Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

Самаха возразил ему:

— Но голова моя полна надежд, дядя…

— Что ты имеешь в виду?

— Однажды эпоха Ан-Наджи вернётся во всей своей красе!

Хидр с беспокойством спросил:

— Тебя, что, соблазняет мысль самому править кланом?

Тот уверенно ответил:

— А почему бы нет?!

— Но у тебя недостаточно сил для этого…

Племянник пылко возразил:

— То же самое думали и о Шамс Ад-Дине!

— Но ты не Шамс Ад-Дин!

— Вот когда придёт время битвы…

Хидр оборвал его:

— Остерегайся Аль-Фулали, он хитрый дьявол. Предупреждаю, твои авантюры захлестнут и сметут нас всех, словно волной, принесут нам бесчестие и погибель…

Ридван сказал ему:

— Вырви с корнем свои амбиции, у Аль-Фулали сотни глаз. Он взял тебя под своё крыло, чтобы ни одно твоё движение не скрылось от него…

На это Самаха лишь улыбнулся; мечты светились в его глазах, подобно багрянцу предзакатных сумерек.

Ту ночь Хидр провёл на площади перед дервишской обителью. В благословенном мраке он схоронил свои страхи и тревоги. Он поднял глаза на неспящие звёзды, и долго созерцал их. Пристально и благоговейно смотрел на силуэт старинной стены обители, умоляя эти внушительные ворота открыться. С грустью вглядывался в кладбищенский двор, приветствуя тени старых тутовых деревьев, вспоминая тех, кто покоится в могилах, и тех, кто пропал без вести. Разожжённые страсти, что никогда не могли утолить жажду из нектара жизни. Надежды, замершие в вечности. Мечты, вырывающиеся на свободу из теснины молчания, словно метеоры. Трон, блуждающий над неопределённостью добра и зла. Он спросил себя:

— Что несёт нам день грядущий? Почему только один Ашур видел вещие сны?

И он прислушался к мелодиям, которые словно трели удодов, поднимались всё выше и выше:

Анан ке хак ра беназае кимийя конанад.

Айа бовад ке кушейе чешми бе ма конанд.

Хидр задумывался о том, чтобы женить Самаху на девушке из какого-нибудь порядочного семейства, ибо был уверен, что тот переживает сейчас ту фазу в жизни, которая тянет его в безрассудные авантюры, и вообще ему не достаёт разума. А связывание себя узами брака с почтенным семейством заставит его пересмотреть свой образ жизни. Более того, переезд в роскошный дом, рождение благородного потомства и возможность породниться со знатными людьми создаст для него новый мир, что потребует от него измениться самому и смотреть на всё иными глазами. И счёл, что нашёл наконец желаемое, остановив свой выбор на Унсийи, дочери Мухаммада Аль-Басиуни, торговца парфюмерией.

Он прозондировал почву и обнаружил более любезный приём, чем ожидал… Тогда он сказал Самахе:

— Я нашёл тебе достойную девушку…

Самаха спросил его:

— А разве нам не следует начинать с моего старшего брата Ридвана?

— А почему бы не начать с норовистого скакуна?

— По правде говоря, дядя, я уже опередил тебя, — сказал Самаха с дерзкой нежностью.

— Правда?!

Хидр мирно склонил голову и с нетерпением спросил:

— И кого же ты осчастливишь?

С вызывающей улыбкой на губах Самаха ответил:

— Махалабийя!

Тут Дийя громко рассмеялась. Взгляд её не выражал ни радости от такой новости, ни огорчения. Ридван же в замешательстве пробормотал:

— Махалабийя…

Самаха спокойно повторил:

— Дочь Сабах, экзорцистки!

Хидр нахмурился; лицо его омрачилось. Дийя хлопнула в ладоши, словно в невидимый бубен, и залилась смехом.

Хидр спросил:

— За что ты нас так истязаешь?!

Самаха спокойно ответил:

— Дядя, я люблю тебя и люблю Махалабийю!

Он впервые увидел её на похоронной церемонии на кладбище: она сидела вместе с матерью в двуколке, запряжённой ослами. Со своего места, близ ограды могилы Шамс Ад-Дина он заметил, как она ловко спрыгнула с повозки. Смуглая, почти чернокожая, стройная, с открытыми чертами лица, хорошо сложенным телом, улыбкой на лице, она как из фонтана источала жизненную энергию и женственность. Он загорелся желанием присоединиться к ней. Глаза их встретились со взаимным любопытством, таким же отзывчивым, как плодородная земля. Воздух плавился под лучами солнца и горячим дыханием людей, наполненный тайнами, скорбью, запахами всяческой варёной снеди, пальмовых листьев, базилика и лепёшек. Он наклонился в её сторону, словно подсолнух. Сама атмосфера смерти побуждала его приблизиться к ней не медля, не колеблясь.

В этом не было никакой внезапности. Ему была хорошо знакома собственная склонность к чернокожим женщинам. Его сексуальные похождения имели место именно в их объятиях: в темноте под аркой, на руинах или за барной стойкой.

Он положился на себя самого. Для того, чтобы провести разведку местности, он выбрал наихудшего, которого только мог найти: Садика Абу Такийю, и расспросил того о Махалабийе и её матери. Тот сказал:

— Я всё время в баре, однако новости сами собой доходят до меня час за часом…

Он немного подумал, затем продолжил:

— У девушки есть почитатели, однако я ни разу не слышал о ней ни одного плохого слова…

Самаха был доволен, успокоенный свидетельством самого худшего из всех людей — то было самое лучшее свидетельство… Но этим он не удовлетворился и спросил мнение шейха Исмаила Аль-Кальюби, имама местной мечети. Тот ответил:

— Ремесло её матери проклято…

— Но я спрашиваю о дочери…

Имам раздражённо переспросил:

— Зачем тебе выбирать себе жену из дома, во всех концах которого обитают злые духи?

Однако Мухаммад Ат-Тавакуль, шейх переулка, недвусмысленно сказал:

— Репутация у девушки незапятнанная…

Тогда Самаха сказал себе:

— У неё ещё более чистая репутация, чем у моей бабки Санийи Ас-Самари…

Самаха отправился в дом Сабах-экзорцистки с видом на поилку для вьючного скота. Сначала она подумала, что он один из клиентов, который пожаловал сюда. На ум ей пришла госпожа Дийя Аш-Шубакши, и она поприветствовала его:

— Добро пожаловать, потомок славного рода!

Он спокойно поглядел на неё, вдыхая аромат суданских благовоний, наполняющий его нос и усыпляющий чувства,