Полюбить Джоконду - Анастасия Соловьева

ВАРЕНЫЕ МУХОМОРЫ (грибная солянка)

ЖЕРТВА ПОВАРА (шашлык из баранины)

КРОВЬ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (телятина в остром соусе)

МОЛОКО ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ (свинина в белом соусе)

КОЖА ВУРДАЛАКА (холодный шашлык)

ГОСПОДАРЬ ВЛАД (нарезка мясная)

МЕРТВЫЙ ГРЕК (брынза, овощи, салат, оливковое масло)…

Над нашими головами болталась удавка. За соседним столиком, завернувшись в черный плащ, сгорбился вурдалак с мертвецки-бледным лицом. Он злобно косился на нас.

— И что же может тут понравиться? — возмутился я. — Эту станцию мы давно проехали.

— Неужели? — Глинская лукаво улыбнулась.

— Ты это имела в виду, когда говорила, что нашла много интересного? — буркнул я.

Неслышно вернулось привидение с «молоком и кровью любимых женщин».

— И это тоже, — засмеялась Глинская. — Ну, слушай. Марины действительно нет в живых. Умерла она два месяца назад. Однако очень странная кончина. Отравилась рыбой.

Я сразу вспомнил Антошу и его гнилые шпроты.

— И много ты съел таких рыб? — поинтересовалась Глинская.

— Даже не притронулся.

— Вот! А Марина — две банки! Но дело в другом. Оказывается, она давным-давно развелась с военнослужащим и его детьми, как ты говоришь: проехала эту станцию. Жила одна как перст в однокомнатной квартире, здесь неподалеку. С соседями не зналась. Часто путешествовала. И поэтому ни у кого не вызвало подозрения, что ее давно не видно…

К нам попытался подсесть скелет в треуголке.

— Потом, потом… — отмахнулась от него Глинская и продолжала: — И только когда потянуло тлением — сообщили в милицию. Взломали дверь и в комнате на полу обнаружили уже разложившийся труп. Не за столом будет сказано: ее буквально лопатами отскребали от паркета.

У меня и без того кусок в горло не лез.

— А на столе, — продолжала Глинская, — стояли открытые консервные банки с тухлой рыбой.

— Ужас. — Я представил свой сегодняшний стол с Антошиными продуктами питания.

— Однако они могли протухнуть потом. Главное — труп сгнил, и никакое вскрытие… — Глинская остановилась, заметив мою тошноту. — Может, выйдем на воздух?

— Говори тут.

— А вскрытие этим рыбешкам никто не делал. В общем, зафиксировали причину смерти — отравление рыбой. И дело закрыли. Нет, нам нужно выйти.

На улице начинало темнеть.

— Где твой ноутбук? — Я с удовольствием вдохнул морозный воздух.

— У меня на квартире. Не люблю гостиниц.

— А квартира где?

— На Васильевском острове. Тебе определенно нужно проветриться. Пройдемся немного пешком.

Она ухватилась за меня обеими руками, и мы поскользили к Васильевскому острову.

— Смотри дальше, — продолжила Глинская. — Сразу после ее смерти «Обелиск» начал подбираться к Гришке. Связь? Быть может, наследство?

— Какое наследство?! — удивился я. — Она была медработником, лаборантом. К тому же постоянно путешествовала. Вряд ли скопила что-то.

— Так, — согласилась Глинская. — И обстановка в квартире это подтверждает. Но может быть, сама квартира?

— Выходит, — возразил я, — Иннокентий позарился на эту однушку, ужасно пропахшую и на отшибе. И ломовые бабки вбухивал и вбухивает в Гришку ради нее?! Сейчас Лиза с Гришкой живут в суперотеле на Морской. Там номер в сутки стоит…

— Верно, — кивнула Глинская. — Не нужна Иннокентию однушка. Он и без однушки хорош.

Она поскользнулась, и мы вместе упали.

— К тому же, — Глинская сидела на льду и не собиралась вставать, — такие люди, как Марина, очень редко составляют завещание. Почти никогда. И почему Гришке? Скорее уж его отцу. Но она ни с кем из них не общалась… И тогда о каком завещании может идти речь?

Я помог ей подняться. Мы двинулись дальше.

— А Гришкин двойник?! — вдруг вспомнил я.

— Очень хорошо, — одобрила Глинская. — Ты настоящий детектив. Что теперь у нас получается?

Мы миновали какую-то реку и шли уже старыми улицами.

— Тебе нравится Питер? — спросила Глинская. — Он напоминает наши места.

— Мое место в Бутове.

— Нет, где ты раньше жил, Замоскворечье: Обводной канал, набережные Москвы-реки, переулки… Похоже, правда?! Нас тоже оттуда скоро выселят. И тоже в Бутово. Так что же у нас выходит?

— Что Гришкин двойник, возможно, общался со «своей» теткой.

— Завтра же это необходимо выяснить. Но тогда возникает вопрос: что за наследство?

Я молчал.

— Не знаешь? — улыбнулась Глинская. — Ведь у нас есть ключ ко всей этой истории. С чего все началось?

— С блокадного периода, — догадывался я.

— Да. И ответ именно там! Иннокентий останется верен себе во всех жизненных извивах. Какова была роль Марины в период блокады? Отвечай!

— Кричать: агу, — ответил я.

— Что-что? А ну-ка, повтори!

Не успел я рта открыть, как Глинская смахнула снег с оконного карниза, запорошив меня с ног до головы.

— Повторяй-повторяй! — смеялась она.

— Агу-агу, — повторил я, отряхиваясь.

— Теперь давай на машине кататься! — Глинская сделала серьезное лицо. — Вон на той… — Она кивнула на первый попавшийся на глаза «жигуленок» с холмиком снега на крыше.

— Открывай.

— Что? — дурашливо возмутилась она. — Думаешь, не открою?

Она, глядя на меня, вытащила из своей сумки длинный пульт и, наставив его на машину, пощелкала кнопками. И к моему удивлению, «жигуленок», пикнув и мигнув фарами, отомкнул дверь.

— Прошу, — дурачилась Глинская, — на водительское кресло. Как проводки зажигания соединить, надеюсь, знаешь?

Она шагнула к «жигуленку».

— Стой! — Я поймал ее за плечо. — Закрой машину. И пошли отсюда.

— Не за тем я ее открывала! — Глинская скинула мою руку. И вдруг обернулась, глядя на меня торопливо и мучительно, точно пытаясь запомнить перед долгой разлукой.

Мы перешли еще одну замерзшую реку и вскоре были у Глинской. Эта ее квартира странным образом походила на московскую. Мы сидели в комнате, также беспорядочно заставленной старой мебелью. Глинская разливала чай, а я скачивал на ее ноутбук лист за листом художества Репина…

— …Блин, голимого, — смеялась Глинская.

Работы оказалось больше, чем я думал. «Фуфел» и в самом деле «понарисовал» — почти везде внес изменения, но особенно в туалеты.

После чая я сел за работу. Глинская ушла в дальний угол комнаты.

— Итак, роль Марины в блокадный период мы выяснили, — неторопливо продолжала она, забравшись в кресло и сцепив пальцы на колене. — Что нам это дает?

— Ничего, — предположил я.

— Нет, дает. Ведь со своим «агу» она не могла существовать автономно.

— Ее мать! — догадался я.