Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Должен признаться, что это были прекрасные пятнадцать лет, — сказал Ким. — Я с радостью жду следующих пятнадцати. Приглашение пришлю после выходных.
Ким прикуривал от спичек, он уже выкурил две сигареты подряд, и в коробке осталось три спички. Я открыла и закрыла коробок.
— Мой вам совет — пожениться, — продолжал Ким.
— Ну не знаю, самое ли это разумное решение для нас, — отозвалась я и добавила: — Но пятнадцать лет — это долгий срок, впечатляет. Поздравляю!
И потом я отправилась домой к Руару с идиотской мыслью, засевшей в голове, — выйти за него замуж, словно в словах Кима было что-то пророческое. Что, если я сама сделаю ему предложение? Я думала об этом, пересекая парк у королевского дворца и направляясь в небольшую квартиру Руара. Он стоял в ванной и полоскал рот, потом сплюнул в раковину и обернулся ко мне.
— Нам с Тирой действительно надо было вместе куда-то сходить, — сказал он.
Руар рассказал о фильме, который они посмотрели, — Тира выбрала «Мосты округа Мэдисон».
— Странно, — Руар накрутил на пальцы зубную нить. — Тира рассказывает, что Анн ужасно расстроена и часто плачет. — Он пропустил нить между зубов, потом убрал ее и покачал головой: — Меня действительно удивляет, что она так расстроена.
В следующий понедельник на рабочем столе меня ждало приглашение от Кима на празднование годовщины свадьбы. «В субботу 16 сентября в доме семьи Колстад состоится грандиозный праздник. Мы вместе пятнадцать незабываемых лет и с радостью ждем следующих пятнадцати!» Мне представились фейерверки и пробки, вылетающие из бутылок шампанского. Это было девятнадцатого июня днем, а вечером Руар пришел домой и объявил о том, что хочет вернуться к Анн.
Я сажусь в автобус и еду последний отрезок пути до дома Торунн. Она сидит на крытой веранде перед домом, цветы в кашпо все еще буйно цветут. Я рассказываю ей о встрече с Эйстейном.
— Я разрушила собственную жизнь, — говорю я, — когда все было таким многообещающим.
Торунн кивает, но потом отрицательно качает головой.
— Твоя жизнь не разрушена, — произносит она.
Когда я переступила порог этого дома, то дрожала как осиновый лист, весь мир вокруг себя я воспринимала как чужой и враждебный — товары на полках в магазине, перила моста, моя собственная, такая привычная когда-то мебель, мои вещи: секретер, босоножки, запах увлажняющего крема. Все было наполнено каким-то собственным смыслом, вырывавшимся наружу и заглушавшим все остальные. Торунн спустила меня на землю.
— Посмотри на вещи здраво, — сказала она, — жизнь и так непростая штука, не обязательно ее усложнять.
Я протягиваю ей угольные карандаши.
— А ты бы хотела вернуть его? — спрашивает она. — Если бы могла?
Я киваю, потом мотаю головой и снова киваю.
— Ну, понятно, — произносит Торунн. Она запускает руку в пакет, достает карандаши и говорит «спасибо».
— Раньше я много рисовала красным мелком, — говорит она. — Это примерно то же, что рисовать угольным карандашом, только он жирнее и тверже.
Рядом с Торунн я стыдилась того, что работаю в рекламе. Но стыд — не совсем правильное слово; скорее, я хотела стать лучше, показать ей, что могу делать что-то другое, способна на большее.
— Я забыла купить колготки, — говорю я. — Можно у тебя одолжить?
— Я посмотрю, — отзывается она. — Но вообще я не понимаю, зачем тебе колготки, у тебя такие стройные и загорелые ноги, к тому же сегодня прекрасная погода, тепло — бабье лето на дворе.
Я объясняю, что часть праздника будет проходить на улице. В палатке, но все же. Торунн кивает и обещает поискать. Она спрашивает, в силах ли я идти на праздник.
— Да, вполне, — отвечаю я.
— Вот этот ответ мне нравится, — говорит она.
Когда я съезжала от Эйстейна, он стоял и смотрел, как я собираю вещи — складываю их в сумку и чемодан, потом спросил, не нужна ли помощь. Он взъерошил волосы и поднял с пола губную помаду, протянул мне и, когда я ее не взяла, в конце концов положил тюбик на кухонный стол. Он ничего не сделал для того, чтобы остановить меня. Не злился. Не предложил в последний раз заняться любовью. Я в замешательстве стояла посреди комнаты в полосатом джемпере с обнажающей плечо широкой горловиной. Я была в отчаянии, но все же понимала, что люблю его несмотря ни на что и что буду сожалеть. Но так распорядилась судьба. Я была уверена, что повлиять на нее было выше моих сил. Эйстейн подобрал один шлепанец у телевизора, другой — у дивана, надел и отправился в кухню. Ничего не требовал, ничего не предлагал, и тогда я подумала: ты поступаешь так, чтобы мне было легче, делаешь все, чтобы не усложнять. Со своей сумкой я поехала прямо к Руару, в съемную квартиру. Он чистил креветки — множество мелких бахромчатых креветок, каждому — по большой тарелке. И никакого гарнира, не считая батона с семечками, нарезанного ломтями, и упаковки майонеза. Еще он открыл бутылку белого вина, которая к моему приходу опустела наполовину.
Каждое утро Руар пил чай с лимоном и сахаром. Я и раньше об этом знала, я вообще многое знала о нем: сколько времени он обычно проводит под душем, что он не обращает внимания на щетину, оставшуюся в раковине после бритья, что у него всегда мерзнут руки, и вот теперь мне предстояло научиться жить с этим. Я подшучивала над Руаром из-за сахара в чае, а он только щурился и улыбался. В первые недели он постоянно обнимал меня, допытывался, хочу ли я чего-нибудь. Вина, или, может, оливок, или арбуз? Хочешь шоколада или чтобы я целовал тебя всюду? Он разговаривал со своей дочерью по телефону и в то же время гладил мне руки. Мы ходили по ресторанам, и его совершенно не беспокоило, что назавтра нам обоим надо рано на работу, «отоспимся в другой жизни», приговаривал он. Он любил повторять что-то вроде «хочу знать о тебе все до мелочей», «я чувствую, что у нас мало времени», «мы и так много лет потеряли». А я при этом думала: нет, неправа была Элиза. И еще: а что, если Элиза окажется права?
