Фронтовые повести - Адий Шарипов

Когда всех мужчин собрали перед зданием гестапо, строй оцепили солдаты с автоматами, после чего появился Ранкенау с группой офицеров. Начальник гестапо был при орденах, как будто вышел принимать парад верноподданных. Однако перекошенное яростью лицо Ранкенау говорило о том, что он вышел не для торжественного приема, для расправы. Он медленно пошел вдоль строя, пристально вглядываясь бешеными глазами в лицо каждого рабочего. Возле скуластого высокого парня в белой рубашке — Володя знал его, парень работал истопником в городской бане — Ранкенау остановился. Он о чем-то спросил парня сквозь зубы, и парень, сразу побледнев, что-то ответил. Ранкенау сильно ударил его рукой в белой перчатке, голова парня дернулась, и на белую рубашку закапала кровь.

В гнетущей тишине был только слышен перестук топоров — это солдаты фюрера ставили виселицу на краю площади. Весь город пришел сюда, мужчины стояли в окружении автоматчиков, женщины и дети жались ближе к домам, окружившим площадь.

Когда стих перестук топоров и на виселице закачалась петля, Ранкенау заговорил через переводчика о том, что в городе действуют бандиты и что для спокойной жизни и наведения порядка их необходимо выловить. Он обращается ко всем гражданам города и просит назвать имена этих бандитов, которые вредят великой Германии. Бандиты не могут действовать сами по себе, они вредят в контакте с отсталой частью населения, вот почему все мужчины собраны здесь и не будут отпущены, пока не назовут хотя бы одного бандита.

Время тянулось медленно.

Выбор палачей пал на того же высокого парня в белой рубашке. В чем он был замешан, какими фактами располагало гестапо, люди не знали, но это не помешало Ранкенау дать команду, и парня поволокли к виселице. Толстый переводчик только успел прокричать, что этот парень не желает служить фюреру, что он — партизан, за это приговаривается к смертной казни и впредь так будет со всяким, кто будет действовать во вред великой Германии. Затем Ранкенау прокричал что-то, взметнув руку в сторону виселицы, и переводчик повторил: «Всем поднять глаза и смотреть туда — прямо на виселицу!»

Прошло еще одно тяжелое мгновение, и толпа разом охнула — ноги парня в белой окровавленной рубашке закачались в метре от земли…

Прежде чем отдать приказ разойтись по домам, Ранкенау о чем-то посовещался, затем один из офицеров приказал Володе Хомякову выйти из строя и проследовать в кабинет начальника гестапо.

Володя недоумевал — зачем понадобилось этому извергу вызывать именно его. Причем на глазах у всех рабочих. Пригласили его вежливо, не орали, не ударили. Еще подумают люди, что Володя для фашистов — свой. Уж лучше бы избили.

… В кабинете, куда ввели Володю, сидел только один Ранкенау. Начальник долго рассматривал парня и ни слова не говорил. Володя думал, что, наверное, вот так удав гипнотизирует свою жертву, прежде чем ее проглотить. Затем Ранкенау нажал пуговку звонка, и через минуту появился все тот же фельдфебель-переводчик.

У Володи все еще кружилась голова от увиденного на площади, даже слегка подташнивало. «Надо держаться, — говорил он себе, — не то подумает этот зверь, что я виноват и потому испугался».

Ранкенау закурил, и Володя увидел, что пальцы его рук дрожат. Ранкенау что-то вполголоса сказал фельдфебелю, и тот перевел:

— Господин, пересядьте поближе к столу.

От этого «господин» сердце у Володи застучало пуще прежнего. «Надо держаться, надо держаться! — повторял он про себя. — Тем более, что я на самом деле никогда не был связан с партизанами, и ничего они от меня не узнают, даже если замучают до смерти».

Ранкенау что-то буркнул переводчику, и тот спросил, не хочет ли господин чего-нибудь поесть.

— Спасибо, — хрипло проговорил Володя и откашлялся. — Если можно… я немного воды выпью.

Переводчик налил воды из графина и протянул парню. Володя ухватился за стакан обеими руками, выпил воду залпом и протянул стакан к графину, спрашивая взглядом: «Можно еще?» Второй стакан он выпил медленнее и после этого как будто немного успокоился.

— Спасибо, — сказал он, обращаясь к Ранкенау, и вытер рукавом обильно выступивший на лбу пот.

Дальше разговор пошел без передышки, Володя только успевал вытирать пот с лица, словно для того только и пил воду, чтобы сидеть теперь будто взмыленный… Ранкенау, слегка ощерив в улыбке зубы, сказал, что парень, видимо, плотно пообедал сегодня, так много воды пьет, на что Володя ответил, что вот уже сутки, как ничего не ел, но сейчас у него… нет аппетита.

— Ты давно здесь живешь? Местный или откуда-то приехал? Говори только правду!

Володя ответил, что он в этом городе родился и что его здесь многие старожилы знают.

— В армии служил?

Нет, в армии он не служил, в прошлом году ему исполнилось восемнадцать лет, «но в это время наш город был уже… — Володя замялся, подыскивая слова, — в ваших руках».

— Родственники у тебя есть?

— Только одна мать. Я живу вместе с ней.

— А где братья, сестры?

Володя ответил, что в семье он один, нет у него ни братьев, ни сестер.

— Хорошо, а друзья у тебя есть?

— Какие сейчас друзья… — неопределенно ответил он. — Те, с которыми на улице играл, поразъехались. Война… Кто в армию ушел, кто уехал туда… — он махнул рукой на восток, — эвакуировался.

— Тебя предупреждали — не врать! Не может быть, чтобы молодой парень не имел друзей в родном городе. Если будешь врать, то мы для тебя поставим вторую виселицу на площади!

Володя не кривил душой, друзей у него действительно не было.

— Сейчас в городе очень трудно с питанием. Я вот на станции работаю, и то есть нечего. А другим и подавно. Вот поэтому все ребята разбежались кто куда. Подальше. По деревням. Кто к родственникам, кто к знакомым, в деревне прожить сейчас легче…

Оттого что Володю не перебили, пока он говорил, не одернули, он немного освоился и решил, что, если будут пытать, требуя назвать товарищей, он перечислит всю бригаду, в которой работает. Их фамилии немецкое начальство знает, так что Володя если и перечислит всех, то никакого греха на душу не возьмет.

— Ты честный парень, мы тебе верим. Товарищей у тебя нет, городской порядок ты не нарушаешь, на работе ведешь себя хорошо. Все это установлено нами еще до разговора с тобой. Но, возможно, ты знаешь людей, которые связаны с партизанами?

Володя задумался, опять вытер лицо рукавом…

— Знаешь, кто говорит о партизанах?.. Или кто угрожает, что партизаны за все рассчитаются?..

Нет, Володя таких не знает и никогда не слышал разговоров о партизанах. Да и кому охота о них говорить? Ведь за это не только с работы выгонят, но и в тюрьму посадят.

Ранкенау посмотрел на него как на дурачка, покряхтел с досадой и опять повторил, что они ему верят и что с помощью таких честных людей, как «господин Володя Хомяков», они намерены наводить порядок в городе.

Сегодня они взорвали башню, а завтра они могут взорвать депо. Они не пощадят жизни рабочих. Поэтому ты должен сам беспокоиться о своей жизни и о своей работе. Как только заметишь что-нибудь подозрительное, сразу сообщи нам. Ты сохранишь жизнь себе и своим товарищам, а также окажешь услугу великой Германии…

Володю отпустили, сказали: «Иди, работай!» Он пошел непослушными ногами по коридору гестапо, спотыкаясь, спустился с крыльца и еще два квартала шел с таким чувством, будто вот-вот сзади грохнет выстрел и пуля прошьет ему затылок…

Сворачивая в переулок, Володя оглянулся — сзади за ним никто не шел. Он вздохнул с облегчением.

Возле дома навстречу ему выбежала серая рослая овчарка по кличке Тигр. Когда-то на улице Володя подобрал голодного бродячего щенка, вырастил его, выкормил и даже ходил обучать его в специальный кружок при Осоавиахиме. Радостно скуля, пес запрыгал перед Володей, поднимаясь на задние лапы и норовя лизнуть Володю в лицо. Удивившись тому, что калитка почему-то открыта настежь, Володя прошел во двор, тут же забыл про калитку и устало опустился на дощатую скамейку у входа в избу. Так он просидел, наверное, с полчаса, постепенно приходя в себя и успокаиваясь. «В общем, ничего особенного со мной не произошло, — думал Володя, — вызвали, поговорили, назвали «господином» и даже предлагали поесть…» Зря он отказался, дома ведь все равно есть нечего. Только сейчас он почувствовал острый голод.

Окно мутно поблескивало, отражая черноту ночи. «Почему света нет? — подумал Володя. — Неужели мать уже уснула, так и не дождавшись меня?» Володя подошел к двери, толкнул — не заперта. Чиркнув зажигалкой, Володя прошел к печи, нашарил в печи свечу и зажег ее. Мать лежала на кровати.

— Вы спите? — вполголоса спросил он.

В ответ послышался только слабый стон. Володя поднял свечку и увидел мертвенно-бледное лицо матери. Волосы ее были растрепаны, на губах запеклась кровь. Володя понял, что мать избита, но кем и за что, он не мог и предположить. Скорее всего, когда его потащили в гестапо, сюда явились фашисты и пытали его мать. А что могла сказать им бедная старая женщина о родном сыне?