На пустом месте - Дмитрий Быков

Программа стала сенсационной не потому, что ею рулит Сурков, а потому, что в студии этой словесной дуэли можно пока еще говорить о вещах, которые всеми другими каналами давно внесены в черный список, загнаны в подсознание. Что ж, нормально. Иной вопрос, что «К барьеру!» – программа, в которой содержательный момент всех этих политических дискуссий давно уже ничего не значит. У нас невозможна сейчас аналитическая программа, где все то же самое излагалось бы спокойно. У нас обо всех проблемах Отечества можно сегодня только орать, брызгая слюной,- то есть преподносить их в заведомо клоунской форме. И тогда – ничего страшного, валяйте.

Владимир Соловьев, уверен я, и сейчас окажется на высоте, возглавив программу «Воскресный вечер» или как она там будет называться в конце концов. И рейтинг у нее будет – потому что будут говорить о наболевшем, но по-соловьевски. С хамством (дозированным), с эпатажем, с брызганием… Не надо забывать, что власть наша тоже очень любит назвать вещи своими именами. В этом – один из источников ее обаяния. В Путине есть этакий умеренный, шармирующий цинизм. «Она утонула». А кто спорит? Ведь действительно утонула! А это прелестное, откровенное признание насчет все того же «Юганскнефтегаза» – что государство, мол, использовало стандартные капиталистические способы, чтобы вернуть себе несправедливо отнятое? Владимир Путин очень даже умеет вести полемику – правда, всегда при этом бьет ниже пояса. Обещает, например, все нижепоясное отрезать, и получается вполне себе эффектно. Владимир Соловьев тоже очень хорошо умеет называть вещи своими именами – в наше время этого ведь далеко не достаточно, чтобы нечто изменилось. Не гласность, чай, на дворе, не перестройка, а самый что ни на есть заморозок. Не кто иной, как Сталин, написал в свое время очень смелую статью «Головокружение от успехов». Там тоже все было конкретно, ясно – и что? Коллективизация осталась коллективизацией, драконовские меры – драконовскими мерами, а «перегибы», заклейменные вождем, продолжились как ни в чем не бывало. Тактика всякой циничной власти – а наша по презрению к мнению народному далеко обошла сталинскую – в том и заключается, чтобы ничего не маскировать, все признавать, кое-что даже с опережением озвучивать в СМИ. А потом на голубом глазу спрашивать: «Да. И что?»

А ничего. Возразить нечего. И Владимир Соловьев, задавая Сергею Иванову неудобные вопросы по Беслану в «Апельсиновом соке», отлично понимал, что его храбрость входит в условия игры. Иванову – человеку весьма и весьма неглупому – нужно было предстать именно таким: не боящимся острых вопросов (конечно, миллион раз согласованных – но все равно более колючих, чем привык нынешний зритель). В том-то и прелесть ситуации, что власть сегодня абсолютно не боится никаких слов. Поливай ее как хочешь – она только рада. Страхуются мелкие начальники, в которых ожил внутренний цензор, а власть реагирует на удары прессы ровно так же, как Завулон в «Ночном дозоре» (разумею фильм): мотает головой и сочувственно хихикает: «Ну, еще давай. Еще, миленький. Ух, как ты стараешься. А что ты еще можешь? Будь здоров, утирайся».

В этом смысле Владимир Соловьев – чрезвычайно выгодный ведущий, и он это чувствует. Скандал – пожалуйста, цинизм – сколько угодно, шоу – да хоть на пустом месте. Лишь бы во всем сказанном отсутствовали содержательный аспект, серьезный анализ (он для власти по-настоящему обиден, обиднее любого ярлыка) и конструктивные предложения по преодолению ситуации. Всего этого нельзя. Остальное – запросто.

Соловьев наловит много рыбы в нынешней мутной воде. И останется в памяти зрителей как один из немногих честных и смелых голосов, еще не заглушенных тотальной цензурой. Ему никто не позволял этой смелости, и потому как-то нечестно называть ее дозволенной. Он сам все понял – и превратился в профессионального «ловца душ». Ловятся охотно, пользуясь хоть такой трибуной. Рвутся в шуты. Стремятся хоть в такую публичную политику – ибо другой не осталось. И нет у нас ровно никакого основания думать, что программа Владимира Соловьева провалится. Напротив, она вытянет вечерний эфир НТВ – только там и можно будет услышать то, о чем все и так прекрасно знают. Подобная ниша в семидесятые была у Жванецкого – с легкой иронией, почти с любовью говорить про общеизвестное. А объекты его сатиры – банщики, водопроводчики, бюрократы, деляги, чиновники – слушали и умилялись. Какая смелость!

Пишу все это без тени вражды и зависти, с искренней симпатией к Владимиру Соловьеву. Он делает то, что можно. И это лучше, чем не делать ничего. Иное дело, что имитировать свободу слова – занятие не самое благовидное… Но, с другой стороны, срам ведь тоже принято прикрывать. Не называем же мы лицемером человека, который стесняется выходить на публику без фигового листа. И если наша шагреневая свобода скукожилась до размеров этого самого листа – виноват в этом, как вы понимаете, никоим образом не Путин. И уж тем более не Соловьев.

2004 год

Дмитрий Быков

Безруковая дама

Я не люблю Сергея Безрукова потому, что он женщина.

То есть формально он, конечно, мужчина, со всеми положенными признаками (могу судить только по внешним,- но внешне все вроде благополучно). Однако психотип, как любят говорить психологи, приглашаемые на телевидение, у него чисто женский, а потому он и нравится в основном пожилым мужчинам, государственникам и патриотам. Женщины предпочитают Хабенского, Пореченкова, кто попроще – Машкова, кто постарше – Гармаша. Некоторые продолжают упрямо верить в Олега Меньшикова и даже слегка по нему сохнуть – хотя он и женат, и, главное, играет все хуже; зато загадочный. Есть свои фанатки даже у Жени Миронова, в его истерике все же есть нечто мужественное, позволившее ему сыграть Гамлета, самую мужскую из ролей мирового репертуара, требующую настоящего отчаяния и железного чувства долга; а представьте вы себе Безрукова – Гамлета! Нет, его потолок – женственный Есенин. Лублу Езенин! Заметьте, что даже в качестве Саши Белого Безруков заметно уступал в мужественности своим коллегам – Вдовиченкову, Дюжеву: они его переигрывали начисто, он не столько присутствовал в кадре, сколько означал, намекал. Красивый женственный мальчик. И Есенин у него такой же: понятно, что находил в нем Клюев.

Мужчине положен ум, а у Безрукова с этим серьезные напряги. Это стало заметно после того, как он начал давать интервью. Ему не нужно было этого делать. Идеальный скоморох, точно озвучивавший Ельцина в «Куклах», он и сам почувствовал себя немного Ельциным – и на нас посыпались его откровения на любые темы, главным образом о любви к Родине. Он сыграл Пушкина в ермоловском спектакле по пьесе собственного папы – и тут уж люди всерьез задумались: да адекватен ли он? Этот ужасный, с огромным пером, в красной рубашке, в сопровождении цыганского хора, в состоянии какого-то непрерывного хмельного воодушевления, этот всегда пьяный, по-бабьи взвизгивающий, с застывшей улыбкой телеведущего или даже телеведущей – это Пушкин?! И ведь аншлаги, каких и программа «Аншлаг» не делала в провинции! Кстати, еще одна типично женская черта: любовь к количественным показателям. У меня сотни поклонников – значит, я хороша. Только женщина определенного склада измеряет свое качество количеством поклонников, у мужчины на этот счет должны быть более адекватные представления. На вопрос о количестве своих побед настоящий мужчина небрежно бросает: «Не считаю».

Мужчине положены благородство и сдержанность, а Безруков откровенно кидается на журналистов и критиков, которым почему-либо не нравится его работа. Мужчине положена трезвая самооценка, а Безруков все объясняет завистью несостоявшихся людей. Мужчина должен уважать другого мужчину, а Безруков доказал, что в грош не ставит великого национального поэта Есенина: ради собственного успешного проекта он нашего национального гения эксгумировал и убил вторично. Мужчина не повернется спиной к императрице, читая собственные патриотические стихи. В сценическом антураже мужчины есть средства для изображения мужественности – а не только пьянки-гулянки и непрерывный мат, не только блатная истерика; достаточно посмотреть, как легко, небрежно, далеко не в полную силу играет Александр Михайлов в той же картине – и многое станет понятно. Михайлов – не самый сильный и, к сожалению, не самый умный современный актер (иначе бы, конечно, не согласился на такую роль). Но он мужчина, и этого не отнять. Безруков не в состоянии сыграть мужество даже там, где оно требуется по сюжету: он и дерется по-бабьи, хватая Пастернака в драке за причинное место. Подсознательная тяга! Не замаскируешь.

И, конечно, комплекс Антигоны. Эта почти девическая, нерассуждающая, нескрываемая любовь к «бате». Нельзя так пиарить собственного отца – это и Никита с Андроном Михалковы отлично понимают, их отзывы о Сергее Владимировиче отличаются тактом и сдержанностью. Ну не умеет твой отец писать пьес и романов, и играть не очень умеет – куда ж ты его тянешь везде, что ж позоришь! Нет, нельзя. Только женщине присуща такая страсть к отстаиванию гениальности своих родственников. Помните, как у Чехова мать двух девочек, похожих на две булки, расхваливала своих ни на что не похожих красавиц?!