где-нибудь восемьдесят пять. Как вы полагаете, достойная цель? – Тузин улыбнулся и, отсалютовав ладонью, выехал на ведущую вниз дорогу.

Петя встал, отряхивая перчатки и щурясь на солнце. По выражению его лица и позе было ясно: настроение его пошло в гору.

– Да, а кстати, как наша рыжая страдалица? – обернувшись ко мне, спросил он.

– Петь, ты строй давай! – сказал я. – Вон, у тебя бойницу засыпало!

Однако Петя больше не желал строить. Не удостоив меня ответом, он выбрался на дорогу и потопал на месте, выколачивая из ботинок снег.

– Ну и надули же вашу золушку! – сказал он, не отрывая взгляда от левого фланга деревни. – Почти как меня с музыкой.

– Это чем же?

– Обещали, вестимо, любовь, а взяли кухаркой!

На этих словах, он вышел на середину дороги и, ускоряясь, пошагал в сторону тузинской дачи. Из трубы в зелёной крыше вылетали шелковистые пряди дымка.

Я не знал, как поступить. Сбить его в сугроб и, заработав «красную карточку», быть удалённым из дружбы?

– Ты хорошо подумал? – окликнул я его.

Петя обернулся и миролюбиво сказал:

– Я только столик у них заберу – на реставрацию. Хочешь, пошли со мной? – И по снегу дороги, хрустящему, как мокрый сахар, продолжил свой путь к Ирине.

Когда я, бранясь про себя, доплёлся-таки до тузинского крыльца, в прихожей вовсю шла беседа. Через щель неплотно прикрытой двери вместе со струйкой тепла до меня долетел голос Пети.

– Ирин, послушайте меня, ведь это старинная, дорогая вещь! Я её вам разнёс к чертям и теперь имею человеческое право починить. Так или нет? Меня на днях свели с отличным мастером. Так что даже не спорьте! Убирайте свои клубки и найдите что-нибудь – тряпку, что ли, или полиэтилен, или, знаете, для грядок такой материал чёрный. Есть у вас? Будем упаковывать!

Я обстучал ботинки о половик и зашёл в пахнущую печным теплом прихожую.

Через открытую дверь гостиной было видно, как Ирина, розовая, смущённая, убеждала обнаглевшего конкистадора:

– Петя, это же всё не моё! Я не могу! Это всё Николая Андреича!

– Ну а ваше-то есть что-нибудь? – полюбопытствовал Петя, бесцеремонно перекладывая Иринино вязанье со столика на диван.

– Моё? – Она огляделась. – Ну вот цветы!.. – и повела рукой над подоконником. Там в разнообразных горшочках цвели фиалки – белая, розовая и несколько голубых. И две герани – розовая и белая.

Я покашлял в дверях. Ирина зримо вздрогнула и обернулась.

– А, Костя, это вы!.. – произнесла она с облегчением. – Проходите! А я вот говорю о цветах! – и скользнула взглядом по окну. – Вы знаете, когда не торопясь занимаешься цветами, от них идёт такой мягкий белый свет. Не материальный, конечно, а такой… как воспоминания!

Петя шагнул к окошку и присел на корточки – так, чтобы глаза и уши стали вровень с горшками.

– Вот детей, например, тяжело любить, – продолжала Ирина, становясь рядом с Петей. – И животных тоже. Всё время за них переживаешь. А цветы любишь, но без боли. Когда цветение сильное, я слышу их речь… – задумчиво проговорила она. – Такой невинный лепет: «Тили-тили-тили». Я его, конечно, не ушами слышу, а духовным слухом, умом. Понимаете меня? – спросила она, обернувшись почему-то ко мне.

Я сказал, что да, понимаю – в поэтическом смысле…

– С ними, наверное, не кучей надо общаться, а один на один? – спросил Петя, взглядывая снизу вверх на Ирину.

– Ну да… – улыбнулась она.

Петя встал и, отойдя от окна, прошёлся по солнечной комнате.

– Ирин, покажите мне ещё что-нибудь ваше! – потребовал он, оглядывая пространство. – Мне тогда очень у вас понравилось, со свечами. Но ведь ни черта видно не было!

– Что-нибудь моё? Даже не знаю, – растерялась Ирина. – Вон, Косте мой садик нравится. Или, хотите, покажу вам залу?

Через потайной коридорчик она провела нас на террасу, где в Новый год мы двигали мебель. Там пахло, как пахнет на дачах, когда в первый раз после зимы отворяешь напитанную весенней сыростью дверь.

– Представьте себе, Новый год, тридцать первое! – живо рассказывала Ирина, двигаясь вдоль окон и стремительно отдёргивая занавески. – Николая Андреича нет – у них самый, как они это называют, «чёс». Костя к родителям собрался. В Горенках, на родине моей, у тёти Нади сердце – тоже не приедешь. И я решила – пропадать, так с музыкой! Выволокла мебель, Костя вот помог, получилась зала. И мы тут с Мишей со страху вальсировали! – Ирина встала посередине террасы и огляделась, словно сама не верила в свой рассказ. – За окном – пустота, бездна! Буквально у космоса на ладони! А у нас Чайковский!

– Костя, говорите, помог? – сказал Петя и потрогал дрогнувшими пальцами трещинки на эмали подоконника. – Ирин, а ведь я тридцать первого звонил вот этой скотине! – Он взглянул, растворяя меня в черноте зрачков. – Звонил, плакал ему, как брату, про то, как бы всё я кинул, лишь бы здесь у вас очутиться! Если б он хоть слово сказал – я бы примчался. Играл бы вам хоть всю ночь. Для чего ещё жизнь убил на этот гроб полированный? Только чтобы вам играть!

Вроде бы он обращался к Ирине, но смотрел на меня – сильный и опасный, львиный какой-то Петя.

– Петя, Петя, погодите! Оставьте! – залепетала Ирина, стараясь перехватить его взгляд. – Да оставьте вы! Ничего он дурного не сделал. Лучше скажите, а Чайковский, по-вашему, хорош или нет? Вот почему-то я так люблю его! А может, это наивно? Может, он не так и хорош? Но я под него прямо в слёзы!

Уловка её удалась.

– Ну почему же? – отвлёкся Петя, поймав наживку. – Чайковский хорош. Во-первых, потому что он Пётр! – и, забыв про меня, улыбнулся пленительно. – Во-вторых, у него тоже есть музыка. Нет, не вальсы, конечно… Другое. Мне только не нравится, что он умер от холеры.

– А ты бы от чего предпочёл, Петрович?

Петя взглянул, возвращаясь к отложенной битве.

– По мне, хороших тут только два варианта. Решил, лёг на лавку – и до свиданья. Ну или в бою. Так что нас с тобой, брат, ждёт ещё бой кровавый! – пообещал он и, положив ладонь мне на спину, обернулся к хозяйке. – Ирин, вы простите. Мы с Костей пойдём покурим.

– Ну чего ты взъелся? – сказал я, когда мы вышли на крыльцо. – Ты мозги включи! Как бы я тебя к Ирине стал приглашать на Новый год? Совсем ты сбрендил!

Петя помолчал и вздохнул – широко и облегчённо. Весенний день растворил его злость.

– Хочешь, брат, искупить вину? – сказал он. – Подгони-ка мою машину! А я столик пока отшвартую.

Порывшись в кармане куртки, он достал ключи, кинул мне и вернулся в дом. А я отправился исполнять поручение.

И вот я уже здесь, дожидаюсь. Две сигареты долой. Наконец распахивается дверь, и они грохочут по ступенькам, смеются. Петя – с повёрнутым боком столиком. Ирина без тулупчика, в накинутом на плечи платке.

Привязывать столик к верхнему багажнику не понадобилось. Он прекрасно уместился внутри просторного джипа.

– Эх! Что бы ещё такого наворотить! – сказал Петя, закрыв багажник. – Чувствую могучие силы! Ирин, может, вам чего-нибудь хочется? Ну там с неба звёздочку? Мечта у вас есть?

– О-ох! – рассмеявшись, пропела Ирина. – Мечта!..

– Ну ладно, вы думайте пока насчёт мечты! А я погнал, – сказал Петя. – Не знаю, когда починят. Может, и не так быстро – работа ведь тонкая! – и, простившись с почтительным кивком, сел в машину.

– Ну и я прокачусь! – заявил я, усаживаясь рядом с водителем. – Подбросишь до Отраднова?

Мы лихо тронулись. Ирина, рыжеголовым деревцем замершая на блестящей дороге, уменьшилась в зеркале и исчезла.

Кожаный запах салона, панель со всяческими наворотами – весь этот «модный кабинет», в котором разъезжал теперь мой друг, подействовал на меня раздражающе. Мне захотелось взять Петю за загривок и ткнуть башкой в руль – пусть катится в сугроб вместе со мной и со своей пижонской тачкой. Будет знать, как сбивать с толку провинциальных барышень!

Но каким-то строгим было выражение его лица – ни намёка на самодовольство. В задумчивости он вёз свои дары, как, бывало, возил после концерта музыку – чтобы «перебрать» её дома по тактам.

– Отстань от неё! – сказал я, решив ограничиться простой тирадой.

– Ты не сердись, – проговорил Петя. – Я бы отстал. Я даже постараюсь. Но ты ведь знаешь мою ситуацию… – Он помолчал, удерживая обеими руками руль. Машину вело по снежным ухабам. – Я ведь тебе говорил – вроде всё пошло-поехало, другая жизнь. А, чувствую, нету ничего внутри. Плащ накинут, а под ним – ноль, пустота. А я хочу, чтобы что-то было, – понимаешь?

– Ну а кто мешает? – вскипел я. – Найди себе музу! Что, свободных девушек нет?

Само собой, я был зол на него, виноват перед Тузиным, но и – тронут! Впервые в жизни великосветскому Пете понравилась женщина с признаками простой человечности.

Рыжая, без маникюра и с семьёй, к тому же не выезжающая из деревни. Петрович вообразил, что от всего этого веет «музыкой».