Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Возможно, вы и правы.

— Я более чем прав.

— Отлично. Ну и как же вы оцениваете мои книги?

— Вы лишили меня сна, мистер Шор, — сказал Ал. — Казалось бы, любовные истории не должны выводить меня из равновесия. Но если любовь не признает никаких законов, кроме своих собственных… куда она ведет? Не удивительно, что люди боятся любви.

Шор ничего не сказал, он слушал с серьезным вниманием, словно Ал был достоин величайшего уважения, а Ал, в восторге от интуиции Шора, готов был очертя голову засыпать его вопросами: «Почему вас так привлекает специфическая психология преступников? Что произошло в каком-то темном закоулке вашей жизни? Вы чего-то не совершили и теперь горько об этом сожалеете? Это случилось, когда вы были молоды? Преступление… преступник был очень близким вам человеком? Насильственная, глубоко ранившая вас смерть? Где-нибудь здесь? Ведь я правильно понял?»

Но он страшился услышать ответы. Ему необходимо было всем сердцем верить в свое прозрение, а потому он заговорил о том, что произведения Шора совершенно не похожи на произведения всех писателей, какие только приходят ему на ум. Камю, Чехов, Борхес — ну кто там еще? Другие писатели? Неожиданно Шор заговорил сам. Начал рассказывать о своих современниках: о Беллоу и Мейлере — с юмором, словно о старых соседях. Ал был в восторге. Шор как будто вполне ему доверился.

— Но есть одно решающее отличие, — сказал Ал. — Вы заставляете меня иначе взглянуть на мою собственную жизнь. Чем больше я вас читаю, тем больше жизнь превращается в мистификацию.

— И чем больше я смотрю на жизнь, — сказал Шор, пожимая плечами, — тем больше вижу в ней мистификацию.

— Нет, — решительно сказал Ал. — Для вас эти понятия сливаются.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — сказал Ал, но вдруг почувствовал, что его вновь оттолкнули. — Мне… Я иногда спрашиваю себя, почему вы продолжаете жить в этом городе, мистер Шор?

— А где же мне следовало бы жить?

— Да где угодно. В Египте, Париже, Нью-Йорке, на Багамах.

— Почему же на Багамах? С подоходным налогом у меня все в порядке.

— Во имя чего хоронить себя здесь?

— Разве в своем родном городе я в изгнании? — спросил Шор с легкой насмешкой в глазах. — Ну, возможно, мой родной город для меня как монастырь. И кстати, — продолжал он, иронически улыбаясь, — редактор «Уорлд» предложил мне написать очерк о моем отчем доме. Что угодно, лишь бы это было в моем стиле. Что-нибудь о нашем городе. Возможно, я и напишу. — Он показал на коньяк. Рука у него была красивая. — Налейте же себе. — Потом отложил свою трубку. — Ал, — сказал он мягко, — насколько я понял, вы зашли в тупик. Это бывает, когда пишешь…

— В тупик? Кто сказал, что это тупик, мистер Шор? Лиза?

— Ну, во всяком случае… столкнулись с определенными трудностями.

— Конечно, трудности есть. Но они все больше увлекают меня. Мысли теснятся в голове, мне открывается целый мир… — Он палил себе коньяку и выпил залпом, стараясь успокоиться. В доме теперь царила полная тишина. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Было тихо, словно в парке глухой ночью. Шор внимательно смотрел на него. — Для ученого его работа редко становится таким чудесным приключением, — продолжал Ал, нащупывая путь. — Я было выбрал Мейлера. Сражения с ветряными мельницами, не так ли? — Он рассказал Шору о поездке в Европу, о разговоре с Марком Стивенсом и о встрече с уэльским поэтом в «Фальстафе». — Я начал читать ваши книги, — чуть смущенно произнес он. — И что-то меня в них поразило. Что-то я ощутил как собственное, свое. Ну, я написал довольно много. И завяз. Никак не могу докопаться до главного… — Глаза Шора, которые вбирали все и не говорили ничего, начинали его смущать. В ту секунду, когда Ал готов был выпалить: «Но почему все-таки вам обязательно нужны преступники?» — Шор начал покачиваться в кресле. Это поскрипывание ошеломило Ала… Шор покачивается и смеется над ним, совсем как ему привиделось. — Меня поразило, что все ваши персонажи обязательно нарушают закон… во всяком случае, какой-то закон, — сказал он, словно размышляя вслух. — Может быть, это им необходимо, чтобы обрести себя. Вот в чем суть. Верно?

Шор, не отрицая и не соглашаясь, продолжал покачиваться.

— Чтобы обрести себя? — повторил Ал и провел рукой по бороде. — Чтобы стать свободными, не зависеть ни от кого и даже, я бы сказал, чтобы судить о себе по справедливости.

Шор все так же покачивался, и Ал дал себе волю.

— Это большая тема, я понимаю. И захватывающая, правда? Ощущение свободы, которое приходит к человеку, его любовь — беззаветная любовь — и, может быть, независимость. Неужели их всегда надо подавлять?

Внезапно Шор застыл в качалке, и его взгляд стал таким настороженным, что Ал ощутил себя таким же великаном, как в ту первую ночь, когда шагал между высоких зданий. «Я правильно понял, — подумал он. — Господи, правильно ли я понял?»

— Одно я могу о вас сказать, Ал, — негромко произнес Шор.

— Что же?

— Преступники вам симпатичны.

— Нет, не то.

— А что?

— Чем вы живете?

— Чем вообще живет человек? — Шор пожал плечами, как будто смутившись. — Теперь никто такого вопроса не задает, вам не кажется? — Он словно бы приготовился уклониться от внезапного вторжения. — Вы читали Старки Кьюница?

— Да, сэр.

— Кьюниц видит меня иначе, чем вы.

— Кьюниц был озадачен, как и я, сэр.

— Кьюниц озадачен? Это невозможно, Ал, — сказал он, чуть улыбнувшись. Но в его взгляде была все та же настороженность, то же удивление, и Ал сбился, а Шор опять начал покачиваться, держа в руке трубку, которую так и не раскурил. И глаза его опять стали непроницаемыми.

— Меня интересуют лица, — сказал Ал. — Жизнь человека запечатлевается на его лице. Я думаю о ваших произведениях и рассматриваю лица на улицах. Ночные лица.

— Ночные лица?

— Да.

— В самом деле?

— Я вглядываюсь в лицо каждого встречного и стараюсь отгадать, к чему эти люди в действительности стремятся. Осталось ли им, к чему стремиться, или они живут, как под опекой суда, и смирились с этим? Сколько бы еще я мог сказать! — Засмеявшись, он посмотрел на свои часы. — Мне хотелось увидеть вас, поговорить с вами, и мне было очень хорошо, а сейчас, боже мой, уже половина второго! Но это ведь не в последний раз, правда, сэр?

— Погодите, Ал, — сказал Шор, медленно поднимаясь и глядя в пол, словно в нерешительности. — Ал, вы… — Он умолк и внимательно посмотрел на Ала. Затем, решившись, твердо взял Ала за локоть. — Перед сном я люблю перекусить, — сказал он. — Поедемте со мной. Я сейчас выведу машину. Это на полпути к вашему дому.

Он дал Алу его пальто и надел свое. Они прошли через прихожую и дальше через весь дом, через большую столовую и маленькую столовую при кухне, через комнаты красивого дома, полного света, и дальше в гараж к машине.

Развернувшись на перекрестке, где Лиза в тот вечер рассталась с Шором, они проехали три квартала и повернули к Джарвису. Машина остановилась перед большим особняком из песчаника — одним из самых старых городских зданий. Все окна были темные. В сыром тумане старинный особняк казался пустым и заброшенным. Шор повел Ала к боковой двери и позвонил. Им открыл пожилой улыбающийся темноволосый толстяк в смокинге.

— А, мистер Шор! — сказал он. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, Альфред, — сказал Шор, уже снимая пальто. Улыбающийся швейцар взял пальто у него и у Ала. Шор, придерживая Ала за локоть, повел его вверх по лестнице, устланной ворсистым ковром, затем открыл дверь, и они оказались в небольшом, обшитом дубом зале, где, сияя белизной скатертей, стояло всего шесть столиков. Кроме них, в зале была только женщина лет тридцати, блондинка в белом вечернем платье, очень элегантная, с чудесными усталыми глазами; она сидела за столиком в углу, пила ликер и ждала кого-то с безмятежной уверенностью — даже в такой час. Она лишь чуть повернула голову, но брови ее дрогнули: волосы Ала и его борода! Больше она не оборачивалась, но ее вскинутые брови сказали Алу, что он посторонний в этом приюте роскоши.

— Приятное местечко, мистер Шор, — заметил он, когда они сели. — Точно тайное убежище.

К ним подошел метрдотель в смокинге.

— Как поживаете, мистер Шор? — спросил он, словно они были старыми друзьями. Идеальный метрдотель — неторопливый, радушный.

И тут вдруг уютная комната, ворсистый ковер, невозмутимая, кого-то ждущая красавица начали внушать Алу робость.

— Ну-с, Ал, надо обдумать, — сказал Шор, не обращая внимания на меню, которое подал официант. — Пожалуй, я порекомендую паштет из зайчатины с тостами, и мы попросим Эдгара подлить вам в кофе коньяку. А, Эдгар? — Метрдотель, любезно улыбаясь, отошел от них.

— А я и не знал, что в городе есть такие уютные местечки, мистер Шор, — сказал Ал.