На пустом месте - Дмитрий Быков

Открытым остается вопрос о том, хотел ли Тухачевский всей полноты власти, организовывал ли он заговор военных – или все это чистый самооговор; неясно также, желал ли Ходорковский установить парламентскую республику – или Белковский со своими стратегами зря бил в колокола. Достоверных сведений нет: показания Тухачевского добыты под пыткой, письма Ходорковского вряд ли написаны Ходорковским (да из них почти ничего и не понятно). Остается гадать на кофейной гуще, то есть исходить из логики их действий. По этой логике Тухачевский не мог не понимать, до какой степени Сталин в самом деле бездарен как стратег; по этой же логике, Ходорковский не мог не желать экспансии. Хотели ли они власти? Думаю, это весьма вероятно. Полагали ли при этом, что хотят не личного всевластия, а блага для России? Почти убежден. Привело бы это к гибели страны?

Не уверен, но думаю, что в России Ходорковского места для меня не было бы, и все кризисные процессы, которые полным ходом шли в России девяностых, в открытой России Ходорковского многократно ускорились бы. Иное дело, что Тухачевского после пыток расстреляли, а Ходорковский сидит в чрезвычайно тяжелых условиях, и высказывать такие версии как-то не очень комильфо с либеральной, да и с общечеловеческой точки зрения. Главное же – назвать аресты Тухачевского и Ходорковского благом для России никак не получается вот по какой причине: с арестов Тухачевского, Якира, Эйдемана и других фигурантов «процесса военных» началась вакханалия настоящего, большого террора. Так было в тридцать седьмом, и нет никаких оснований полагать, что в 2006, 2007 или 2012-м что-то кого-то остановит. Так что альтернатива, сами понимаете, небогатая. Правда, сталинская Россия все же уцелела и выиграла войну, но, повторяю, нет достоверных данных о том, какой была бы Россия Тухачевского (Ходорковского). Может, она и войны бы не допустила?

Тут есть совпадения буквальные, разительные: чтобы Враг в своей гордыне окончательно позабыл о самоограничении, надо подтолкнуть его к власти, показать свою слабость, фактически спровоцировать: Сталин 7 мая 1932 года направляет Тухачевскому… покаянное письмо!

«Я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма – не совсем правильны… Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием».

Речь идет о пересмотре сталинского (резко негативного поначалу) отношения к плану Тухачевского увеличить армию. Разумеется, ни в каких собственных недочетах Сталин образца 1932 года признаваться уже не способен. Речь идет о том, чтобы поощрить тщеславного и незаурядного человека, вызвать то самое «головокружение от успехов», которое он с таким усердием разоблачал в других. Нет сомнений, что и главе «ЮКОСа» с той же целью создавали режим наибольшего благоприятствования; Панюшкин, кстати, подчеркивает, что Ходорковский девяностых резко отличался от Ходорковского двухтысячных – был полноват, лицо имел обрюзгшее, носил усы, отличался неразговорчивостью. Впоследствии он сбрил усы, научился носить хорошо сшитые костюмы (хорошо сшитый костюм в книге Панюшкина – непременный спутник положительного героя), стал разговаривать, демонстрировать слайды (отчего-то все выступления и доклады героя в книге названы «презентациями»; термин не случайный, если вдуматься, и далеко не сводящийся к кальке power point presentation). Тухачевский тридцатых годов тоже кардинально отличается от победителя кронштадтского и антоновского мятежей. Он Блока цитирует, о манерах думает… В общем, Ходорковский времен «Открытой России» примерно так же соотносится с Ходорковским времен первоначального накопления, как замнаркома обороны (1932) с героем расказачивания (1922). У обоих руки не совсем чисты, мягко говоря,- хотя на фоне прочей элиты оба выглядят вполне цивилизованными персонажами. Вопрос в их истинных целях – и последствиях их реализации.

Говоря о том, что Ходорковский – это Тухачевский сегодня, я не ставлю себе цели расставлять моральные акценты: в циклической, механистической истории разговор о морали вообще излишен, как, например, в физике. Не о морали речь, а лишь о важной черте к характеристике текущего момента: Михаил Борисович слишком похож на Михаила Николаевича. Он даже его ровесник: Тухачевскому на момент ареста было сорок четыре года. Недалеко до следующего важного совпадения – до обострения конфронтации с кем-либо из вероятных противников: Тухачевского оклеветала германская разведка, а Панюшкин подчеркивает, что Ходорковского сдавали не без прямого участия американцев (поскольку именно им было невыгодно задуманное им строительство нефтепровода в Дацин). В общем, хоть все и вырождается, но маршрут движения, кажется, предрешен – лишь бы и масштаб грядущего военного противостояния уменьшился в той же пропорции, в какой Путин уступает Сталину по всем параметрам, включая омерзительность.

Вопрос же о том, в какой степени Ходорковский и Тухачевский заслужили свою трагическую участь, кажется мне излишним. В истории, развивающейся по нашей модели, нет понятия вины – поскольку все персонажи взаимозаменяемы. Панюшкин может сколько угодно упрекать олигархов и политиков в том, что они не поддержали Ходорковского,- но и Блюхер осуждал Тухачевского, и прочие жертвы 1938 года спешили отмежеваться от жертв 1937 года; и если на то пошло – нет никакой гарантии, что Ходорковский отважно бросился бы на защиту Абрамовича, окажись тот на его месте. Во всяком случае, в 2000 году никакого голоса в защиту Гусинского и НТВ со стороны «ЮКОСа» не доносилось – а что «МОСТ» получал от «ЮКОСа» кредиты, так ведь в залог он оставил свое здание в Палашевском, которое «ЮКОС» и забрал. Что тут было первично – желание помочь коллеге, попавшему в беду, или намерение воспользоваться его нелегкими обстоятельствами – сказать трудно. Оснований делать из Ходорковского знамя оппозиции, надежный противовес Путину,- не больше, чем оснований видеть в Тухачевском врага сталинской диктатуры. Ключевое слово тут, увы, не «диктатура», а «сталинская». Что до терпимости к инакомыслию – в этом смысле, кажется, обе жертвы ничуть не предпочтительнее сатрапов, и об этом мы можем судить вполне компетентно: свидетельств о политике Ходорковского во главе «ЮКОСа» и Тухачевского во главе ЛенВО более чем достаточно.

Наконец, я весьма далек и от того, чтобы видеть в Путине надежную альтернативу Ходорковскому. Положим, ни идеология «Открытой России», ни стиль и тон апологетов Ходорковского, ни русский либерализм как таковой не устраивают меня категорически – в случае их победы мне окончательно расхотелось бы оставаться в профессии. Но и при Путине, увы, это желание слабеет не по дням, а по часам. Дело не в том, кто взлетает на качелях. Дело в самом их устройстве.

2006 год

Дмитрий Быков

Йеху Москвы

Йеху, если кто-то не помнит,- это такие человекообразные существа, на которых свифтовские благородные лошади (называвшиеся гуингмами) возили воду. Йеху были зловонны, ленивы и завистливы. Решив, что таково и все человечество, а лошади никогда не возьмут тут всю власть, Свифт впал в глубокую депрессию и сошел с ума.

Ему не приходила в голову простая мысль о том, что йеху (или йэху, в иных переводах) – далеко не все люди, и даже не самая значительная их часть. Их держат для того, чтобы они компрометировали то или иное начинание. Йеху ведь так устроены, что не могут пройти мимо какой-нибудь очередной интеллектуальной моды, в особенности сулящей поживу. Они бросаются на нее, как вороны на блестящее. В результате даже самая достойная идея не успеет зародиться – глядь, она уже облеплена йеху и пахнет их испражнениями. Испражняются они постоянно, это их способ коммуникации. По испражнениям узнают друг друга, ими же кидаются во врага.

Я очень долго не хотел писать этот текст. Есть люди, с которыми опасно конфликтовать – испражнения-то смоешь, но запах, запах останется. Однако процесс зашел слишком далеко. Есть идеи, которые мне по старой привычке дороги. И мне невыносимо видеть, как они все прочнее отождествляются с людьми неприличных взглядов и манер.

«Оставим за рамками брызги и визги, которые несутся из Интернета небольшой группки (я подсчитал – семнадцать человек, которые упорно, на разных сайтах и блогах пытаются повизжать) – ну, если люди хотят повизжать, это их история и факт их биографии». «Далее, что там было за эфиром у них – это вообще не вопрос главного редактора, что там у них сложилось-не-сложилось – мне это не интересно». «Во-первых, кадрами занимаюсь я, Леонид, забыл у вас спросить, что мне делать с кадрами – вот совсем забыл. Сколько надо пархоменков, столько и будет. Запомнили? Запомнили». «Ваня, я ношу фамилию своего отца, и отчество своего отца, и не собираюсь вам объяснять про моего отца ничего». «А по внешнему облику вы выглядите стопроцентным семитом» – ну это вопрос девушек, которые меня любят, Ваня. А не ваш вопрос». «Прошу Бенедиктова посмотреть, как Бычкова разговаривает с Прохановым,- она не дает ему слова сказать» – это не так, Клавдия, это вам так кажется. Просто вы больше любите Проханова, а не Бычкову, а я – наоборот». «Что касается проблемы инвалидов по зрению – что вы называете проблемой? Что вы называете «обсуждается»? Есть инвалиды по зрению, и есть инвалиды не по зрению. Что значит – обсуждается или не обсуждается? Обсуждать можно – нехватка чего-то. Вы нам должны говорить – нехватка чего-то». «Владимир, холодная вода на кухне. Открываете кран, чашку и пьете. Потом еще раз, и еще раз». «Аркадий, холодная вода. На кухне. Открываете кран, наливаете один стакан, выпиваете. Потом другой стакан выпиваете. Потом ложитесь спать. Вот видите, с кем приходится общаться? Это остальным говорю – ну, что с ними делать? Ничего. А вы говорите – зачем вы с ними возитесь? Затем. Как дети». «Меня развращают девушки, которые работают на «Эхе Москвы», вот кто меня развращает».