Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Алу хотелось сделать какие-то записи, потому что обычно такие вот неожиданные мысли потом забываются. Но он вздохнул и почесал бороду. Дневник лежал дома. Пришлось удовлетвориться несколькими заметками на оборотной стороне титульной страницы. Он снова углубился в роман.

Кончив чтение, Ал откинулся в кресле, потрясенный благородством и жалким величием бывшего преступника, освобожденного, выставленного напоказ, а затем расстрелянного в упор, человека, который привлекал к себе людей и был полон сочувствия к ним и потому обречен. И девушка… Этот великан, этот неистовый безумец потянулся к ней, смутно понимая, что она может придать его жизни новый смысл. Что за странное сочетание, думал Ал. Самолет плыл над белым настилом облаков, круглившихся, словно сугробы в бесконечном арктическом пространстве.

Лиза кашлянула, пошевелилась, и он взглянул на нее. Длинная прядь легла на щеку, над верхней губой бисеринки испарины, юбка измялась, вздернулась на коленях. Она облизнула пересохшие губы, потом протянула руку и прикоснулась к нему. Он все еще был погружен в мир шоровских персонажей, и ее прикосновение словно ввело ее, живую, в их череду. Озаренная понимающим сочувствием их творца, она вдруг показалась Алу щемяще трогательной, совсем другой, и в то же время самой собой, и он потянулся к ней в этом прозрении. В снежной пустыне неба проглянуло синее озерцо — холодное, сверкающее, льдистое озерцо в ярком солнечном свете.

Вернувшись домой и ничего не сказав Лизе, Ал попытался договориться с Шором о встрече. Он написал ему, потом позвонил по телефону — тщетно. Ни в университетских кругах, ни вообще в городе у Ала не было никого, кто бы знал Шора и мог помочь. В конце концов на второй неделе ноября, в метель, которая в этом году налетела небывало рано, Ал, выйдя с покупками из магазина, вдруг принял решение. Он понял, что ему нужно сделать. Вечерело. На улицах зажглись фонари. Густо валил снег, но было тепло — морозы еще не ударили. Остановившись, чтобы поднять воротник пальто, он обратил внимание, что некоторые женщины идут с зонтиками. Думали, что собирается дождь, вот и взяли зонтики. Залепленные снегом зонтики были похожи на большие белые цветы, плывущие в свете уличных фонарей. Ал уже был твердо уверен, что совершает лишь то, что необходимо совершить.

В снежных вихрях он поспешно прошагал два квартала в восточную сторону, затем по Бонд-стрит до издательства. Секретарше он объяснил, что он — друг доктора Мортона Хайленда, который посоветовал ему обратиться к главному редактору. Он был очень доволен, что так удачно соврал, поскольку незамедлительно был препровожден в кабинет редактора. Редактор, худощавый, лысый мужчина в очках, справился о здоровье доктора Хайленда. Они сошлись в мнении, что профессору следовало бы щадить себя. Затем Ал изложил свою идею: написать небольшое критическое исследование о Юджине Шоре.

— Кто он — человек, написавший эти книги? — сказал Ал. — Вот коронный вопрос Кьюница. И его задают все.

Ал не упомянул, что Шор уже уклонился от встречи с ним. Шор — многообещающий писатель, продолжал он, слава его будет все расти и расти. Двенадцать его книг он знает от первой строчки до последней. Его, Ала, книга о Шоре будет первой и пока что единственной, она, безусловно, будет пользоваться спросом в университетских колледжах. Редактор, который в свое время читал эссе Кьюница, очень воодушевился. Он предложил Алу контракт и небольшой аванс и попросил передать привет доктору Хайленду.

«Я должен написать эту книгу! — возбужденно думал Ал по пути домой. — Возможно, это окупится. Надо сделать ее быстро и вернуться к Мейлеру. Две синицы в руке…»

Снимая пальто в прихожей, он прислушался: Лиза что-то делала в кухне. С некоторой опаской и в то же время полный твердой решимости, он неторопливо двинулся по коридору.

— Снег все идет? — спросила она.

— Еще как! Валит, будто небеса разверзлись.

— Светопреставление, — сказала она. — Начало ноября, а такой снег.

— Кончится все дождем, и к утру от снега ничего не останется. Уже теплеет.

— Да я сама только пришла, — сказала она. — Хочу выпить кофе перед обедом. А ты?

— И я хочу, — сказал он, усаживаясь за стол. Когда она тоже села и отхлебнула кофе, он сказал: — Послушай-ка, Лиза, я тут кое-что предпринял. Я был в издательстве. Мои планы сильно изменились. — Рассказывая, Ал наблюдал за выражением ее лица.

— Вот как? Отчего же ты мне ничего не сказал?

— Из-за Мейлера. Я боялся, ты будешь настаивать, чтобы я продолжал работу над Мейлером.

— А я хоть раз спросила тебя о нем, об этом Мейлере?

— Не помню, — сказал он.

И смолк. На лице у нее было недоумение. Ему не верилось, что она не станет упрекать его за то, что он тратит время зря, живя на ее счет, и он весь напрягся, готовясь воспротивиться.

— Странная вещь, — мягко сказала она и повторила словно самой себе: — Очень странная. — Спокойная, чуть озадаченная улыбка, скользнувшая по ее губам, уколола его. — Шор как будто преследует тебя, как будто ты никак не можешь от него избавиться и…

— И что?

— Выходит, в этом все и дело, — задумчиво следуя своим мыслям, продолжала она. — Иначе для чего ехать в Италию?

— Но мы поехали в Италию.

— Ну, договаривай, профессор. Это же твоя стихия.

— Не понимаю, о чем ты?

— Для чего ездить в Италию тому, кто не в силах преодолеть море мыслей и явлений дома? Мой вечный скиталец отец частенько потчевал меня такими сентенциями.

— И тебе это, конечно, казалось смешным?

— Может быть, ты вернулся домой, Ал?

— Домой?

— В наш собственный мир.

— Ради бога! У тебя это звучит как реклама пива.

— Я сразу это почувствовала. Как только увидела Шора.

— А, черт! — сказал он зазвеневшим от злости голосом. — Ну да, конечно, он же кидал на тебя такие взгляды, вот ты и считаешь, что все в нем поняла, а я сейчас буду тратить жизнь, чтобы только добраться до него, понятно тебе? — Он вскочил, резко шагнул к ней и взмахом руки выбил у нее чашку — осколки разлетелись по полу. Кофе пролился на стол и на ее домашнее платье, она тоже вскочила, испуганная, растерянная. Тонкая струйка кофе медленно текла по столу к тому месту, где стоял Ал.

— Что ты, Ал? — глядя ему в глаза, спросила она. — Ведь все теперь так хорошо.

Она засмеялась, взяла тряпку, вытерла стол и, по-прежнему улыбаясь, села на свое место. Она хотела бы помочь ему не только с перепечаткой, но и со всем остальным, сказала она. Потом спросила:

— С чего ты начнешь? Постараешься связаться с Шором?

— Не надо, Лиза, не спрашивай. Я ему писал уже дважды.

— И что он?

— Получил дурацкую открытку: мистер Шор не встречается с литературоведами и критиками.

— А если позвонить?

— Звонил дважды.

— И что он сказал?

— С ним я не говорил. Мне ответили, что он не дает интервью.

— Ясно. — Она облокотилась на стол, подперла рукой подбородок и углубилась в размышления. — Но это бред какой-то, — сказала она. — Он ведь рядом, в каких-то двух милях отсюда.

— Я понял, кому позвонить! — воскликнул он, вскакивая.

— Кому?

— Старки Кьюницу.

— В Нью-Йорк?

— Если он живет там, значит, его номер есть в телефонной книге. Я скажу телефонистке, и она отыщет номер. Время как раз удобное. И терять мне в любом случае нечего.

— А ты храбрый, — сказала она, идя за ним к телефону. — Храбрее Дика Трейси.

— Что тут особенного? Скажу, что именно благодаря ему я начал писать книгу о Шоре. Первую книгу о Шоре. Его ведь должно это заинтересовать, правда, Лиза?

Она села возле него, чтобы слышать весь разговор. Телефонистка нашла номер телефона Кьюница и соединила их с его квартирой. Не сводя друг с друга глаз, они слушали гудки. Трубку взял сам Кьюниц, и от потрясения Ал чуть было не потерял дар речи.

— Мистер Кьюниц? С вами говорит Ал Дилани, — с трудом вымолвил он. — Да-да, — поспешно добавил он, — я понимаю, почему вы не разговариваете с литературоведами. Но в вашей статье о Шоре вы упомянули о силе воздействия. Она существует, мистер Кьюниц, поверьте мне, — скороговоркой выпалил Ал. — Я смогу написать эту книгу, только если буду верить, что есть кто-то еще в мире, кто…

Голос у Кьюница был грубоватый и твердый, как у старого полковника-англичанина.

— А, ради бога… — нетерпеливо начал он. Потом смолк. Ал уж решил было, что он положил трубку. Затем Кьюниц спокойно сказал: — Вы совершенно правы, мистер Дилани. Есть у Шора страницы, которые обладают удивительным воздействием. Казалось бы, я давно научился понимать, каким образом достигается подобный эффект, но эти страницы я перечитывал много раз и так и не понял, как это сделано. Если хотите знать, я никогда ни одну свою работу не писал так долго, как писал эссе о Шоре. Вроде бы у него все так просто, но это лишь поверхностное впечатление, на самом деле это необычно. Желаю вам удачи. — И Кьюниц повесил трубку.