Тайны Змеиной горы - Петр Антонович Бородкин

— Раздумался я как-то и порешил: не погибать же мне в свои годы в ентом каменном мешке, не повидавши бела света. Подойду с тачкой к острому роговиковому выступу вроде руку почесать, а сам цепочку пошоркаю. Посередке. Так-то два годика и тер, пока, звено в том месте не толще волоска стало. Проробил недели две еще. Пришла пора в Крестительскую руду выкатывать. Праздник, видно, был или какая другая причина, только на догляде остался всего один стражник. Я в темноту тачку толкнул, другие следом за мной. Соленый меня в бок боднул локтем — беги, мол, авось твоя звезда удачливая, выберешься наружу. А сам тачкой загремел. Я тем разом рванул цепочку. Руке облегчение почуял. Стражник-то рот разинул, нас в тот раз не пересчитывал. Куда бежать скованному? Наружу вышел при подъеме руд. Обрадовался несказанно — над землею темнота, будто в каменной глуби. Как мышь, забился в сено, поутру к свету приглядывался, чтобы не ослепнуть с маху-то.

Васька доел краюху хлеба, запил квасом, закурил. Вместо глаз от блаженства под бровями узкие, словно острым ножичком прочеркнутые щелки.

— А харчу там дают столько, что днями по нужде не ходишь… Спеши, Федор на выручку Соленому. И других вызволять надобно. Замрут, как осенние мухи. А находится тот забой вот где…

Васька попросил уголек. На доске принялся рисовать извилистую линию — Крестительскую штольню. Почти посреди ее поставил крестик.

— Здесь начинается забой. Узкий, как кишка, на четвереньках по нему тачки толкают. Вход закладывается камнями, чтобы из штольни незаметно было.

Через два дня Алексей Белогорцев, чуть засерело утреннее небо, поехал по Колыванской дороге за дровами. Не доезжая до Горелого мыса, черного от густого леса, свернул влево. Сыро от дождя. Полдень уже, а солнце не в силах пробиться сквозь осенний морок.

— Ну, вот и приехал. Вылазь!

У телеги-рыдвана двойное дно. Верхние доски зашевелились, и из ящика вылез Васька Коромыслов. Его не узнать. Гладко выбрит, собран как рудоискатель: за плечами большой мешок, за поясом молоток и нож. И что дивно: указных знаков на лбу как не бывало. Федор придумал намазать Васькино лицо теплым воском и посыпать каменной пылью под цвет кожи. Лицо стало гладким, как пасхальное яичко.

— Ну, прощай, Васька! Чтобы шкура скоро не слезла с твоего лица, не смейся, усердно не потей, а спи только на спине. Удачи тебе, Васька!

Алексей поспешно набросал в телегу валежника и к вечеру возвратился домой.

* * *

Рудничное начальство неохотно крепило горные выработки. И не столько из-за нехватки людей, сколько из прижимистых расчетов. В подземелье работных на каждом шагу подстерегала опасность, особенно в выработках по мягким породам.

В стороны от Луговой штольни уходили узкие квершлаги. Один из них по мере удаления от штольни расширялся и образовал обширную выработку — Большой орт.

Здесь стоял неумолчный звон и цоканье сотен кайл и молотков. Орт — настоящий подземный дворец. При неровном, дрожащем свете факелов играли изумрудно-зеленые, пурпурно-красные, золотисто-желтые цвета. От горных хрусталиков по стенам и сводам выработки бежали дорожки жаркой радуги.

Богат орт рудами. Именно они, а не волшебные красоты влекли сюда начальство. Здесь находили разных форм золотистые и серебряные блестки в кварцевой сини с зелеными отметинами, в черных и желтых охрах. Темно-серая шпатовая хрупкая руда с желтоватыми и красными охрами в каждому пуде содержала от двадцати до тридцати золотников серебра, в шесть-семь раз больше, чем в обычных рудах.

Работные с опаской тюкали молотками и кайлами по стенам орта. Если ударить с полного, плеча по стене — со свода от сотрясения нет-нет и сорвется кусок породы с коварной охренной желтизной в изломе. Охра ослабляла породу.

— Свод надобно укрепить — башку в лепешку сомнет кому-либо.

Доглядчики стояли где-нибудь в безопасном месте и на разумные замечания работных зычно гудели:

— Но-но! Яйца курицу не учат! Языки меньше сушите да рты не разевайте…

Немало шло руды наверх из Большого орта. Завидущему начальству хотелось еще больше. Приказало оно, как работные ни упирались, порохом откалывать руды.

Несколько зарядов в буровых отверстиях грохнули в один раз. Как живой, заходил свод. Загремел тяжелый каменный обвал. Двух бурильщиков и бергайера сразу похоронили.

После того до ушей начальства дошли «зловредные» разговорчики работных: «Не полезем в глубь горы на верную гибель, пусть начальство сует головы под каменный дождичек». Начальству поневоле пришлось крепить своды Большого орта. Но работные спускались в него под великим принуждением. Как ни усердствовали доглядчики, а не могли выколотить у работных и половины сменного урока.

На руднике объявилась кликуша — вдова погибшего при обвале бергайера Звонарева.

Убитая горем, совсем одинокая и немолодая женщина появлялась в самых людных местах, садилась на землю и визгливым, задыхающимся голосом городила страшное.

— Огню предайте себя, но не тревожьте змея семиглавого! Сушит-крушит ентот змей проклятый всех, кто в его логово заглядывает. Морской волной накрывает за дерзость и непочтение к себе. Изы-ы-ыди-и-те от змея! В том спасение ваше, люди!..

Лицо, все тело Дарьи передергивали судорожные корчи. Смолкала, когда покидали силы, лежала неподвижная с шапкой мыльной пены на губах.

Работные мимо ушей пропускали кликушество. Заботливым уходом, теплым участием и добрым словом проясняли рассудок Дарьи. Даже совсем было утихомирили ее, но ненадолго.

Верстах в сорока от Змеиногорского рудника в укромном и потаенном уголке Колыванского хребта дозорные казаки отыскали раскольничий скит. Бесценная находка для горного начальства — так нужны новые работники для рудника. Казаки сунулись было за палисадную стену. Не тут-то было. Массивные ворота оказались на крепком запоре. Тогда казаки принялись истошно кричать через изгородь. В ответ послышался решительный отказ раскольников открыть и объявить себя представителям властей.

— Огненным крещением оградим свои души от посягательств сатаны!

Затем из-за палисада потянуло легким дымком. Вскоре над крышей дома взметнулось и бойко затрепетало жаркое, сухое пламя. Сквозь его шум донеслось глухое, загробное пение. Оно угасало с рождением новых языков пламени… И вот совсем затихло.

Казаки обнажили головы. В запертом изнутри доме сгорели восемнадцать человек.

Весть о том дошла до Змеиногорского рудника. Засудачили работные. Уж слишком безрассудным и страшным показался поступок раскольников.

— Удивишь барина говядиной, когда от жареных цыплят нос воротит.

— Грех-то какой на душу взяли, спалив себя с младенцами в огне.

Работные, у которых головы погорячее, не боялись говорить неуважительное о мертвых. Резонно распекали самосжигателей.

— Всякому дураку доступно на себя руки наложить! А польза от того какая и кому?

— Впустили бы