Большая нефть - Елена Толстая

Абсолютно трезвый молодой человек из числа нефтяников даже задохнулся.

— Кто пьяный? Кто здесь пьяный? — закричал он, готовясь снова вступить в драку.

— Сержант, — приказным тоном молвил младший лейтенант, — оформляйте нарушителей.

Сержант уже «оформлял» — крутил нефтянику руки за спиной.

Вера набросилась на харитоновского приятеля:

— Ну ты гад! Ты меня грязными руками своими лапал, а теперь хочешь в герои заделаться?

Тот лишь усмехался да отворачивался. Верка еще получит свое. Много воли забрала. Ничего, Глеб ее укоротит.

Маша со свойственным ей идеализмом еще не утратила веры в органы правопорядка. Поправила платочек на голове, решительно и спокойно заговорила:

— Товарищ лейтенант, это все ложь. — Она показала на Харитонова с компанией. — Они к нам пристали, а ребята-нефтяники помогли.

От волнения Маша слегка задыхалась, но держалась уверенно. Ей нечего бояться — она разговаривает с представителем советской власти. И она права.

— Да кто к тебе, селедка, приставал? — взъелся мужик, отшитый Верой. — Я вообще с Веркой пришел общаться…

Вера вспылила, сама полезла в драку — и засветила бы мерзавцу пощечину, если бы Маша не удержала ее за руку.

— Вера, мы не можем себе позволить выглядеть таким же быдлом, как эти… господа, — выговорила она брезгливо последнее слово.

— Мы будем жаловаться! — сказал арестованный нефтяник. Он больше не «искал правды» и не вырывался, но полон был решимости бороться.

— Жалуйтесь, — равнодушно произнес младший лейтенант. — Но сначала отсидите пятнадцать суток за появление в нетрезвом виде в общественном месте.

Вот так и появляются кляксы на биографии. Пятнадцать суток — тьфу, они быстро пройдут, но «появление в нетрезвом виде в общественном месте»? И ведь никто не будет проверять, трезвый он или не трезвый. Запишут — «пьяный», и все, ходи с клеймом пьяницы до конца дней. Впрочем, парень был из бригады Векавищева. Андрей разберется — поверит. Да и места здесь… Сибирь. Здесь хрустальная биография не требуется. Ладно.

Задержанный, милиция и «дружинники» давно уже ушли. Танцы, как ни странно, возобновились. Только Вера с Машей все еще стояли с краю. Теперь им точно ничего не хотелось, только поскорее вернуться домой. Вера с досадой показала Маше оторванный рукав плаща.

— Ты посмотри, что сделали, гады… Ну гады же!

В ее глазах заблестели слезы.

Маша тихонько обняла подругу.

— Пошли домой, Вера. Не надо было нам с тобой на эти танцы ходить.

Противопоставить банде Койва, которая «наводила порядок» в Междуреченске, можно было только одно: вторую добровольную народную дружину. Созданную Буровым и Дорошиным. И руководство у этой дружины будет не липовым, как у Койва, а самым что ни есть настоящим: обком партии. Вот так.

Бурову приходилось решать одновременно целое море вопросов. Для начала — помириться с Векавищевым. Пришлось ехать к «красной девице» еще раз и разговаривать лично. Разумеется, Бурову подвернулся крайне удачный предлог… Такой предлог, что лучше и не потребуется. Ну и встряхнуть Андрея Ивановича тоже не помешает. Чтобы не дулся.

Григория Александровича встретил Авдеев.

— Где? — шепотом спросил Буров.

Авдеев кивнул на вагончик.

— Как увидел твою машину — сразу туда забрался, как барсук в нору.

— Знатно… Он еще бы голову в песок прятал, — фыркнул Буров.

— Так копать много придется, — спокойно ответствовал Илья Ильич, человек практичный.

— Сильно злится? — продолжал спрашивать Буров.

Авдеев пожал плечами.

— Так даже имя твое упоминать запрещено.

— Во как! — Буров покрутил головой и повысил голос: — В таком случае, не были бы вы так любезны, Илья Ильич, передать Андрею Ивановичу, что я тут приехал по важному делу. Хочу вас от него забрать на другой участок.

— Так Саныч, — тихо проговорил Авдеев, — я же не поеду…

И тут из вагончика ураганом выскочил Векавищев. Он был красен, как свекла, глаза его сверкали. Буров даже испугался — не перегнул ли он палку. После некоторых «шуток» люди действительно годами не разговаривают, а Векавищев был ему дорог: и как незаменимый работник, и как старый друг.

— Ты! — заорал Векавищев, начисто забыв о своем бойкоте. — Ты, Саныч, ты!.. совсем уже!.. Я тебе в глотку вцеплюсь, честное слово! Сперва Елисеева забрал, теперь Ильича тебе подавай?

Буров отпрянул и делано засмеялся, всем своим видом показывая, что эта вспышка бурной ярости его отнюдь не испугала.

— Тут особый случай, Андрей. Совершенно особый. Я его на самый сложный участок перебрасываю.

— Здесь тоже, знаешь… не сладко! — отрезал Векавищев. Багровая краска постепенно сходила с его щек. Все-таки начали они с Буровым разговаривать. Хоть кричат друг на друга, но все же…

— Саныч, — повторил Авдеев, — ты же имей в виду, что я рапорт подам, но отсюда ни ногой.

— Поедешь за милую душу, — уверенно сказал Буров. — Не сомневаюсь ни секунды. Вот прямо сейчас со мной поедешь. В роддом! Сын у тебя родился, Илья! Сын!

Авдеев вскрикнул и, по-медвежьи раскинув руки, обнял обоих друзей…

Когда взрыв радости поутих, Векавищев все-таки добавил подрагивающим голосом:

— Значит, так, Григорий Александрович. На собрании по делу Казанца я свою позицию считаю правильной. Твою, соответственно — нет… И еще раз без моего ведома заберешь кого-то с буровой — возьму отпуск за свой счет и поеду жаловаться в министерство. Согласен с такой постановкой вопроса?

— Согласен, — сказал Буров. Он сейчас на все был согласен, даже на министерство. Ему еще предстояло объявить Векавищеву, что с буровой забирают его самого. Нужен главный инженер. Позарез нужен!

Через пару дней в Междуреченск прибыл, как ни удивительно, новый зам по быту и кадрам. Быстро нашелся. Буров сразу насторожился, но новичок «прощупался» быстро: не карьерист — энтузиаст. И во многом прямая противоположность уехавшему Банникову.

Клевицкий Дмитрий Дмитриевич, в прошлом военный строитель, теперь намерен был заниматься мирным строительством. Это был высокий, худой, сутулый человек лет сорока, с длинным носом и маленькими цепкими глазками. Казалось, нет такой вещи, которая способна обескуражить его, сбить с толку. Он был готов к любым, абсолютно любым неожиданностям. Имея перед глазами ясную, конкретную цель, Дмитрий Дмитриевич не беспокоился ни о личных бытовых удобствах, ни о том, как он будет выглядеть в глазах начальства или подчиненных. В своем роде это был фанатик, одержимый делом.

Пробыв на работе приблизительно половину дня, Клевицкий принес Бурову десять докладных записок. Все в устройстве быта нефтяников было неправильным: от поселка до отопления. Детский сад держится на энтузиазме работниц. В котельной назревает бедствие. Необходимо заняться электропроводкой. Ни в коем случае нельзя упускать из виду безобразную организацию досуга трудящихся. Мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить. Человеку необходимо разнообразить свою жизнь. Если он не находит места, где можно культурно развлечься, он идет пить водку и драться с себе подобными на танцплощадке. Что несовместимо с обликом строителя коммунизма.

— Что вы предлагаете, Дмитрий Дмитриевич? — спросил Буров, ошеломленный этим напором.

— Дворец культуры нефтяников, разумеется, — ответил Клевицкий невозмутимо.

— По-вашему, это реально?

— Абсолютно. Я составлю смету, Москва поддержит, вот увидите.

— Я уже увидел… что заработал себе головную боль по собственному желанию, — вздохнул Буров. Клевицкий ему, несомненно, нравился.

Узнав об инициативе Дорошина и Бурова по созданию собственной ДНД, Клевицкий тотчас же изъявил желание присоединиться. Буров охотно взял его. Мужчина рослый, не первой молодости — в драку сдуру не полезет. Чем больше в дружине нефтяников — тем меньше вероятность столкновения с людьми Койва. Уголовники и мелкая шпана уважают силу.

Клевицкий, затягивая узел нарукавной повязки, заметил:

— У меня, Григорий Александрович, еще пять докладных готовы, завтра отдам. Готовьтесь.

— Всегда готов, — ответил Буров. — Сейчас за Векавищевым еще зайдем. Он небось у Авдеевых ужинает. Они его подкармливают, как беспризорника.

— Он и есть беспризорник, — сердито сказал Дорошин. — Давно уже жениться пора. — И прибавил многозначительным тоном, обращаясь к Клевицкому: — Вот Векавищев — это действительно головная боль.

Буров улыбнулся:

— Ну, пошли, дружинники!

У Авдеевых дома было уютно. Это все Марта. Она умела создавать домашний очаг в любых условиях. Где-то раздобыла ковер. Не слишком новый, но красивый. Висел на стене, радовал глаз. И буфет имелся, а в буфете блестели рюмки и фарфоровая собачка-солонка, которой не пользовались.