На пустом месте - Дмитрий Быков

И еще одна, пожалуй, определяющая черта. Женщине присуще самолюбование. Говорю об этом без всякого женоненавистничества. Женщине действительно есть чем любоваться: красота, изящество, изысканная и строго дозированная слабость… Вот этого кокетства в Безрукове хоть отбавляй. И отчетливей всего оно проявилось в исполнении роли участкового милиционера, в сериале «Участок». «Чувствительный милиционер» – это было у Муратовой. Но кокетливый милиционер – это ноу-хау нашего героя, его эксклюзивное изобретение. Я бы даже сказал, чувственный милиционер. И песенку он поет соответствующую, причем вторит ему хриплым бабьим голосом сам Николай Расторгуев – еще одна заслуженная артистка нашего драмтеатра, не способная компенсировать это изначальное пухлое бабство брутальностью текстов и патриотизмом высказываний. Я этот тип дворовой страшной женщины, следящей за порядком, хорошо знаю. Она точно таким же, расторгуевским голосом запевает в каждом застолье «Отговорила роща золотая». И песенка у них тоже нежная, женственная: «Вот листочек с березки упал на плечо – он, как я, оторвался от веток… Только пальцы по кнопочкам, эх, пролетят, а последняя, эх, западает». Может мужчина, кроме как под дулом пистолета, спеть такие слова? «Не в этой жизни».

Да и вообще наши ура-патриоты по-дамски пухлы, по-дамски обидчивы, округлы в движениях, нежны к единомышленникам… Ни в Сергее Бабурине, ни в Дмитрии Рогозине не прочитывается ни мужского начала, ни, простите, конца. Сергей Безруков из этой же дамственной плеяды, изнеженной, изнервленной и страшно нетерпимой к любой критике. Я вам что хочу посоветовать, ребята: меньше визгу. Больше сдержанности. И вообще: учитесь у Земфиры.

2005 год

Дмитрий Быков

Орлуша, большая ты стерва

Главный русский поэт нашего времени – Андрей Орлов.

Главный – не обязательно лучший, тем более что с критериями хорошего и плохого в поэзии разбираются веками и ни до чего серьезного не доразбирались. Все люди разные, одному подавай арбуз, а другому – свиной хрящик. Одному – тяжеловесные стилизации под Византию или серебряный век, другому – любовные страдания, а третьему – верлибры об одиночестве где-нибудь на грязном брайтонском биче. Это, конечно, печально, что единого критерия гениальности так и нету. Бывают люди, которым Пушкин не нравится, от Бродского тошно, Блок скучен; есть те, кого даже мои стихи не радуют. Мучаемся, но терпим.

Эта неразбериха щедро компенсируется тем, что с главным поэтом всегда все понятно. Главным поэтом называется тот, кого любит, переписывает от руки и, главное, помнит наизусть максимальное число людей. С прозой труднее – ее наизусть не выучишь, разве уж очень хорошую, вроде Ильфа с Петровым (из которых, кстати, и позаимствован заголовок настоящей статьи). А со стихами критерий очень внятный: если поэта цитируют наизусть, причем не только те, кому положена хорошая профессиональная память, значит, он главный и есть. Массовое сознание не врет.

Это уж другой вопрос – хорошо или плохо, что у нашего времени именно такой главный поэт. Наверное, ничего особенно лестного в таком факте нет. Но ведь Высоцкий, понимаете, тоже не особенно сладкозвучен – а в семидесятые годы он был несомненно и недвусмысленно главным, конкурируя разве что с Окуджавой. В восьмидесятые всех забил Бродский, чьи тексты возвращались лавинообразно (до того он был достоянием узкого кружка ценителей, имевших вдобавок связи с заграницей). В девяностые, я думаю, главным был Иртеньев, расходившийся на пословицы и выходивший серьезными тиражами; с ним временами конкурировал Пригов (более авангардный и менее содержательный), а потом Кибиров (более многословный, но зато и лиричный). Орлов вышел на авансцену в прошлом году, когда его тексты начали систематически появляться на сайте www.litprom.ru. Этот сайт не очень удобно устроен в плане поисковика, но подсказывать вам, как найти именно Орлушину страничку, я не буду. Потому что читатель должен шевелить мозгами. А на самом деле потому, что у вас и так наверняка стоит закладка на «свежего Орлова». Каждого его нового шедевра ждут, как в начале двадцатых годов позапрошлого века ждали свежего Пушкина.

Если же читатель ничего не знает про Орлова (и при этом держит в руках «Мулен Руж» – в каковое сочетание вовсе уж невозможно поверить, потому что читатель «Мулен Ружа» продвинут), мне его жалко вдвойне. Я ведь почти ничего не смогу здесь из него процитировать, из Орлуши-то. Главный поэт нашего времени – во всех отношениях непечатный. Это судьба такая у русских литераторов – если они главные, то своей книги у них почему-то при жизни не бывает. Или бывает, но за границей. А так они распространяются в рукописях и устной передаче. У Орлова есть, конечно, вполне легальные формы существования – например, авторские вечера. Он выступает в клубах, соревнуется с коллегами вроде Степанцова, участвует в слэмах (это такие поэтические конкурсы – с понтом «кто пишет лучше», хотя на самом деле «кто читает громче»). Но издать его книгу нельзя, и в журнале много цитировать нельзя, потому что у Орлова все матом.

И это тоже весьма показательно. Ведь наше время – эпоха доскребания остатков, последних резервов, остаточных ресурсов. Скребут по сусекам, нефть высасывают, последние остатки советской власти раскрадывают и достебывают, старое кино смотрят по двадцать пятому разу, надеясь высмотреть недосмотренное. Актеров десятого плана провозглашают великими. Чисто сырьевое такое существование, и то на последних запасцах; и вот мат – именно последний ресурс языка.

В начале прошлого века достаточно было начать писать лесенкой и вставлять изредка в текст грубости вроде «блядям подавать ананасную воду» – и ты уже слыл таким эпатером, что гимназистки в обморок падали к твоим ногам, одним глазом с надеждой все-таки косясь – не изнасилуют ли. Сегодня все уже было. И потому только Орлуша с его абсолютной непечатностью, непроизносимостью в дамском обществе, непубликабельностью даже в отвязанном глянце – выражает нашу эпоху с достаточной полнотой.

Все русские люди, имеющие хоть самый опосредованный доступ в Интернет и ведущие существование, хоть сколько-то отличное от растительного, наизусть цитируют его стихотворение, ставшее подлинным манифестом эпохи зрелого Путина. Я его тоже сейчас процитирую, но с точками. Если читатель не знает, чем их заполнить, я уже ничем не могу помочь.

Отчего у человека грустное е…ало?

Он не болен, не калека, просто – зае…ало.

Зае…ало не по-детски, как порой бывало,

А серьёзно, б…дь, пиз…цки – нах…й зае…ало!

Головой об стену бьётся человек в печали.

Не смеётся, не е…ётся – вот как зае…али.

Зае…ала Украина, Ющенки е…ало.

Тимошенко, б…ть, скотина – тоже зае…ала.

Зае…али ваххабиты с их чеченским богом,

Зае…ли антисемиты, как и синагога.

Зае…али депутаты вместе с президентом,

Рахитичные солдаты и интеллигенты.

Зае…ал Гамбит Турецкий, Петросян анальный,

Зае…ал наш гимн Советский, зае…ал реально.

Зае…ала Волочкова и борьба со СПИДом,

Зае…ло е…ло Лужкова и Пелевин – пидор.

Зае…ал Сорокин с «Калом», зае…ло цунами,

Всё почти что зае…ало, если между нами.

Зае…али Че Геварой антиглобалисты,

Виктор Цой с его гитарой – пост-б…ть-модернисты.

Зае…ала Хакамада и вообще хасиды,

Окружная автострада, Коля Басков – гнида.

Зае…ала Кондолиза, штатники в Ираке,

Казино, кино, стриптизы, пидорасов сраки…

Очень зае…али дети, нищие вокзалов,

Если честно, всё на свете жутко зае…ало!

Зае…ало, понимаешь? Сильно. Жёстко. Страстно.

Ты, что этот стих читаешь, зае…ал ужасно.

Человека зае…ала мысль о суициде.

Кстати, ты его е…ало в зеркале не видел…?

Не е…ало, а е…ло.

Кстати, тоже зае…ло.

Я видел, видел в зеркале его е…ало! Я вообще уже не вижу вокруг себя никаких других е…ал.

И ведь это стихотворение, при всей его самоироничности написано, о чрезвычайно серьезных вещах. Оно – об исчерпанности и пародийности всех парадигм, ну хорошо, извините меня за такое выражение, я не знал, что попал в интеллигентное общество,- оно о том, что одна история закончилась, причем в мировом масштабе, а другая не началась. О том, что все одинаково отвратительны – и глобалисты, и антиглобалисты, и семиты, и антисемиты, и консерваторы, и демократы. Одно перечисление этих сущностей вызывает у невротиков зевоту, а у астеников – рвоту. Надоело все – потому что ничего хорошего не осталось. Тотальное вырождение. Мир вполне заслужил мировую войну, которая, говорят, уже и идет, и тоже зае…ала. Проект закрыт. Хочется чего-то совсем, совсем другого.

Таким другим и является Орлуша. Он орет, как футурист начала двадцатого века: «Долой ваше искусство, вашу любовь, ваше все! Всех вас долой! Всех убью, один останусь!» Маяковский делал это серьезно, с надрывом и пафосом, потому что и сам был невротиком с суицидальными задатками. Орлов – совершенно иной тип, и надрыв теперь уже не прохиляет – разве что в среде наркоманов, конкретно страдающих от ломки. Сегодня востребовано другое – людишки измельчали, и крик «долой ваше все!» должен быть в меру веселым. Потому что серьезность зае…ала уже конкретно. Гением нашего времени должен быть рас…здяй, отрицающий все вокруг не страстно, а лениво и даже снисходительно.