Фронтовые повести - Адий Шарипов

Прежде чем расположиться на сырой земле, партизаны наломали ветвей и устроили для себя постель. Никто не спал. Переговаривались шепотом. Кто-то начал рассказывать длинную историю своей жизни. Прошло минут сорок, когда неожиданно откуда-то сбоку послышался треск сучьев, затем среди деревьев возникла смутная тень человека.

— Пароль! — потребовал часовой, вскидывая автомат.

— Москва, — отозвалась тень голосом Тамары Подгурской. Вслед за ней появился и Абдыгали.

— Докладывай, Батырхан, что видели, что узнали, — приказал Жилбек.

— Пусть Тамара расскажет, — уклонился Батырхан. — У нее лучше получится.

Тамара рассказала, как они вышли к деревушке, как приблизились к небольшой избе на окраине и залегли под одиноким тополем. Наблюдали за деревней долго, всматривались, вслушивались, так что «глаза заслезились и уши заломило».

— Потом у меня терпение лопнуло, — рассказывала Тамара, — думаю, никого здесь нет, поднимаюсь уходить, а тут меня Алеша как дернет за телогрейку. «Лежи!» — говорит. Ну я опять на землю, смотрю и вижу: в дальнем конце улицы будто тень промелькнула. А через секунду уже не одна, а три фигуры зашагали по улице…

— Длинно говоришь, — не вытерпел Жилбек. — Уже светает.

— А короче — в деревне фрицы.

— А как же насчет обхода?

— Есть обход.

— Тогда кончаем разговоры и трогаемся, а то уже скоро день. — Жилбек взвалил на плечи мешок с толом. — Батырхан и Тамара, шагайте впереди, показывайте дорогу!

Деревню обошли благополучно. Когда взошло солнце и запели птицы, партизаны остановилсь в густой чащобе. Жилбек расставил часовых с четырех сторон, наметил график дежурства и приказал смотреть в оба.

— После дождей в лес выходят всей деревней, грибы собирать и ягоды. Все идут — и старики, и женщины, а дети, еду себе добывать. Сами понимаете, им невдомек, что тут кто-то выполняет боевое задание. Идут куда глаза глядят и могут на нас напороться. Не беда, если это мирные жители, а вдруг полицаи? Или переодетые лазутчики… Будем здесь отдыхать до вечера. Со стоянки никуда не отлучаться, — наказал он.

Партизаны проспали весь день, до сумерек. Часовые бесшумно сменяли друг друга, и только птичьи голоса нарушали лесную тишь.

Дольше всех спала Тамара, поджав ноги на телогрейке и положив голову на краешек твердого вещмешка. Не первый день воевал Жилбек в отряде, но все равно никак не мог привыкнуть видеть женщину в такой обстановке. При взгляде на Тамару Жилбек сразу вспоминал Жамал и Майю. Как они там? Не добрались ли до них каратели?..

Тамару разбудил Батырхан, грубовато тормоша ее за плечо: «Вставай, пора!..»

— Не даст человеку поспать, — сонно проворчала Тамара.

— Это не я, — пояснил Батырхан. — Это фриц не дает тебе поспать.

До железной дороги оставалось километров пятнадцать. Отряд выходил к ней восточнее разъезда Бони.

Перед последним броском Жилбек еще раз напомнил о бдительности — смотреть в оба, кругом враг. Чем ближе они будут подходить к дороге, тем большая вероятность напороться на охрану. Казахи говорят: не думай, что нет врага, он за холмом. Не за этим, так за следующим.

— Волков бояться — в лес не ходить, — говорил Жилбек. — Часовых бояться — значит задания не выполнить.

В густых сумерках они вышли к месту предполагаемой операции. За широкой просекой лежало плоское тело железнодорожной насыпи. Долго, до боли в глазах партизаны всматривались в нее, ожидая каких-нибудь, едва приметных признаков вражеского присутствия.

Наконец Жилбек приказал Батырхану первым подняться к рельсам.

Батырхан неторопливо снял автомат, перекинул ремень через локоть, поправил лопату, висевшую в чехле на поясе, подтянул мешок с толом за спиной, затем лег и по-пластунски пополз к дороге.

Подобравшись к рельсам, Батырхан, не теряя времени, начал орудовать лопатой. Делал он это сноровисто и быстро, и, когда заложил первую порцию тола, все отделение, рассыпавшись в реденькую цепочку, уже добралось до насыпи. Каждую порцию взрывчатки старались заложить не на стыках, а посредине рельса, так, чтобы взрыв не просто разъединил рельсы на стыках (тогда путь легче восстановить), а разрывал их на куски и гнул так, чтобы невозможно было потом уложить на прежнее место.

Рельсы молчали. Вдоль дороги изредка срывался звяк металла да виднелись темные силуэты людей.

Наконец Жилбек дал команду поджечь шнуры, после чего партизаны сразу скатились с насыпи и бросились в лес.

Они уже были на достаточном расстоянии и, как это всегда бывает в ожидании, сомневались — а так ли все сделано? А не проворонили ли чего? А не слишком ли затягивается взрыв, да и последует ли он?

В конце концов раздался грохот, будто заработал мощный вулкан, сотрясая землю. Партизаны сами не ожидали, что те, совсем не грозные с виду брикеты тола, мирно лежавшие у них за плечами двое суток, похожие на куски банного мыла, только с дырками для запалов, заключают в себе такую мощную разрушительную силу.

Партизаны были на вполне безопасном расстоянии от взрывов, когда убедились, что от беды еще не ушли. Едва утихли взрывы тола, как со стороны разъезда Бони донесся орудийный раскат, а еще через мгновение над лесом, над головами партизан завыли мины. Фрицы будто и не спали, а ждали и не могли дождаться условного сигнала, чтобы открыть огонь по лесу. Они били вслепую по району диверсии, но партизанам в первые мгновенья почудилось, что они ведут прицельный огонь только по их отделению. С воем, скрежетом, визгом снаряды и мины рвались то тут, то там…

Необъяснимым чутьем выбрав безопасное направление, Жилбек вывел отделение из зоны обстрела. Они уже были совсем далеко от дороги, когда послышалась автоматная и пулеметная стрельба — это означало, что фашисты добрались на дрезинах к месту взрыва и теперь будут прочесывать лес.

В ту ночь отделения Зарецкого и Павлика Смирнова тоже успешно выполнили задание.

Так неотложной боевой операцией отряд Коротченко ответил на приказ Центрального штаба.

В этом городе начальники гестапо подолгу не засиживались; один за другим они отправлялись на тот свет с помощью народных мстителей. Вот почему фашистское командование решило послать сюда осторожного и опытного офицера, способного не только удержаться на посту, но и навести порядок в своей вотчине. Выбор пал на подполковника Ранкенау.

Этот изворотливый, прославившийся своей жестокостью гестаповский офицер не был похож на своих предшественников уже хотя бы тем, что в первый же день он явился в канцелярию гестапо задолго до начала служебного часа. Мягко, по-кошачьи ступая, он прошел но своему кабинету и внимательно осмотрел стул, прежде чем на него сесть, затем осторожно передвинул его на другое место и только тогда сел. Освоив таким образом стул, Ранкенау внимательно присмотрелся к столу. Обтянут красным сукном… Симпатично: куда ни глянь — всюду красное. Любопытно, однако, давно ли этот стол обтянут красным или только после того, как был убран незадачливый предшественник Ранкенау?.. В верхнем ящике стола никаких бумаг не было, и Ранкенау открыл нижний. Открывал он его с предельной осторожностью, медленно. Окажись ненароком какой-нибудь свидетель, Ранкенау не смог бы объяснить, чего он так боится в собственном кабинете.

Судя по тонкому сероватому налету пыли, нижний ящик стола давно не открывался. Прежде чем задвинуть ящик на место, Ранкенау на мгновение выдвинул его до конца, и этого мгновения было достаточно, чтобы у дальнего края пожелтевшей пачки бумаг заметить явственный отпечаток большого пальца. Свежий отпечаток… Ранкенау медленно отвел руку и положил ее на колено, чувствуя, как сразу заколотилось сердце. Если бы кто-то свой но необходимости трогал бумагу, то он не побоялся бы оставить следа и брался бы за кипу с ближнего конца, брался бы как придется. Но тут явно побывал чужой. Этот чужой приподнимал бумаги осторожно, берясь за дальний, незаметный на первый взгляд край пачки, вероятно, для того, чтобы что-то туда подсунуть…. Либо подложный документ, либо…

Ранкенау испытал двойственное чувство: азарт гончей, которая напала на след зайца, и страх жертвы, которая почуяла преследователя.

Он быстрым взглядом окинул кабинет— черная высокая тумба печи с плотно закрытой чугунной дверцей, черный обшитый кожей диван с продольными швами, над диваном портрет Гитлера в полный рост, окна за решеткой, — следовательно, проникнуть в кабинет можно только через дверь. А весь двор неусыпно охраняется солдатами комендатуры.

На мгновение Ранкенау почувствовал удовлетворение — в кабинете побывал кто-то из тех людей, которые имеют пропуск на право войти сюда.

Ранкенау вслушался в тишину кабинета. Через открытую форточку доносились неясные шумы городка, рокот прошедшей неподалеку машины, лай собаки… Ранкенау плотно прикрыл форточку и снова долго вслушивался. Наконец ему почудилось тиканье часов. Да, да, явственный стук часового механизма…