Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Всемирно известный критик Старки Кьюниц написал о Шоре эссе — большое эссе на первых страницах «Нью-Йорк ревью оф букс». Но, похоже, даже и не в этом было дело. Кьюниц облил презрением родной город Шора. Как видно, ни одному человеку в городе, писал Кьюниц, недостало вкуса и ума, чтобы по достоинству оценить уникального писателя, который прожил в городе столько лет. «Ивнинг уорлд» не стерпела оскорбления и подняла большой шум. На той же странице были напечатаны интервью с местными светилами. Доктор Хайленд в своем отклике разделывался с обоими: и с Кьюницем, и с Шором.

— Черт побери! — сказал Ал.

Он был потрясен. К Кьюницу он испытывал большое уважение. Ни один из современных критиков не шел с ним в сравнение. Ал залпом осушил свой стакан. Он в волнении помахал Лизе, привлекая ее внимание, показал на газету на столе и поспешил к киоску купить второй экземпляр, чтобы они смогли читать одновременно. Когда он вернулся, она уже погрузилась в чтение. Читая, они не обмолвились ни словом. Обильно цитировался Кьюниц, который в свойственной ему выразительной манере объявлял об открытии мастера, с произведениями которого, как он считал, должен познакомиться весь англоязычный мир. «Но кто же написал эти книги? — вопрошал Кьюниц. — Что мы знаем об этом человеке? Что знают о нем его сограждане?» Как раз в последующей цитате Кьюниц и принизил их город. Он удивлялся, что такой тонко чувствующий, такой умный художник, как Шор, может жить год за годом в большом, прозаическом, торгашеском городе, где, судя по всему, ни один человек не способен оценить его по достоинству.

Затем следовал ряд интервью с профессорами, местными адвокатами и соседями Шора. Без тени зависти и совершенно чистосердечно они признавались, что не могут поверить, будто Шор — столь уникальная личность. Как, да они же каждый день видят его на улицах! Словно им сказали, что Шор — самозванец. Кое-кто высказывал мысль, что Кьюниц просто пристрастен и нарочно возвышает Шора над его родным городом и столь высокомерно оскорбляет художественный вкус его сограждан. Наиболее интересное интервью дал бывший декан местного университета Прендергаст, который некоторое время назад вышел на пенсию и теперь трудился над книгой о Генри Джеймсе. Он признался, что до сей поры восхищался Кьюницем. Однако теперь он считает: будь Кьюниц хоть гласом с горы Синай, он все равно мог бы соблаговолить приехать в город и поглядеть вокруг. И тогда он увидел бы новые театры. Он мог бы полюбоваться городским балетом или посетить музей с прекрасной экспозицией китайского фарфора или научный центр. Кроме всего прочего, мистеру Кьюницу, пройдись он по университетскому городку, было бы чрезвычайно полезно повстречать доктора Мортона Хайленда, когда тот выходит на свою обычную прогулку, — конечно же, столь проницательный и справедливый человек, как мистер Кьюниц, не смог бы не признать, что в своих оксфордских лекциях доктор Хайленд по меньшей мере стал с ним на равный уровень. О произведениях Шора и самом Шоре старый декан почти ничего не сказал. В примечании, следовавшем за интервью Прендергаста, было указано: «Смотри редакционную статью на стр. 6». Ал поспешно перелистал страницы.

Редакционная статья вторила декану. «Что бы там ни говорилось о Юджине Шоре, однако…» — и тут они принимались за Кьюница. Никогда еще Кьюницу не читали подобных нотаций. Затем статья обращала внимание читателей на высказывание доктора Хайленда — «крупнейшего ученого с безупречной репутацией».

Статья Хайленда предварялась его фотографией. С глубоко ученым видом Хайленд сообщал, что на досуге тщательно проанализировал две-три книги Шора и, отдавая должное их определенным достоинствам, однако же, не может не констатировать, что Шор — писатель небольшого таланта, он лишен подлинного дара мифотворчества и вследствие этого стоит в стороне от основного и непреходящего литературного потока. Опасно заблуждающийся аутсайдер! Для Хайленда так и осталось неясным, кто же героини Шора — проститутки или святые? Войдя в раж, доктор бранил Кьюница за «нарочитое чудачество» и желание возвысить Шора над культурной жизнью города. Однако двух-трех местных поэтов, писал Хайленд, он бы с большим удовольствием подсунул под нос Кьюницу. Понятно, что Кьюниц на склоне лет ищет литературных сенсаций и творит гениев из неудачников, и все же маловероятно, что он тем самым вдохнет жизнь в так называемые шедевры Шора.

— Старик Хайленд в своем амплуа — снова бряцает оружием, — сказал Ал, поднимая взгляд на Лизу.

Ему хотелось поквитаться с профессором, но шутка не получилась. Лиза не спеша пила свой аперитив в ожидании, пока он закончит чтение. Он снова углубился в газету, затем внимательно посмотрел на Лизу, подождал немного и стал читать конец страницы, где Фейджин, известный фельетонист из «Ивнинг уорлд», как всегда с легкой иронией по собственному адресу и массой забавных подробностей — манера, которая завоевала ему любовь читателей, — рассказывал, как он, захватив с собой фотографа, отправился интервьюировать Шора и как прислуга Шора, открыв дверь, выслушала его просьбу, на минуту удалилась, а затем, возвратись, холодно возвестила следующее: «Мистер Шор не дает интервью. Интервью он берет у себя сам, только сам». И захлопнула дверь. В надежде, что Шор, может быть, все-таки выйдет, они с фотографом еще некоторое время постояли на дорожке, и фотограф, глядя на дом, язвительно заметил: «Так значит, мистер Шор не дает интервью? Но что-то я не вижу, чтобы толпа репортеров осаждала его дверь. Кем, черт побери, он себя мнит?»

— Да-а… — кладя на столик газету, протянул Ал.

— Странно, — сказала Лиза. — Эта фраза фотографа — он повторил твои слова, Ал.

— Мои слова?

— Ну да. «Кем, черт побери, он себя мнит?»

— Но, Лиза, — запротестовал Ал, — как он смотрит на тебя, как разговаривает! Будто ты у него уже в кармане и он тебя лишь снисходительно пошлепывает по заду.

— Да, пожалуй. — Лиза засмеялась: — А ведь я тебе говорила. Я имею в виду Шора…

— Не спорю.

— Просто я верила своим предчувствиям.

Она откинулась на спинку кресла, погруженная в какие-то свои мысли, которых он не мог разгадать. Но вот их глаза встретились, и выражение ее лица изменилось. В ее мягкой улыбке было столько сочувствия, что Ал смутился. Теперь он не сомневался, что она думает о нем и его приятелях, как они сидят за бутылкой и с самоуверенным видом рассуждают обо всем на свете, а он читает им лекции о всяких мировых знаменитостях, и как же это случилось, думает она, что он вместе со всеми остальными не разглядел настоящего таланта у себя под носом, пока не явился Кьюниц и не посоветовал ему почитать Шора. Его замешательство усиливалось.

— Что ты ухмыляешься, Лиза?

— Я ухмыляюсь?

— Признайся, я кажусь тебе очень забавным, не так ли?

— А почему бы тебе не быть забавным? — сказала она шутливо. — Мужчина, который не может позабавить женщину, — это же скука смертная.

— Не в том дело.

— Да? А в чем же?

— Я только и делаю, что забавляю тебя, разве нет? Ты начала забавляться с самой первой пашей встречи.

— Ну что ты, Ал!

— Ты только не думай, что я не замечал.

— Что все это значит, Ал? Ты на меня обижен?

— Ничуть. — Он пожал плечами и улыбнулся. — Всего-навсего праздные наблюдения. У тебя предчувствия, у меня наблюдения.

— Я полагаю, теперь мы все пойдем и почитаем Шора;

— Нет, пока что мы читаем Кьюница.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот тут все сказано. — Ал постучал пальцами по газете. — Разве ты не видишь, это же все о Кьюнице. О твоем друге Шоре никто и речи не ведет.

— О моем друге?

— О твоем поклоннике.

— Ты сошел с ума, Ал! — Она засмеялась. — Отлично, поговорим о Кьюнице.

— О Кьюнице ты ничего не знаешь.

— А ты ничего не знаешь о Шоре.

— И это меня нисколько не тревожит, можешь быть уверена, — мрачно заявил он. — Во всяком случае, могу тебя заверить, говорить об этом событии будут много, но, если и ты захочешь принять участие в разговоре, тебе совершенно не нужно хоть что-нибудь знать о Шоре. Ты допила?

— Хочешь идти? Пойдем.

— Я только заверну в киоск, куплю «Нью-Йорк ревью», — сказал он.

Улица была залита странным светом: тяжелые, черные тучи висели чуть ли не над самой головой, а в начале улицы, где вздымалось здание страховой компании, в небе краснела прореха, расчерченная голубыми штрихами. Они перешли улицу к автомобильной стоянке.

По дороге домой он заглянул в «Ревью» и вдруг засмеялся.

— Смотри, даже они не принимают Шора всерьез. Лэвин дает портрет Кьюница, а не Шора. Они знают, кто привлечет внимание — Кьюниц.

Дома, пока Лиза занималась обедом, Ал сел у окна и прочитал эссе Кьюница с начала до конца. Кончив, он лег, все больше мучаясь из-за того, что попал впросак. Окно было открыто. Занавеска вдруг заколыхалась от налетевшего свежего ветерка, который приятно остудил голову.