Белые лодьи - Владимир Афиногенов

— Думаю, что и на этот раз Аллах, очень любящий море и корабли, поможет нам. С Богом! К победе, мои храбрые амир албахры! — Насир Салахдин даже не заметил, как сказал это словами полководца Аббаса, с нетерпением ждущего результаты морского сражения. И он понимает, что проиграй Насир его, Кастродживанни будет греками взята, и тогда наступит всеобщее истребление гарнизона; кровь за кровь — извечный закон войны. Но её пролитие осуществится до определённого момента — каждый полководец не забывает того, что необходимы пленные для обмена.

Капитаны хеландий всё же успели вовремя растормошить невольников и опустить весла на воду, а также поставить к сифонам в полной готовности метателей огня. Но это лишь на какое-то время отсрочило гибель греческого флота, а положения не изменило.

Только теперь друнгарий увидел пагубность своих решений и понял, что головы ему не сносить. И самое страшное в том, что во всём прав оказался македонянин — вот тебе и конюх! Гусиный пастух! И этим, если Бог даст вернуться в Константинополь, он непременно воспользуется, и, конечно, вся вина ляжет на него, патриция Кондомита.

Василий в самом деле торжествовал, поняв наконец-то правоту своих предложений. Да, торжествовал, несмотря на очевидное поражение, на смерть своих соотечественников, на хаос, чинимый им сарацинами. О, тщеславная человеческая гордость! Как подлы и низки твои устремления!..

Но ещё ужаснее было то, что они оказались в ловушке. С ужасом смотрели греки, как корабли арабов приближаются не только спереди, но и сзади; и только тут со страшной осознанностью дошло до самой глубины сердца Кондомита, Василия и каждого велита и моряка, что транспортники их размётаны и потоплены — и это конец…

И как следствие происшедшего — всех охватила апатия. И достаточно усилий пришлось приложить капитанам, чтобы вывести личный состав из состояния полного равнодушия.

Друнгарий понимал, что арабы постараются отсечь друг от друга по нескольку десятков хеландий и, окружив их, станут уничтожать. И он дал приказ на сближение.

Хеландии плотным строем приготовились к обороне… Теперь перед греками стояла одна задача — как можно меньше потерять кораблей, солдат и матросов.

Стовосьмидесятивёсельные акаты и карабы начали заходить в лоб хеландиям, в белых боевых чалмах гази встали наизготовку у лебёдок, приводящих в движение канаты, соединяющие «вороны» — цельнометаллические грузы в форме клюва больших размеров и огромного веса, подвешенные через систему блоков на стрелах с помостами, каждый из которых длиной более десяти локтей и шириной три-четыре. Стрелы с ужасными клювами до встречи с противником всегда находились в поднятом состоянии.

В морском ли, в сухопутном ли бою при сближении двух сторон всегда кто-то первый начинает сражение — это тоже закон войны. Кто-то первый должен взмахнуть мечом или бросить копье, и кто-то первый — подставить щит и отразить удар. Может быть, их, этих первых будет с десяток человек, и даже тогда — среди этого десятка тоже должен быть кто-то первый…

Первая аката, убрав паруса, иначе при сильном попутном ветре она бы просто-напросто врезалась в неприятельский корабль и разбилась, начала сближение с одной из хеландий. Метатель огня открыл сифон, но встречный воздушный поток не дал огненной смеси долететь до бортов акаты и разлиться пламенным ручьём по всем переборкам, чем и воспользовались моряки на лебёдке. Они отпустили канаты, и тяжёлый цельнометаллический «ворон» с грохотом сорвался со стрелы, уже нависшей над палубой хеландии, со всей грозной мощью устремился вниз и раскромсал почти всю носовую часть вместе с сифоном.

Вода тут же хлынула пенной волной в обнажившиеся трюмы и в отсеки, где находились гребцы, затопила их, и вскоре хеландия камнем пошла ко дну.

Успешное для арабов начало было положено…

Таранные шайти тоже не дремали. Когда по той или иной причине акаты или карабы не могли взять хеландии в лоб, те вонзали свои смертоносные железные наконечники в корму или в борта, и если брус застревал в дереве и корабли сцеплялись накрепко, то греки, которые становились безрассудно отчаянными от безысходности, кидались на абордаж, но тут же были побиваемы или лучниками, или копьеметателями, потому что они превосходили велитов вчетверо и даже впятеро. Ведь в самые жаркие моменты на арабских кораблях могли принимать участие в сражении и хорошо обученные военному делу гребцы, чего не могли себе позволить на греческих судах невольники, прикованные к скамейкам цепями.

Насир, ни капельки не заботясь о своей жизни, с саблей наголо, появлялся на палубе то тут, то там, очень обдуманно руководя боем. Увидев, что левый фланг ослабил натиск, он приказал амир албахру пробиваться туда. И когда флагманская караба проходила мимо подожжённого греческим огнём своего же судна, с него на их борт обрушилась здоровенная мачта. Если бы не матрос ал-Мансур, который оказался рядом с главнокомандующим, последнему пришёл бы конец: проворный гази, когда мачта ещё только валилась, толкнул в сторону Насира, но сам попал под страшный удар и был тут же раздавлен.

Насир Салахдин Юсуф будто ничего не заметил, лишь прошептал благодарственные слова Аллаху и его пророку Мухаммеду, которые пока оставили ему жизнь, и приказал Ахмаду Маджиду убрать тело моряка, чтобы потом, после боя, похоронить его как героя.

Обломки мачты скинули за борт, тело несчастного завернули в старый парус и снесли вниз.

Пробившись, главнокомандующий повелел усилить действия левого фланга, что незамедлительно сказалось на последующем ходе сражения.

Кондомиту, хотя он и располагал достаточным количеством своих хеландий (сарацины потопили сорок его кораблей), никак не удавалось выправить положение, в какое попал его флот, — больше того, он терял судно за судном. Друнгарий видел, что хеландиям нужно отойти назад, сгруппироваться в единый кулак и, повернув их по ветру, нанести мощный огневой удар из всех сифонов сразу.

Но этому манёвру мешали таранные шайти, оказавшиеся сзади и вцепившиеся в хеландии мёртвой хваткой, как бульдоги в ногу слона.

«Переиграл меня Насир Салахдин Юсуф… Переиграл, — с огорчением подумал патриций. — А при дворе говорили, что он бездарный флотоводец. — И перед глазами друнгария возникло хитрое лицо Варды, уверявшего в этом всех царедворцев. — Вот тебе и бездарный… Бьёт нас — аж щепки летят!»

Действительно, от ударов «ворон» и железных наконечников таранных брусов щепки от греческих кораблей летели во все стороны.

Тиресий (а на его флагманском судне находились отборные гребцы, которых и кормили отменно) сумел провести своё судно на левый фланг, и Кондомит с Василием помогли капитанам организовать дружное сопротивление, пусть даже кратковременное, и этим предотвратили окончательное зажатие в клещи.

— На правом же фланге греческие хеландии даже чуть-чуть потеснили акаты и карабы, и Насир Салахдин вынужден был часть таранных шайти, стягивающих в одно звено центр, перебросить туда. Увидев дыру, образовавшуюся в результате этого, Василий тут же воскликнул:

— Друнгарий, надо вырываться из кольца! А то случится, что такого благоприятного для нас момента больше не настанет.

«И тут он, гусиный пастух, прав!» — пронеслось в голове патриция, но испытывать судьбу он больше не стал, а согласился сразу безоговорочно.

На мачтах хеландии взвились флаги: «Следуйте за мной», и Тиресий направил её в образовавшуюся брешь. Гребцы налегли на весла.

Они, как никто другой, находясь внизу и возле бортов, чувствовали, как сотрясают судно удары сотен стрел, впивающихся в обшивку, некоторые из них попадали в отверстия, в которые были вделаны уключины, и уже вывели из строя двух гребцов. Их расковали и заменили новыми, а мёртвые тела просто спихнули в море, и всё. Никого не интересовала их жизнь, а смерть тем более… Кто они? Рабы. И только… Ведь до того, как их купили на невольничьем рынке, они были или простыми воинами, или скотоводами, пахарями, или ремесленниками. А может, и патрициями… И у каждого мать, а у других жена, дети… Что с ними?… Погасли свечи всего лишь двух человеческих жизней. Но вон их сколько на благословенной земле: одни горят ярко, иные тлеют, гаснут и возникает, возникают одинаково радостно, а гаснут — по-своему…

За флагманским кораблём ринулись и остальные хеландии. Но около полусотни из них оказались в плотном окружении, и Василий, стоя у борта, не обращая внимания на летающие роем стрелы, со слезами на глазах смотрел, как безжалостно расправляются с ними мусульмане. всё это скорее походило на жестокое избиение — крики о помощи доносились оттуда, но когда стало ясно, что на выручку к ним не придут, вслед удаляющимся хеландиям посыпались проклятья…

«А мне василевс говорил, чтобы я отыскал предателя-грека и бросил на пол дворца правосудия его голову… Дай теперь Бог свою унести…